Рэй

— Все в порядке, Винс, — говорю я. — Иди, иди.

Потому что сам я вдруг уселся на деревянное сиденье в боковом нефе, сжимая в руках пакет, точно какой-нибудь старикан, выдохшийся от ходьбы по магазинам.

Он глядит на меня сверху вниз, мимо своего путеводителя, а в дальнем конце нефа я вижу Ленни и Вика. Похоже, они улизнули нарочно, будто знали, что нам с Винсом есть о чем потолковать.

— С тобой все нормально, Счастливчик? — говорит он.

— Ага, — говорю я, — только посижу минутку.

Он захлопывает путеводитель.

— Слишком много болтаю, а?

— Да нет, нет, — говорю я.

Он смотрит на меня.

Если верить священникам, спрятаться человеку невозможно, тем более в церкви. Потому что Он видит все, даже тайные мысли. Но по-моему, если Винс не обладает этой способностью, не видит моих тайных мыслей, и, конечно, если это была его тысяча, если это он дал ее Джеку, когда Джек умирал, то он не будет просить ее назад, по крайней мере сейчас. Это было бы все равно что просить назад деньги, которые ты положил в ящик для пожертвований. Вряд ли он кому-нибудь скажет.

А Джек уж точно никому не проболтается.

Он смотрит на меня.

— Правда все в порядке?

— Ага, ты иди, иди. Я скоро.

Он глядит на меня. Потом быстро обводит глазами колонны, полукруглые своды, окна и снова возвращается ими ко мне, как будто все понял. Хотя ничего он не понял. И я говорю себе: жалкий грешник. Так полагается себя называть — жалким грешником. И еще не помешало бы стать на колени. Но на самом деле я думаю только, что вся эта красота вокруг меня, все эти «славься» и «аллилуйя» никакого отношения не имеют к тому, что у меня в руках, к Джеку и его капельницам. Что такое пластмассовая банка против всей этой громады? Что значит одна пустячная человеческая жизнь по сравнению с четырнадцатью веками? То же самое я думал и в крематории, хотя ни единой душе об этом не говорил: что все это никак с ним не связано. Бархатные занавеси, цветы, надгробные слова, музыка. Я стоял там, глядя на бархат, пытаясь как-то привязать все это к нему, и тут Вик сказал, тронув меня за руку: «Можно идти, Рэйси». Потому что теперь к Джеку ничто не имеет отношения, даже его собственный прах. Потому что Джек сам стал ничем.

Вот мне и пришлось сесть, вернее, осесть, точно меня ударили. Точно Винси с размаху врезал мне своей правой.

— Ладно, Рэйси, — говорит он. — Передохни.

— На, — говорю я, отдавая ему пакет. — Я тебя догоню, — и он берет пакет, глядя на меня. Делает такое движение, словно хочет сунуть туда путеводитель, но потом раздумывает. И бредет дальше, медленно, по боковому нефу, вдоль ряда колонн, в своем верблюжьем пальто и грязных брюках. Ленни и Вик добрались до какой-то уходящей вверх каменной лестницы и стоят там, словно решая, куда же теперь податься. Винс нагоняет их. Он трогает Ленни за плечо, Ленни оборачивается, и Винс протягивает ему пакет, и Ленни берет его.

Правила Рэя

1. Выигрывать — так по-крупному.

2. Важно не делать ставки, а знать, когда их не делать.

3. Решают не лошади, а другие игроки.

4. Старую лошадь не выучишь новым фокусам.

5. Всегда смотри на уши, а свое держи востро.

6. Никогда не играй мельче чем по три к одному.

7. Ставить больше чем пять процентов от всех твоих денег можно лишь изредка — раз пять за всю жизнь.

8. Если ты Счастливчик, можешь плюнуть на все правила.

Ленни

Он дает мне пакет. Глядя не на меня, а на путеводитель. Как будто отдает мне пакет только затем, чтобы освободить себе руки. Но я вижу, что это не так. Он изучает путеводитель, точно надеется отыскать там ответы на все вопросы.

