Максимилиан — я очень быстро стала называть его Макс (он обижался поначалу, потом привык) — всё время удивлялся. Замок и уклад нашей жизни казались ему странными. А я так и вовсе разочаровала в лучших чувствах. Он ни разу не признался, но я знаю: не получилось из меня злой колдуньи из сказки. "Обычная девчонка", — то и дело фыркал Макс и получал подзатыльник.

Большинство наших игр были шутливыми потасовками. Мальчишескими, но других Макс не знал, а мне до него играть было не с кем. Так что год, пока он был со мной, я росла, наверное, как маленький принц. Ну, во всяком случае, развлечения те же.

Максимилиан первым научил меня ездить верхом. В замке была конюшня, небольшая, но была. И, если раньше лошади меня пугали — громадные непонятные уродцы — то очень скоро я их полюбила. Полюбила иллюзию свободу, когда ветер в лицо, и волосы развеваются за спиной. Чувство приятного, щекочущего страха, когда скачешь верхом — для меня первое время все лошади были норовистыми. Верховые прогулки быстро превратились в забавную игру, в которой мы с Максом скакали наперегонки, а один раз даже попытались добраться до гор (но была зима, быстро стемнело, я замёрзла, и мы повернули домой).

С Максимилианом же я освоила и мужскую одежду. Я быстро заметила, что когда я в платье, Макс ведёт себя скованно, а игры выходят скучные. Когда я присвоила один из его новых костюмов, он долго возмущался. Но в рубашке и брюках я, должно быть, напоминала мальчишку. Мне было одиннадцать, когда мы познакомились, грудь у меня ещё даже не начала расти, так что выдавали меня только волосы, которые я, правда, научилась заплетать в косу и укладывать вокруг головы с помощью шпилек.

Думаю, если бы кто из слуг или просто местных увидел бы нас с Максом, допустим, в роще, точно бы принял за крестьянских детей. Мы умудрялись вывозиться в грязи, как поросята, да так, что вода утром, когда я мылась, чернела, а горничные, поджав губы, выпутывали из моих волос перья, комья земли и листики. (Один раз даже нашли лягушки. Визгу было!)

Макс пытался научить меня фехтовать. Оружейной в замке он не нашёл, а, когда я приказала вырезать нам деревянные мечи, получила выговор от монахов. Но и мечи тоже (поза руки в боки и "А-А-А!" действовали безотказно). Правда, фехтовальщик из меня вышел ужасный, так что в итоге мы эту затею бросили. Макс сказал, что ему неинтересно и лишь изредка упражнялся сам.

Прошёл год, и я заметила, что Макс с повышенным вниманием прислушивается к разговорам слуг и ностальгирует по дому. Однажды ночью я прямо спросила: неужели ему со мной скучно? Макс что-то промямлил, я надулась и целый день с ним не разговаривала. Макс превосходно провёл это время, зарывшись в библиотеке. Кажется, тогда он и спросил, могу ли я как-нибудь контролировать своё… м-м-м… проклятье. Ведь если бы могла… Дальше шла эффектная пауза. Я хотела играть в снежки, а вовсе не говорить об убийствах, поэтому далеко разговор не зашёл. Но позже я о нём вспомнила. И книжку, которую он читал — тоже. "Ведьмина кухня", сонник и травник. И ещё кое-что по мелочи. Для Максимилиана это была просто интересная книжка. Для меня тогда — помеха играть в снежки. Тогда.

Мне только-только исполнилось двенадцать лет, когда за Максимилианом приехали. Аж из столицы, от отца. Сам король, конечно, и носу ко мне не казал — да что там, его солдаты на меня смотрели, как на ядовитую змею. (Впрочем, мы с Максом на них глядели также).

Хуже всего, что они должны были на следующий день отвезти Максимилиана в столицу, к моему отцу.

Я очень хотела поехать с ними. Макс столько мне рассказывал про сады, площади и празднества, что всё это казалось почти сказкой. И вот в эту сказку увозили Максимилиана. Без меня.

Топанье и "руки в боки" на этот раз не помогли. А Макс радовался вовсю и болтал без умолку (жуткий болтун вообще-то был, если честно). Тем вечером мы снова улизнули из замка верхом, воспользовавшись общим переполохом. У Макса рот не закрывался, я грустно внимала и потому очень удивилась, когда он вдруг замолчал — надолго, аж на пять минут, а после спокойным тоном, точно между делом, наконец, сказал:

— Алисия, пообещай мне кое-что.

Я вскинула брови. Вот что-что, а обещать ему мне пока ничего не приходилось. Да и зачем?

— Дай слово, что если я не вернусь, и если со мной что-нибудь случится, ты никого не убьёшь.

Я изумилась.

— Ты имеешь в виду, если ты уедешь домой? Нет, конечно. А ты пригласишь меня к себе?

— Дай слово, — напряжённо повторил он.

Я удивилась, но дала, и разговор снова вернулся в обычную колею. Он пообещал, что обязательно меня пригласит и даже описал, как я, открыв рот, буду гулять по его дворцу, который ни в какое сравнение с моим замком не идёт… и так далее.

Он был старше меня на два года — громадная разница, как мне тогда казалось. Ему четырнадцать, мне только-только исполнилось двенадцать. И он знал больше меня. И уж точно догадывался, что если за ним приехали не солдаты его отца, а моего, то вряд ли его ждёт что-то хорошее.

О его смерти я узнала из болтовни слуг. В подробностях. Горничные с придыханием сообщили, как его отец "предал" моего, не став соблюдать навязанный мирный договор. Заключил соглашение с союзом каких-то государств, с которыми мой отец не желал или боялся ссориться, и практически все наши военные успехи сошли на "нет". Рассерженный "преданный" король решил отыграться на заложнике — младшем принце.

Я в деталях узнала, как устроили показательную казнь. Как именно Макса вели на эшафот, как отрубали голову, как эту же голову и тело положили в бочку и отправили с несколькими пленными солдатами в подарок его отцу.

Смешно: уж насколько я была на "ты" со смертью даже тогда, но до конца не поняла. Был вечер, я по обыкновению сбежала на конюшню. Не размышляя — руки двигались, а голова была пустая-пустая — вывела Лучика. Выехала верхом за ворота — меня как обычно никто не заметил.

И только потом поскакала галопом к роще.

Мне ещё достало благоразумия спешиться. Почему-то казалось очень важно сдержать слово — ведь эта была последняя (и единственная) просьба Максимилиана, обращённая ко мне.

На меня накатило, когда я была у озера. В памяти снова провал. Помню только, как упала. А потом — как очнулась. На громадном участке выжженной земли. Поляна у озера больше никогда не станет красивой.

Больше никогда не будет как прежде.

Никогда.

Лучик шарахнулся от меня, когда я вернулась. И потом весь обратный путь нервно дрожал.

А в замке как обычно ничего не заметили. Утром пришли служанки, вымыли меня, вычесали, переодели. Явился монах с книгой на непонятном языке.

Позже я поняла, что они решили, будто мне всё равно. Чудовище ведь не может никого полюбить, у него нет друзей. А я чудовище.

Я устроила грандиозную истерику в тот день. Но никого не убила. Потребовала, чтобы мне сменили покои — и всё. Я не могла видеть те комнаты без Макса.

Я не могла спать без него, не могла играть, веселиться, ездить в осквернённую мной рощу…

А ещё у меня в голове не укладывалось: кто-то, оказывается, может убивать, как и я. Не проклятьем, нет, не магией. Мой отец может. Просто приказ, росчерк пера. А получается лучше, чем у меня. Он же перо контролирует.

Тогда я и забралась в библиотеку.

Макс был прав: я ничерта не знала. Я была невежественна, как плебейка — даже хуже. Мир для меня крутился вокруг бессмысленных прогулок по роще, ближайшим к ней лугам и, собственно, замку. А также рисованию картинок. Серая, однообразная жизнь, казавшаяся мне нормой — до появления Максимилиана. Вместе с ним в моё существование вошли и краски. А, посмотрев однажды на жизнь в цвете, так не хотелось возвращаться в однообразную серость!

Мир книг открывал невиданные горизонты. Библиотека в Утёсе оказалась крайне скудной, но я запоем читала всё — от сонников и травников до нудных трактатов. Я читала, перечитывала — много-много раз, пока не запомнила наизусть каждую букву. Но книги кончились, а ответ о природе моего проклятья так и не нашла. Лишь в той самой "Ведьминой кухне" имелся намёк — на труд некоего мудреца Фариефти, якобы хранящийся в замке Алый Водопад. Самое удивительное — этот труд вместе с наверняка богатой библиотекой находился буквально у меня под носом — в горах, куда мы с Максом так и не доехали. Но по другую сторону границы, которая пролегала по этим горам, кстати говоря, считавшихся непроходимыми.