…Вдруг заскрежетал дверной замок в Бункере. Я аж подпрыгнул от неожиданности, погружённый в свои мрачные думы. Должно быть, это возвратился Сашка — ведь сегодня мы именно с ним отдыхали, а остальные были в ночном дежурстве по кабинетам. Быстренько уткнувшись в книгу, я с напряжением ждал его появления.

…Я был удивлён, когда в первый же день в Кабинетах обнаружил, что все, абсолютно все двери имели свои кодовые замки. А некоторые, как тяжёлая стальная дверь Бункера и дверь из Кабинетов в аппаратную, к большому моему изумлению, открывались ещё и при помощи электродвигателей. Объяснения столь сложной конструкции у меня не находились. Ещё на каждом дверном проёме висели широкие, тёмно-бордовые бархатные шторы. И назначение их было отнюдь не для уюта и красоты, как вначале решил я. Шторы служили своеобразной маскировкой всего того, что находилось за этими дверьми, на случай присутствия посторонних. Переход из одного кабинета в другой, в пределах нашей секции, был почти маленьким путешествием. И если ты забыл какую-нибудь мелочь, типа авторучки, в одной комнате, то лучше будешь искать другую, чем вновь открывать все эти двери.

Сашка, зевая, материализовался из-за бархатных штор, отделявших дверной проём, швырнул свою фуражку на стул в углу.

— Читаешь? — кивнул он на книгу.

— Угу, — ответил я и вновь уткнулся в чтиво.

Сашка как-то неопределённо хмыкнул, но больше ничего не сказал, потихоньку разделся и отправился в душ. Через некоторое время он вернулся, подошёл к своей койке у противоположной стены, сел на неё. В Бункере горёла только настольная лампа надо мной.

Я прислушался. В подвале, как и в самом Штабе, стояла тишина — такая бывает только в очень позднее время. Люблю эту тишину, в ней есть что-то такое — печальное и уютное одновременно. Только вот сидящий напротив человек беспокоил меня, перебивал настроение. Да уж… история. Что же теперь будет…

— Отчего ты так не любишь меня? — вдруг сказал Сашка.

Это было настолько неожиданно, что я непонимающе переспросил:

— В каком смысле?

— В каком? Да в прямом. Отчего ты так не любишь меня? Брезгуешь мной, принимаешь за идиота, — он в упор глядел на меня. — Да, может быть, я не такой умный как Сева или как ты, — но только зачем уж так-то, а? Так откровенно-то?..

Я остолбенел. Во рту у меня сразу пересохло, язык онемел.

— С чего ты взял?..

А ведь точно. Ведь я, действительно, никогда серьёзно не думал над тем, как же на самом деле к нему отношусь.

— То, что ты у нас самый жалостливый — это я уже заметил. Всех-то тебе жалко! Зря тебя зовут Косэ, тебя бы «Исусиком» назвать надо.

Я поморщился. «Косэ» — эта кличка приклеилась ко мне в Штабе, и как это бывает с кличками, непонятно откуда она взялась и как от неё избавиться. Но «Исусик» — это звучало совсем уничижительно. Похоже, вечер обещал не очень приятное для меня продолжение.

— Всех-то ты понимаешь, — продолжал Сашка. Но, как ни странно, тон его голоса не был язвительным. — Вот только меня считаешь сволочью какой-то.

— Ты чего, Саш?.. Разве я так считаю?..

— Считаешь, считаешь. Видел, как ты на меня косился тогда, в цехе.

Ого… он и это помнит! Предупреждал же я себя, предупреждал — он следит за мной. Шпионит. Но зачем?..

— Саш, к чему этот разговор? Что ты хочешь от меня?

— Может и ни к чему… Только я не такой, как ты думаешь… Вернее, был не таким. Жизнь заставила — пришлось стать. А ты сидишь тут в кабинете, перебираешь бумажечки, весь из себя «Мать Тереза», и смотришь на меня с вершин своей жалости. А мир-то не такой. Он совсем другой…

Ой, как мне всё это не понравилось!.. Куда это он ведёт? Я никак не мог понять. Сашка был полон неожиданностей сегодня. И плохо, что сказать-то мне нечего — потому что он прав. Уж кому, как не ему знать, что быть добреньким — роскошь, которая не всегда позволительна. Всё, что рассказывал мне Сева о Сашке, тут же отчётливо всплыло в памяти.

