– Вот тут, – спросил он, – некий У убил человека… А какое тому было заслуживающее доверия свидетельство?

Позвали Фаня (сына). Тот сказал, что веер – вот доказательство. Начальник стал внимательно разглядывать веер.

– А кто такой этот Ван Чэн? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Фань.

Начальник взял дело и внимательно его пересмотрел, после чего сейчас же распорядился снять с У колодки и из тюрьмы перевести его в хлебный магазин[484]. Фань стал энергично протестовать.

– Ты что ж, – кричал он в сердцах, – хочешь, чтобы человека убили за здорово живешь, и, кончив на этом, от дела отойти? Или, быть может, ты хочешь, чтобы тот «достал своего врага и сердце на нем усладил»[485]?

Всем вообще показалось, что почтенный начальник выказал в отношении к У пристрастность, но, конечно, никто ничего не посмел сказать.

Тогда начальник дал собственноручно подписанный наряд на немедленное задержание хозяина одной лавки в южном предместье города[486]. Тот испугался, совершенно не понимая, в чем дело.

Когда он явился в управление, начальник обратился к нему с вопросом:

– Вот что, любезный: у тебя в лавке на стене есть стихи некоего Ли Сю из Дунгуаня. Когда они были написаны?

Лавочник в ответ на это сказал, что эти стихи написаны и оставлены у него в лавке какими-то студентами-кандидатами (их было не то двое, не то трое), которые сидели и пьянствовали перед прибытием на экзамены окружного инспектора. Дело это было уже давно, и лавочник сказал, что не знает, где живет автор этих стихов.

После этого начальник отправил служителей в Жичжао, чтобы арестовать Ли Сю как обвиняемого, на дому. Через несколько дней Сю был доставлен.

– Слушай, ты, – обратился к нему начальник гневным тоном, – раз ты ученый кандидат, то как же это ты замыслил убить человека?

Сю бухнул в ноги в совершенном недоумении и растерянности… Он твердил только одно: «Нет, не было этого!..» Начальник бросил ему вниз веер[487] и велел самому посмотреть.

– Ясно, кажется, – добавил он, – что это твое сочинение. Зачем же ты обманным образом приписал это Ван Чэну?

Сю стал внимательно разглядывать стихи.

– Стихи, – сказал он, – действительно, сочинение вашего покорного слуги, но знаки, правду говорю и серьезно, писал не я.

– Ну, раз ты признал, что это твои стихи, – сказал начальник, – то это, должно быть, кто-то из твоих друзей. Кто писал? Говори!

– Почерк, – ответил студент, – как будто похож на руку Ван Цзо из Ичжоу[488]!

Начальник немедленно командировал своих служителей с печатью арестовать Ван Цзо. Когда того привели, начальник принял его с гневным окриком, как и Сю.

– Эти стихи, – сказал в ответ Цзо, – попросил меня написать торговец железом в Иду, некий Чжан Чэн. По его словам, Ван Чэн – его двоюродный брат.

– Вот он, негодяй, где! – воскликнул начальник и велел схватить Чжан Чэна.

При первом же допросе тот повинился.

А дело было, оказывается, так. Чжан Чэн высмотрел, что Хэ хороша собой, и захотел ее вызвать на близость. Однако, боясь, что дело не выйдет, решил воспользоваться именем У, считая, что на этого человека все подумают с уверенностью. С этой целью он подделал веер так, чтобы он казался принадлежащим У, и с ним направился к женщине. «Удастся, – рассуждал он при этом, – назовусь. Не удастся, – я, как говорится, отдам свое имя замуж за У[489]». В сущности говоря, он не рассчитывал, что дело дойдет до убийства.

И вот он перелез через стену, вошел в комнату и начал к женщине приставать. Та, оставаясь одна на ночь, всегда держала для самообороны нож. Она проснулась, ухватилась за одежду Чжан Чэна и встала, держа в руке нож. Чжан Чэн струсил и вырвал нож у нее из рук, но женщина изо всех сил тащила его, не позволяя ему вырваться, и все время кричала.

