Винс поправляет галстук и вынимает расческу.

Мы идем по стрелкам, указывающим путь к собору. Улочки узкие, дома кособокие, как в Рочестере, словно они из той же самой книжки с картинками. Попадаются большие куски, где машинам ездить запрещено, и люди бродят там так же, как придется. Туристы. Мостовые все мокрые, хотя дождя нет. Но изредка налетают сильные порывы ветра, и, судя по небу, дождь еще будет, причем нешуточный.

Мы в очередной раз сворачиваем за угол, проходим под старинной аркой, и вдруг перед нами уже ничего нет, кроме самого собора, нескольких огороженных цепями лужаек и гуляющей между ними публики. Здание большое, длинное и высокое, но все равно кажется, что оно еще не набрало своей полной высоты, что оно еще растет. По сравнению с этим собором его рочестерский братец — просто старая церковь, и ты чувствуешь себя совсем крохотным, ничтожным. Словно он смотрит на тебя сверху вниз и говорит: эй, козявка, я Кентерберийский собор, а ты кто?

Наверно, я ничего такого не заметил бы, если б ехал мимо один, в фургоне, и заглянул сюда ради интереса. Но в этой компании, с Джеком в руках, я весь какой-то взвинченный. У входа большая арка, где народ сначала толпится, а потом выстраивается в очередь, чтобы пройти через дверь поуже. Мы двигаемся туда, и они словно уступают мне право идти первым, потому что я с Джеком, и я смотрю вверх на арку, на стены и барельефы и на всякие хитрые выступы и башенки и чувствую себя примерно так же, как перед входом в больницу, когда Эми сказала мне: «Конечно, ты можешь пойти со мной».

Ленни

Кентерберийский собор. Это ж надо. И кто меня за язык тянул.

Хотя, если учесть, как мы себя ведем, небольшая порция божественного не помешает.

Так что ура. Воспряньте духом и скажите Ленни спасибо.

Вик

Да, здесь человек робеет. Особенно наш брат — стоит только подумать о том, сколько тут всего по нашей части. Могилы, статуи, крипты, целые часовни. А я всего-навсего упаковываю их в ящики да записываю в очередь, каждому по двадцать минут в крематории.

Он купил путеводитель по собору, самый большой и яркий из всех. «Чудеса Кентерберийского собора». Выбирал его, наверно, так же, как свой галстук. Теперь стоит, листает страницы, как будто ему и этого довольно, а что тут на самом деле, его не интересует, и читает нам отрывки, словно без лекции мы и шагу ступить не можем.

— Четырнадцать веков, — говорит он. — Подумать только, четырнадцать! Тут у них и короли с королевами, и святые, — говорит он.

Его пальто почти целиком закрывает следы драки, но на левой брючине видна подсыхающая грязь.

— И кардиналы есть.

Я смотрю на Ленни, слегка подмигиваю и еле заметно киваю головой, точно говорю ему: давай пошли. А Рэйси пусть отдувается.

Оно и полезно — разделить их двоих хоть ненадолго.

— Девятнадцать архиепископов, — говорит он. — Если бы мы заранее подумали, можно было бы и в Вестминстерское аббатство с ним зайти.

Мы с Ленни украдкой отодвигаемся по боковому проходу, по истертым камням — осторожно, чуть ли не на цыпочках.

Да, здесь робеешь. Но еще человек моей профессии чувствует облегчение из-за того, что не все мы имеем возможность выбирать, а кто имеет, тот обычно немногого просит. Не говорит: меня в Кентерберийский собор, пожалуйста. Так что спасибо Ленни: благодаря ему мы отдаем Джеку должное, принеся его сюда. Уравниваем мертвых между собой, как оно и полагается.

И потом, у него ведь были свои амбиции в этом смысле, насколько мне помнится. «Есть постояльцы?» — как-то спросил он. И я сказал, точно рекламируя свой товар: «А ты когда-нибудь думал, чего бы тебе хотелось?» И подмигнул. Он посмотрел на меня, сморщил лоб и говорит: «Ну, боюсь, это ты не потянешь, Вик. Я ведь малый не промах. Мне пирамиду подавай, не меньше».

Винс

«Пойдешь взглянуть на него?» — спросила Эми. И я ответил: «Пойду, а как же». Она не плакала, и голос у нее был ровный, спокойный. Она не требовала, не настаивала. Просто задала вежливый, тактичный вопрос, как хозяин гостю. По-моему, она даже голову держала чуть повыше и спину чуть попрямее, как будто сегодня важный день, очень важный, и ей хочется, чтобы все прошло без сучка без задоринки, как будто с ней случилось что-то особенное и она хочет этим поделиться.

Она только что вышла оттуда. Только что сама к нему ходила.

«Да, я пойду гляну», — сказал я. Словно не мог ответить «нет», даже если хотел бы. Нельзя отказываться, когда человек предлагает тебе посмотреть на самое главное, что у него есть.

«Пройдешь в ту дверь и спросишь у дежурного», — сказала она, и я подумал: она еще не поняла, что случилось.

Я прошел в дверь и спросил у дежурного. Он был в мятой белой куртке и с толстой бледной физиономией для комплекта и посмотрел на меня так, словно хотел сказать: не жди, что я пойму, насколько это для тебя важно. Я ведь не жду, что ты поймешь, насколько это неважно для меня.

Там было написано: «Часовня Упокоения». Он спросил: «Мистер Доддс?», и я не понял, кого он имеет в виду. «Он самый», — сказал я, тоже непонятно о ком: о Джеке или о себе. «Сюда», — сказал он.

Это была маленькая комнатка со стеклянной перегородкой почти во всю длину, с проходом в одном конце, но смотреть можно было и так. А по другую сторону стекла я увидел Джека, лежащего навзничь на специальной подставке, и подумал: это не Джек, он не настоящий. Наверное, я был прав.

Открыта была только его голова, потому что его укрыли чем-то бледно-розовым, вроде занавеси или скатерти, прямо до самого подбородка. Даже не видно было, на чем он лежит. Как будто от Джека только голова и осталась, а тела, мертвого тела, тут вовсе нет.

Я зашел за перегородку и стал рядом с ним. Меня пробирал холод. Я подумал: он и не знает, что я здесь, не может знать. Если только... Я подумал: он не Джек Доддс, не больше, чем я — Винс Доддс. Потому что мертвое тело не есть чье-то тело. Мертвое тело — это просто тело; можно сказать, их тело, а значит, ничье.

Да и тела-то под этой скатертью не видно.

Потом я стоял и глядел на него, и у меня было такое ощущение, что я не просто стою, а выпрямляюсь и расту: мои плечи развернулись, а осанка стала гордой, как у Эми. Я стоял по стойке смирно. Как будто проявить свои чувства к нему можно было только одним способом: стать таким же прямым, тихим, неподвижным и окаменелым, как Джек. Только что не лечь.

И я подумал: я должен увидеть его нагим. Потому что мы все такие, правда? Он там нагой, под этой скатертью. Мне надо увидеть его тело. Надо увидеть его руки и ноги, его колени, мужскую гордость и все такое. Я должен увидеть тело Джека Доддса. Потому что это ведь Джек, Джек Доддс, но он не похож на Джека Доддса, они из него сделали какого-то Папу Римского. Потому что нагими мы вышли и нагими же. А они его нарядили, как Папу Римского, не отличить.