— Но… почему ты думаешь, что я к тебе плохо отношусь? — дипломатично вырулил я.

— Из вас троих ты — единственный, кто всегда старается быть подальше от меня. Чтоб, наверное, не видеть и не слышать. Так? Так. Гордый. Вот Славка или Андрей — они не такие, хотя у них есть причины быть от меня подальше. Они, похоже, гадюками крутятся, чтоб только со мной в одно дежурство не попасть. Но ты меня не боишься, и я тебя ни разу пальцем не тронул.

«Ага, не тронул!» — горько подумал я.

Сашка, словно услышав мои мысли, продолжил:

— Перестань… То, что было сегодня — это просто игра. И я догадываюсь, какими словами ты крыл меня после всего этого. А ведь ты сам виноват, я всё-таки отслужил больше тебя, да и по званию старше. Ты забыл, что такое «не положено» в армии? Что положено деду и что не положено духу?

Я вспомнил его улыбающуюся физиономию с двусмысленным взглядом, но решил промолчать об этом. Набравшись сил, я произнёс совсем другое:

— Вот уж никогда не предполагал, что моё мнение тебя так интересует. И, раз уж такой разговор, я думал, что это ты считаешь меня кем-то… Кем-то вроде маменькиного сынка. Ну, не знаю, презираешь вроде… С самого первого дня.

— Дурачок, — Сашка встал с кровати, взял сигарету, закурил. — Ну если хочешь, то слушай… Ты, может быть, самый хороший человек, которого я здесь встретил. Ты какой-то… не такой. Да, ты не такой, как они. Ты гораздо лучше. И я это знаю, убедился.

Вот те раз!.. Просто вечер сплошных метаморфоз!.. От осознания того, что сказал мне сейчас Сашка, стало приятно и стыдно одновременно. Почему всегда бывает стыдно, когда тебе говорят, что ты хороший человек? Может потому, что в глубине души знаешь, что не такой уж ты и хороший на самом деле? И всё же я на этом не успокоился. Глядя, как Сашка укладывается спать, спросил:

— С чего ты это взял? Ну, что я какой-то не такой…

— Просто знаю — и всё. Ладно, гаси свет и давай спать. Поздно уже.

Я лежал в темноте, мучительно обдумывая наш диалог… и не заметил, как уснул. Вернее, похоже, заснул только я. Разбудило меня то, что моя кровать прогнулась, когда на неё кто-то сел.

Подскочив, ничего не понимая спросонья, спросил в темноту Бункера:

— Кто это?!! Что случилось?!!

— Да не ори ты так!.. Ничего не случилось.

— Сашка, ты, что ли? — в Бункере не было окон, а свет был выключен, так что темнота была — хоть глаз выколи. — Да что случилось-то ещё? — окончательно проснулся я.

— Говорю же — ни-че-го. Ничего особенного… Просто не спится.

— А-а… А чего это… средь ночи-то? — зевая и без особого энтузиазма поинтересовался я.

— Какое там «средь ночи», пятнадцать минут только и прошло.

— Да? А кажется, что уже половина ночи, — пошарив рукой под кроватью, я достал очки.

Светящийся циферблат часов действительно показывал, что времени прошло чуть-чуть.

— Я у тебя спросить хотел, — помялся Сашка. — Тогда… Ну, помнишь, ты ещё меня разбудил ночью?

— Ну, помню, — нехотя ответил я, сразу поняв, о событиях какой ночи он спрашивает.

— Что ты с водой тогда сделал? Ты ведь что-то сделал?

— Да ничего я не сделал… налил и всё.

Эх, вот уж хорошо, что в Бункере было темно. Стыдоба ведь! Оказывается, он заметил все мои манипуляции с кружкой, а я-то думал… Что мне теперь ему ответить?..

— И всё-таки, ты что-то сделал, — уверенно зазвучал Сашкин голос из темноты.

— Ну, сделал, сделал… — признался я, припёртый к стенке. — Мама так иногда делала, когда мне снились всякие кошмары…

— Ясно, — он замолчал. Задумался…

Наконец Сашка встал с моей койки и зашлёпал по цементному полу к своей кровати.

— Извини… — после того, как он улёгся, наконец, пробубнил я. — Я не хотел… Я не думал, что ты видишь… Ты обиделся?

— Да ну тебя... Я же говорил, что ты иногда такой дурачок, — Сашкин голос был мягким, видимо, он улыбался. — Почему я должен был обидеться?