— Тут у них где-то Черный принц [17], — говорит он.

— Мертвые все одного цвета, — говорю я. Может, у них тут еще и Белоснежка есть?

— Надо бы его найти, этого Черного принца, — говорит он.

— Как скажешь, Бугор, — отвечаю я.

И мы бредем дальше по каким-то ступеням, то вверх, то вниз, мимо всех этих каменных парней, лежащих на спине, словно их только что послали в нокаут, от которого им уже не очухаться.

По-моему, он чувствует себя виноватым, вот что. Хочет поправить дело. Если поглядеть назад, на прожитые годы, видно, что все мы только этим и занимались — поправляли дело. Все, кроме Вика. Он-то ни разу и рук не замарал.

А из нас к этому трое имеют отношение, считая Рэйси. И Салли свое заплатила, если ей вообще было за что платить, — по мне, так она меньше всех виновата. Потому что, я думаю, недосмотра с ее стороны тут не было. Винси, конечно, первый виновник, но когда она пришла с этим ко мне и сказала, что хочет рожать, это ведь я сказал ей: «Ну нет уж, девочка». Первый раз в жизни я как отец должен был сказать что-то важное, и вот тебе на — выступил. Она сказала, что он вернется и будет с ней. А я ответил: «Не пори ерунды, дочка. Книжек начиталась, что ли?» С тех пор она меня так и не простила.

Видно, тогда все это и случилось, тогда мы и разошлись по-настоящему, хотя окончательно я умыл руки гораздо позже — только когда она снюхалась с этим подонком Тайсоном, а после стала принимать всех желающих. Дочери не сыновья, верно, Рэйси?

Я и доктора ей нашел, О'Брайена. И деньги раздобыл, чтобы ему заплатить. Мне нужен выигрыш, Рэйси, половины не хватает. И Рэйси поставил их за меня.

Все это моя забота, дочка, твое дело приготовиться. Раньше надо было думать. А теперь чего уж — знай готовься, а я все сделаю.

И вот что удивительно: тогда я даже не подумал ни разу о той бедной крохе, которая так и не родилась. Только одно в голове промелькнуло, вроде как оправдание, как дурацкое предупреждение: если дать ей родиться, она может выйти не лучше Джун, так что пожалеешь потом. Будет тебе расплата за грехи. В общем, хоть так, хоть сяк — радости мало.

И еще, когда ты отлично помнишь, как всего несколько лет назад заряжал и палил, заряжал и палил, зная, что вот сейчас шарахнет и еще горстку тех ребят разнесет на куски, и не слишком переживая на этот счет, даже радуясь, что это они, а не ты, и стало быть, меньше шансов, что они сделают с тобой то же самое, и вообще, от тебя ведь только это и требуется, этому тебя учили, и что тогда значит один-единственный жалкий младенец, которому так и не суждено было появиться на свет божий?

Бомбардир Тейт.

И то, что в одни времена называют грехом и преступлением против закона, в другие времена уже ничем таким не считается, верно? Ведь пятью годами позже мы решили бы свою маленькую задачу одним махом, без всяких хлопот, в открытую и законным порядком. Другое время — другие правила. Это как в армии: когда-то нас носило с боями по всей пустыне, зато из Адена мы убрались в один момент.

Только теперь я задумываюсь, каким он мог бы быть. Он. Или она. Целая жизнь. Все эти каменные чучела. Он мог бы стать нынешним архиепископом Кентерберийским. А она могла бы стать Кэт, Кэти Доддс. Мать другая, а фамилия та же: его семя, нашего Винси. И вышло из них примерно одно и то же, что из Кэти, что из Салли. Той, правда, больше повезло. Явилась на похороны разодетая, аж глазам больно.

Я несу пакет, но он, в общем-то, не имеет ко мне никакого отношения. «Рочестерские деликатесы». Вик шагает впереди. Я кладу руку ему на плечо. Говорю: «Держи, Вик». Точно у нас эстафета, бега по Кентерберийскому собору, и следующий круг его.