— Опять, небось, к своим пошел. Надо запретить ему, что ли.

— Только попробуй.

Отец Димитрий удивился ее резкому тону, но возражать не стал — надоело. В последнее время они и так слишком часто ссорились. Он совсем перестал понимать жену. Впрочем, ему и раньше только казалось, что он ее понимает.

Матушка вздохнула. Она решительно настроилась на разговор с Кристиной и Серафимом.

Я поднималась на гору. Темнело. В лесу уже наступила ночь, а закатное небо еще горело. Из окон в домике лесника шел желтый свет. Его лошадь паслась неподалеку. Увидев меня она шарахнулась в сторону и громко заржала. На шум вышел лесник. Он приветственно помахал мне рукой: "Здравствуй, дочка. Что ж ты ходишь по лесу в такую темень. Мало ли кто тебе может встретиться. Вон и Зорька тебя испугалась. Хотя, она вообще людей боится. Редко они у нас тут бывают".

Судя по тому, что он меня видел, лесник не понаслышке знал, кого здесь можно встретить. Того мужика, например, который был не вполне человеческим существом, и которого они убили всей деревней. Нет, его здесь уже не повстречаешь. Жаль, старик не знал, что встретить меня гораздо страшнее.

Я шла дальше. Я слышала тихие, осторожные шаги множества лап по прелой прошлогодней листве. У этих шагов был свой, совершенно особый ритм. Говорят, что маньяк вычисляет свои жертвы — те, что не будут ему сопротивляться — по ритму шагов. А я просто помню ритм волчьего аллюра. У волков особый шаг.

Стая волков вышла мне навстречу. В темноте слабо поблескивали их глаза. Шерсть серебрилась в свете месяца. Мы на несколько секунд застыли друг напротив друга. Волки обступили меня. Дальше мы пошли уже вместе. Странно, они ведь только что пришли оттуда, куда иду я.

Когда мы почти пришли, волки куда‑то свернули. Вожак оглянулся, зовя меня с собой, но я не пошла с ними.

На поваленном дереве сидел Он и смотрел прямо перед собой на бело — голубую нить фонарей среди черного леса.

— А меня волки провожали, — сказала я.

— Волки, говоришь? Что‑то они сегодня странные. И не полнолуние сейчас. Хорошо, что не полнолуние. Надоело забирать жертв оборотней.

— Оборотней? А люди в них по — прежнему не верят?

— Да. Жертвы каждый раз так удивляются. Странные все‑таки люди — верят в то, что никогда не видели, а очевидное считают выдумкой.

— Да. Точно.

Я посмотрела на темнеющий лес.

— Что‑то я дядю Витю давно не видела, — подумала вслух я.

— Как он там — никого сегодня не убил?

— Сегодня — никого, — ответил Он.

— А вообще?

— Знаешь, я его вспомнил. Мы с ним встречались не один раз. И вроде бы я даже молодым его видел.

— И когда же он был молодым?

— Не помню. Оно бы вспомнило, а я и без того очень занят. Да и откуда мне было знать, что это когда‑нибудь пригодиться.

— А что ты вспомнил? — я всерьез заинтересовалась.

— Да, ничего особенного. Мы несколько раз встречались во время войны.

— Какой?

— Ну, этой, после которой ты говорила, что ненавидишь человечество.

— А — а, этой. И что — он убивал.

— Иначе мы бы не встретились.

— А человечество я готова ненавидеть во время каждой войны. Я вообще их не понимаю — так нас бояться и воюют. Совершили бы лучше сразу групповое самоубийство — меньше времени бы заняло. А после войны?

— После войны он никого не убивал до недавнего времени.

— А чем он мотивировал свои убийства.

— Если бы все их мотивировали…

— Я имею в виду — он убивал как чудовище?

— Нет, только при самозащите.

— Такая уж на войне самозащита… Ты говорил, что помнишь его молодым?

— Смутно.

— И где он тогда жил? Что делал?

— Не помню, но убивал часто.

— Знаешь, мне сейчас даже жаль, что мы не такие, какими нас представляют люди.

— Ты о чем?

— О том, что у нас нет ни книги, для учета умерших, ни песочных часов, отмеряющих каждую жизнь, ни комнаты с горящими свечами. Только собственная память, а она, какой бы хорошей ни была, тоже подводит.

— Вообще‑то Оно должно все помнить.

— Так Оно и помнит. Помнит всех, кого мы забрали. А черед дяди Вити, по всей видимости, еще не пришел.

— У чудовищ долгая жизнь. Только как‑то странно он убивает. Может, у него есть какой‑то жизненный цикл?

Катю трясла нервная дрожь.

— Кать, может — вернемся? Посидишь, успокоишься, — предложил Рома.

— Нет, пойдем отсюда. Пойдем отсюда быстрее.

Катя взяла Рому за руку и бессильно на ней повисла — ее ноги до сих пор подгибались от страха. Рома обнял ее одной рукой и прижал к себе. Он телом ощутил ее дрожь и безуспешно попытался отогнать неуместные в такой ситуации мысли и желания. "Катя, успокойся", — сказал он. "Успокойся, все нормально".

Его голос звучал спокойно и уверенно. И сам он излучал уверенность, несмотря на то, что совершенно ее не чувствовал. Этому он научился за годы работы. Даже самые агрессивные пациенты успокаивались, слыша его голос — звучащая в нем уверенность гипнотизировала любого. Постепенно, не разглядев в его поведении профессионального приема, успокоилась и Катя. А вот Рома растерялся сразу. Что случилось? Может, они слишком увлеклись, и не стоило далеко отходить от рационального взгляда на мир. Конечно, работая в психиатрии поверишь и не в такое… Нужно было постоянно напоминать себе о том, что все это — иллюзии, бред воспаленного сознания, а мир, на самом деле, простой и понятный. Но не мог же волк привидеться им двоим, да еще и в разное время.

Спотыкаясь они шли по неровной, не асфальтированной дороге между частных домов. Рома долго молчал, но профессиональное любопытство взяло верх. "Кать", — спросил он: "А что ты знаешь про волков"?

— Я? На самом деле — не так уж много. А ты?

— А я — почти ничего. Признаться, я предполагал, что подобное существует, но до недавнего времени не сталкивался. Помнишь, в инсте нам рассказывали, что оборотень — это архетип маньяка. Никто не знает об его истиной сущности. На вид он вполне добропорядочный гражданин. Только время от времени превращается в убийцу. Помнишь?

— Помню, как не помнить.

— До недавнего времени я так и думал. Но, я вижу, ты знаешь больше меня.

— Да. Только я недолго так считала. Ровно до того момента, когда одна пациентка превратилась на моих глазах.

— Когда это случилось?

— Незадолго после окончания института. На ночном дежурстве я услышала шум. Эта пациентка с самого начала не отличалась примерным поведением. Но, чтобы ночью после таблеток…Да еще так, что стекла дребезжали…А когда я увидела, что железная дверь одиночной палаты выгнулась наружу и вся во вмятинах… Вот, молодость — я же еще и не побоялась ее открыть!

— Молодость, говоришь? Ты, вроде и сейчас еще не старая.

— Это только внешне, Ром, а в душе я давно уже старуха, — тяжело вздохнула Катя.

— Ну, так — что? — поскорее сменил тему Рома.

— Она сидела на полу, вся растрепанная и в рваной пижаме. И вдруг начала превращаться. Я наблюдала как загипнотизированная. А волчица сбила меня с ног и убежала. До сих пор не понимаю, почему она меня не тронула. А весь персонал потом недоумевал, как в отделение забежала собака.

— И что потом?

— Потом ее нашли. Дома. Она сказала, что ничего не помнит. И потом говорила то же самое. Хотя, я подозреваю, что она все прекрасно помнила. Она — баба умная и без отклонений в психике. И прекрасно понимала, что значит заявить, что она — волчица.

— Постой, а диагноз какой поставили?

— Эпилепсия. Сумеречные состояния. Я ее сразу предупредила, чтобы не увлекалась противосудорожными, которые ей выписали. Хотя, сомневаюсь, чтобы она их хоть раз приняла.

— А она убивала?

— Не знаю, вроде — нет.

— А еще случаи были?

— Ну, как сказать. В моем отделении — нет.

— А вообще? — уточнил Рома.

— Вообще — был. Один. Помнишь, я недавно ездила в командировку?

— Помню.

— Так, вот: в поезде я познакомилась с мальчиком.