– Это беда не большая! – говорил он Гедеону Спилету, когда тот укорял его за такое не совсем уместное баловство. – У бедняги Юпа только одна радость – хорошо поесть, и я очень рад, что могу оказать ему эту услугу и покормить его вволю.

Через десять дней, 21 августа, здоровье Юпа настолько улучшилось, что он уже мог встать. Раны затянулись, и было ясно, что очень скоро он опять будет таким же сильным и ловким, как прежде. Орангутанг, как, впрочем, и все выздоравливающие, чувствовал неутолимый голод, и журналист в качестве доктора разрешил ему есть сколько пожелает, потому что доверял инстинкту, который должен был удержать обезьяну от излишеств, чего так часто не хватает существам разумным. Наб ликовал, видя, с каким аппетитом кушает его воспитанник.

– Кушай, голубчик Юп, – говорил он, – не отказывай себе ни в чем! Ты проливал кровь за нас, и я, по крайней мере, должен помочь тебе вернуть эту потерю!

25 августа послышался громкий голос Наба, который звал своих товарищей:

– Мистер Сайрес, мистер Гедеон, мистер Герберт, Пенкроф! Идите сюда! Идите скорей!

Колонисты, собравшиеся в большом зале, поспешили на зов Наба, который в это время был в комнате, где лежал больной Юп.

– Что случилось? – спросил Спилет.

– Посмотрите! – сказал Наб и громко захохотал.

И что же они увидели? Юп, поджав под себя ноги по-турецки, сидел у дверей Гранитного дворца и важно курил трубку.

– Моя трубка! – воскликнул Пенкроф. – Он взял мою трубку! Молодчина же ты, Юп! Нечего делать, придется тебе ее подарить! Кури, друг мой, кури!

И Юп курил, выпуская облака табачного дыма, что, по-видимому, доставляло ему огромное удовольствие.

Сайрес Смит, нисколько не удивившись, рассказал о нескольких ручных обезьянах, которые научились курить табак.

С этого дня у Юпа появилась собственная трубка, то есть бывшая трубка моряка, которую повесили в его комнате вместе с кисетом табака. Юп сам набивал ее, сам доставал горящий уголек, сам прикуривал и казался самым счастливым из четвероруких. Само собой разумеется, такая общность вкусов только еще более укрепила узы дружбы, которые связывали обезьяну и бравого моряка.

– Право, он совсем как человек, – не раз говорил Пенкроф Набу. – Скажи по совести, Наб, удивился бы ты или нет, если бы в один прекрасный день он заговорил с нами?

– Честное слово, нисколько бы не удивился! – ответил Наб. – Что меня удивляет, так это то, что он не говорит, потому только это и отличает его от людей!

– А знаешь, было бы забавно, – заметил моряк, – если бы он как-нибудь вечерком сказал мне: «А что, не поменяться ли нам трубками, Пенкроф?»

– Да, это было бы забавно! – согласился Наб. – Как жаль, что он немой от рождения.

Наступил сентябрь, а с ним и конец зимы, и колонисты немедленно возобновили работы.

Постройка судна очень быстро двигалась вперед. Наружная обшивка была уже закончена, и теперь осталось только вставить тимберсы да настелить палубу.

Так как лесоматериалов было достаточно, то Пенкроф предложил инженеру сделать еще водонепроницаемую внутреннюю обшивку, что в значительной степени должно было увеличить устойчивость судна.

Сайрес Смит охотно согласился с мнением моряка, что они должны строить судно как можно более прочным, – кто знает, что может случиться в будущем?

Внутренняя обшивка судна и палуба были закончены около 15 сентября. Чтобы законопатить швы, строители изготовили паклю из сухих водорослей, которую забили деревянными молотками во все пазы наружной и внутренней обшивки, потом точно так же проконопатили палубу и залили все проконопаченные швы кипящей сосновой смолой.

Устройство судна было самое простое. В трюм погрузили в качестве балласта около двенадцати тысяч фунтов мелких гранитных обломков, обработанных раствором извести. Сверху, когда известь высохла, на балласт настелили пол, затем внутренность судна разделили переборкой на две каюты, во всю длину которых шли скамьи, служившие в то же время рундуками. Подножие мачты было устроено как раз посредине, между каютами, и к нему прибили переборку. В потолке каждой каюты сделали люк для выхода на палубу.

