— Энси! Привет! — Кажется, в тоне Кирстен звучало чуть больше воодушевления, чем ей того хотелось. Думаю, это хороший знак. Но тут она воззрилась на меня с недоумением:

— Ты... плакал?

— Что?... А-а... Нет, это гербицид.

Недоумение во взгляде Кирстен усилилось. Тогда я пояснил:

— Мы с Гуннаром занимаемся убийством растений.

Глаза девушки отразили весь спектр недоумения одновременно, и она, запинаясь, проговорила:

— Это у вас... хобби такое?

Я глубоко вдохнул, постарался упорядочить (насколько это было возможно) мечущиеся в панике мысли и попробовал изложить ей суть нашей задумки с «пыльным котлом», причем так, чтобы не выглядеть полным и окончательным идиотом. Должно быть, мне это удалось, потому что недоумение исчезло с лица девушки.

И тут из кухни донесся голос миссис Умляут:

— Энси, на ужин остаешься?

— Конечно остается, — проговорила Кирстен с лукавой усмешкой. — Как он сядет за руль с такими-то глазами!

— Вообще-то я... у меня еще нет прав...

Она игриво поддела меня локотком:

— Знаю. Просто прикалываюсь.

— Ага... понял.

До сих пор я как-то не задумывался над тем унизительным фактом, что Кирстен уже достаточно взрослая, чтобы водить машину, а я нет. Наверно, я покраснел как рак, потому что почувствовал, как запылали уши. Кирстен засмеялась, затем наклонилась ко мне и прошептала:

— Ты такой милый, когда смущаешься!

Отчего я зарделся еще больше и промямлил:

— Ну, поскольку в твоем присуствии я смущаюсь все время, то, должно быть, я уже невообразимый красавец.

Она опять засмеялась, а я вдруг сообразил, что выдал классную остроту. Вот уж никогда не думал, что можно очаровать кого-то при помощи стыда. Золотую звезду мне!

На ужин сегодня миссис Умляут приготовила жареную курицу — блюдо такое же не скандинавское, как и гамбургер. Правда, гарниром служила квашеная красная капуста, которая, как я подозреваю, имела явно нордическое происхождение, но была менее отталкивающей по сравнению с селедкой, перебродившей в козьем молоке.

Поначалу за столом сидели только мы четверо. Отец семейства, которого ожидала пустая тарелка, тоже присутствовал здесь, но незримо, словно дух святой.

Ужин у Умляутов в тот день оказался намного более мучительным, чем в мое первое посещение. Понимаете, тогда я отчаянно старался не свалять дурака, боясь, как бы этого не заметила Кирстен. Теперь же, зная, что она специально ко мне присматривается, я чувствовал себя хуже, чем на школьном спектакле в третьем классе. Тогда мне, одетому во все черное, надлежало вылезти из громадного бутафорского зуба и художественно воплотить поющую и танцующую зубную дырку. От волнения я забыл текст, а поскольку все утро Хови зудел мне в ухо знаменитую диснеевскую песенку «Этот мир так мал», ни для какой другой музыки места в моих мозгах не осталось. Ну и вот, вместо того чтобы, выскочив из зуба, молча застыть от ужаса, я пустился петь про мир смеха и слез. Пианист в конце концов махнул рукой и принялся подыгрывать. Закончив арию, я снискал аплодисменты публики, отчего мне окончательно поплохело. Я согнулся пополам, наблевал в рояль и сбежал со сцены. Рояль после этого всегда звучал фальшиво, как бы его ни настраивали, а меня никогда больше не просили петь в школьных спектаклях.

Вот примерно так же я чувствовал себя за ужином у Умляутов в тот вечер. И каким бы привлекательным ни находила Кирстен мое смущение, от ее симпатий, скорее всего, не осталось бы и следа, если бы я, перенервничав, вернул и курицу, и капусту обратно в тарелку.

Мы сидели за столом уже несколько минут, когда Гуннар сообщил:

— Я консультировался сегодня с доктором Г..

Его мать вздохнула, а сестра посмотрела на меня и покачала головой.

— Не желаю ничего слышать о докторе Г., — сказала миссис Умляут.

Гуннар откусил от своего куска курицы.

— Почему ты решила, что новости плохие?