Чжан Чэн, теряясь все более и более, убил ее, а сам убежал, бросив веер на землю.

Таким образом, несправедливая кара, тяготевшая над человеком три года, была в одно прекрасное утро смыта до снежной белизны. Не было человека, который не превозносил бы эту сверхчеловеческую прозорливость начальника, и теперь только У понял, что слова «внутри будет счастье» – не более как знак «чжоу»[490]. Однако, как это произошло, разгадать не мог.

Некоторое время спустя кто-то из местной знати, улучив удобную минуту, просил Чжоу объяснить это дело.

Чжоу улыбался.

– Понять это, – сказал он в ответ, – было в высшей степени просто. Я, видите ли, внимательно просмотрев все производство по этому делу, обратил внимание на то, что Хэ была убита в первых числах четвертой луны, что эта ночь была темна, шел дождь, и было все еще холодно. Значит, веер для этой ночи не являлся необходимой принадлежностью. Неужели ж, когда человек спешит и дорожит временем, ему придет в голову, вопреки всяким требованиям рассудка, брать этот предмет для того только, чтобы он еще более связывал ему руки?

Сообразив все это, я догадался, что тут кому-то сватается беда.

Далее, как-то давно уже я проезжал по южному предместью и, зайдя в лавку от дождя, увидал на стене стихи. Их, так сказать, «углы рта»[491] напоминали те самые, что были на веере. Я воспользовался этим сходством, чтобы наудачу допросить студента Ли. И что ж. Оказалось, что этим самым я накрыл настоящего злодея. Удачно, значит, попал – счастье мое…

Слушавший эти речи вздохнул и выразил Чжоу свое почтение.

СИНЬЧЖЭНСКОЕ ДЕЛО

В бытность доктора литературы Ши Цзуньюя синьчжэнским губернатором случилось следующее. Некий Чжан, приезжий откуда-то издалека, где он был по торговым делам, захворал и захотел вернуться домой. Так как он не мог ни сесть верхом, ни идти пешком, то нанял тачку. При нем было тысяч пять лан. Двое возчиков тащили его.

Добравшись до Синьчжэна, возчики ушли на рынок ужинать, а Чжан остался сторожить свои деньги и лежал в тачке один-одинешенек. Один из местных жителей, скажем А, проходя мимо него, оглядел его и, заметив, что вокруг не было ни души, отнял деньги и убежал.

Чжан сопротивляться не мог, но, переборов болезнь, вскочил и побежал за ним следом. Грабитель бросился в деревню, Чжан за ним, – тот вбежал в какой-то дом. Чжан не осмелился туда проникнуть, но лишь подсматривал за А через низкий забор.

А сложил с плеч ношу, оглянулся и, увидев, что за ним наблюдают, рассвирепел и задержал Чжана как вора, затем, связав его, явился к господину Ши и рассказал об обстоятельствах задержания. Начальник спросил Чжана. Тот изложил всю свою обиду. Начальник, видя, что никаких серьезных улик во всем этом нет, крикнул им, чтоб убирались.

Оба человека вышли из зала, говоря, и тот и другой, что этот судья не знает ни черного, ни белого. Но начальник пренебрег их словами, словно не слыхал их. Потом он ясно вспомнил, что за А давно уже были дела по недоимкам. Он ограничился тем, что отправил служителя с поручением взыскать с него строжайшим образом.

Через день он, оказывается, внес три ланы серебром. Господин Ши вызвал его к себе и спросил, откуда появились эти деньги. А отвечал, что он заложил одежду и кое-что продал, и в подтверждение своих слов перечислил все это и переименовал. Начальник послал служителя канцелярии посмотреть, нет ли среди вносящих подати людей какого-либо односельчанина А. Оказалось, что среди них был как раз сосед А. Начальник велел сейчас же его ввести.

– Ты, как близкий сосед А, – обратился к нему начальник, – должен, конечно, знать, откуда у него деньги.