Пенкрофу не стоило никакого труда выбрать подходящее дерево для мачты. Он нашел в лесу молодую сосну, прямую, без сучков, которую нужно было только обтесать внизу и закруглить наверху. Металлические части мачты, руля и остова были сделаны хотя и грубо, но прочно, в кузнице в Гротах. Реи, бушприт, гик, флагшток, весла, багры и т. п. – все это было готово в первую неделю октября, и судостроители решили сначала обойти на судне вокруг острова, не удаляясь далеко от берега, чтобы испытать корабль и выяснить, как он держится на воде и можно ли на нем предпринимать далекие поездки.

Тем временем обычные домашние дела шли своим чередом. Пришлось значительно расширить и перестроить кораль, потому что в стадах муфлонов и коз появилось много молодняка, для которого необходимо было построить особые помещения. Колонисты посещали также устричную мель и крольчатник, ездили несколько раз за каменным углем и железной рудой, охотились в лесах Дальнего Запада и, кроме того, совершали экскурсии в еще не исследованные части леса.

В лесу колонистам удалось открыть еще несколько новых видов туземных растений, и хотя они не имели никакой пользы для промышленности колонии, но значительно пополнили запас растительной пищи в Гранитном дворце. Все эти вновь открытые растения принадлежали к роду полуденников, или мезембриантемумов, у одних видов были довольно толстые съедобные листья, а у других в дело шли плоды или, лучше сказать, семена с мучнистым содержимым.

Наконец 10 октября состоялся торжественный спуск корабля на воду. Пенкроф сиял от восторга. Операция спуска удалась превосходно. Судно с полной оснасткой подкатили на катках к самому краю берега, затем его подхватило приливом, и оно закачалось на волнах под громкие крики «ура» и аплодисменты колонистов. Особенно громко звучал в этот день голос Пенкрофа, который, впрочем, не считал нужным сдерживаться в такую радостную для него минуту. Кроме того, спуск судна льстил немного и тщеславию моряка, который по праву был назначен капитаном судна. Это звание колонисты присудили Пенкрофу единогласно.

Но Пенкроф посчитал ниже своего достоинства командовать безымянным судном, и поэтому необходимо было сразу же дать кораблю какое-нибудь название. Каждый придумывал более или менее подходящие имена, но ни одно из этих предложений не получило одобрения, и наконец после долгих споров и рассуждений решено было назвать судно «Бонавентур» в честь капитана Пенкрофа, носившего это имя.

Когда «Бонавентур» поднялся на волнах прилива, все убедились, что судно прекрасно держится на воде и, очевидно, будет таким же прекрасным ходоком.

Судно решено было испытать в тот же день, выйдя в открытое море, впрочем, не удаляясь далеко от берега. Погода, как по заказу, была прекрасной, свежий ветерок дул с северо-востока и слегка рябил поверхность моря.

– На корабль, на корабль! – громко командовал капитан Пенкроф.

Но перед отъездом следовало позавтракать и, кроме того, захватить с собой кое-какую провизию на случай, если плавание продлится до вечера.

Сайрес Смит тоже хотел как можно скорее испытать судно, которое было построено по его чертежам, хотя, следуя советам моряка, ему пришлось изменить некоторые конструктивные детали. Несмотря на прекрасный внешний вид судна, инженер не разделял восторга легко увлекающегося Пенкрофа и опасался, как бы оно не оказалось только красивой игрушкой. Кроме того, Смит надеялся, что Пенкроф уже забыл о своем намерении посетить остров Табор, потому что давно уже не говорил об этом. Инженер ничего не имел против того, чтобы испытать судно немедленно, его просто пугала мысль, что двое или трое его товарищей отправятся так далеко на утлом суденышке водоизмещением не более пятнадцати тонн.

В половине одиннадцатого все, включая Юпа и Топа, были на борту. Наб с Гербертом подняли якорь, поставили косой грот, и «Бонавентур» под управлением капитана Пенкрофа вышел в открытое море. На флагштоке развевался звездный флаг Северо-Американских Соединенных Штатов.