— У доктора Г. хороших не бывает, — отрезала она. Меня это удивило — мать не хочет слышать о состоянии здоровья своего сына? И она даже не ходила с ним к врачу? Хотя, конечно, каждый справляется с бедой как может...

— Возможно, я протяну дольше, чем было предсказано вначале, — проговорил Гуннар. — Но только если стану лечиться у лучших специалистов.

Это было не совсем то, что он говорил мне, но тут, похоже, шло больше подспудных информационных потоков, чем на рекламных телеканалах, которые, кстати, мне запретили смотреть после того, как я заказал ниндзяматический кухонный комбайн. Правда, я подозревал, что цена за лечение, о котором упомянул Гуннар, какими-то жалкими двадцатью долларами в месяц в течение года не ограничится. А, кажется, понял!.. Наверно, плата за врачебную помощь и есть тот самый слон в комнате. Хотя, похоже, слон здесь не один; миссис Умляут, судя по всему, занималась массовым разведением слонов, как моя сестренка — хомячков.

И вот тогда, словно уже существующих слонов было недостаточно, притопало целое стадо новых. Мистер Умляут пришел домой.

Я то и дело слышу про всякие «неблагополучные семьи». Меня эти разговоры раздражают. Можно подумать, есть семьи, где все тишь да гладь, никто не кричит другому то, в чем потом кается, и где не бывает моментов, когда надо прятать все имеющиеся в доме острые предметы. Я дико извиняюсь, но таких семей не существует. И если вам кажется, что соседи — просто образец благополучия, уж поверьте мне: именно их когда-нибудь арестуют за контрабанду оружия в фамильном внедорожнике в перерывах между футбольными матчами.

Лучшее, на что можно надеяться — это семья, в которой проблемы всех ее членов, как больших, так и маленьких, лежат в одной области. Вообразите себе оркестр, в котором все инструменты расстроены, но расстроены одинаково, и поэтому не очень заметно, что что-то не так. Однако в оркестре Умляутов все играют кто в лес кто по дрова, и в то мгновение, когда в дверь вошел отец семейства, в доме словно грохнули медные тарелки — совсем не в такт.

Как только в замке повернулся ключ, застольная беседа утихла. Я взглянул на Гуннара — тот молча пялился в свою тарелку. Я перевел глаза на Кирстен — та уставилась на настенные часы. А миссис Умляут и вовсе, казалось, никуда не смотрела.

Мистер Умляут без единого слова вошел в кухню, увидел за столом гостя, но никак не отреагировал на этот факт. Взял стакан и налил себе воды из устройства в двери холодильника.

— Ты дома, — наконец проронила миссис Умляут, констатируя очевидное.

Он глотнул воды и взглянул на стол.

— Курица?

Не вставая, миссис Умляут выдвинула стул для него. Мистер Умляут сел.

Я внимательно всмотрелся в него: высокий рост, редеющие светлые волосы, маленькие очки и массивный подбородок — у Гуннара наметился такой же. Выглядел он каким-то изнуренным, хотя непохоже, чтобы мистер Умляут страдал от нехватки сна, а лицо его было непроницаемо, словно у игрока в покер — так же, как и у Гуннара. Для меня это самое неприятное. Ведь в нашей семье никто не скрывает своих эмоций; о твоих чувствах родственники догадываются прежде тебя самого, потому что все написано у тебя на лице. А вот лицо мистера Умляута было надежно спрятано за маской невозмутимости.

— Не припомню — кажется, мы не знакомы? — спросил он у меня.

Под холодным взглядом его серых глаз я почувствовал себя так, словно принимаю участие в телевикторине и не знаю ответа.

— Энси, это мой папа, — сказал Гуннар.

— Приятно познакомиться, — произнес я, после чего за столом снова воцарилась тишина. Все сосредоточенно жевали.

Я не выношу молчания и обычно беру на себя обязанность положить ему конец. Мой брат сравнивает меня с кислородной маской в самолете, теряющем воздух: «Народ замолкает, и тогда с потолка сваливается Энси и нагнетает атмосферу, пока все снова не возвращается в нормальное состояние».

Но что, если нормальное состояние не восстановится никогда, и ты это отлично понимаешь?

Я открыл рот, и из него неудержимо, как у деревенского дурачка, полился поток слов: