Не прошло и нескольких минут, как студент потащил его с собой под одеяло. Юноша не соглашался, под предлогом дурноты во сне. Дважды, трижды заставлял его студент. Наконец он снял верхнее и нижнее платье, надел штаны и лег на постель.

Студент загасил огонь и вскоре подвинулся к нему; лег на одну с ним подушку, согнул руку, положил ее на бедра и стал его похотливо обнимать, усердно прося его об интимном сближении. Юноша вскипел гневом.

– Я считал вас, – сказал он, – тонким, просвещенным ученым. Вот отчего я так к вам и льну… А это делать – значит считать меня скотиной и по-скотски меня любить.

Через некоторое, весьма малое время, утренние звезды уже еле мерцали. Юноша решительным шагом вышел.

Студент, боясь, что он теперь порвет с ним, стал опять его поджидать. Переминаясь с ноги на ногу, он устремлял взор вдаль, и глаза его, казалось, пронизывали Северный Ковш.

Через несколько дней юноша наконец появился. Студент бросился ему навстречу, стал извиняться за свой поступок и силком втащил его в студию, где торопливо усадил и стал весело с ним разговаривать. В глубине души он был крайне счастлив, что юноша, как говорится, не помнит зла. Вслед за тем он снял туфли, влез на кровать и опять стал гладить его и умолять.

– Ваша привязанность ко мне, – сказал юноша, – уже, можно сказать, врезана в мои внутренности. Однако близость и любовь разве ж непременно в этом?

Студент сладко говорил о том, как бы они сплелись, и просил только разок прикоснуться к его яшмовой коже. Юноша позволил. Студент подождал, пока он уснул, и стал потихоньку учинять легкомысленное бесчинство. Юноша проснулся, схватил одежду, быстро вскочил и под покровом ночи убежал.

Студент приуныл, словно что-то потерял. Забыл о еде, покинул подушку и с каждым днем все более и более хирел. Он теперь только и знал, что посылал своего слугу из студии ходить повсюду и посматривать.

Однажды юноша, проезжая мимо ворот, хотел прямо направиться дальше, но мальчик-слуга ухватил его за одежду и втащил. Юноша, увидя, как начисто высох студент, сильно испугался, стал его утешать и расспрашивать. Студент рассказал ему все, как это было. Слезы крупными каплями так и падали одна за другой вслед его словам.

Юноша прошептал:

– Моим маленьким мыслям всегда представлялось, что, сказать по правде, эта любовь не принесет вашему младшему брату[456] пользу, а для вас будет гибельной. Вот почему я не делал этого. Но раз вам это доставит удовольствие, – разве мне жалко?

Студент был сильно обрадован, и, как только юноша ушел, болезнь сейчас же пошла на убыль, а через несколько дней он вполне оправился.

Юноша пришел опять, и он крепко-крепко к нему прильнул.

– Сегодня я, пересиливая себя, поддержал ваше желание, – сказал юноша. – Сделайте милость, не считайте, что так будет всегда.

Затем он продолжал:

– Я хотел бы кое о чем вас попросить. Готовы ли вы мне посодействовать?

– В чем дело? – спросил студент.

– Мать моя, видите ли, страдает сердцем. Ее может вылечить только «Первонебная» пилюля Ци Евана. Вы с ним очень хороши, так что можете ее у него попросить.

Студент обещал. Перед уходом юноша еще раз ему напомнил. Студент пошел в город, достал лекарства и вечером передал его юноше. Тот был очень рад, положил ему на плечо руку и очень благодарил.

Студент опять стал принуждать его соединиться с ним.

– Не пристращайтесь ко мне, – сказал юноша. – Позвольте мне подумать для вас об одной красавице, которая лучше меня в тысячи и тысячи раз.

– Кто такая? Откуда? – любопытствовал студент.

– У меня, видите ли, есть двоюродная сестра – красавица, равной которой нет. Если бы вы могли снизойти к ней своим вниманием, я бы, как говорится, «взялся бы за топорище и топор»[457].

Студент слегка улыбнулся, но не ответил. Юноша спрятал лекарство и ушел. Через три дня он пришел и опять попросил лекарства. Студент, досадуя, что он так опоздал, сказал ему много бранных слов.

– Я, видите ли, не могу допустить себя до того, чтобы принести вам несчастье, и поэтому отдаляюсь… Если же мне не удается дать себя понять, то, пожалуйста, не раскаивайтесь.

С этих пор они сходились и наслаждались, не пропуская ни одного вечера.

Каждые три дня юноша непременно хоть раз просил лекарства. Ци показалось очень странным, что так часто требуется.

– Это лекарство, – сказал он студенту, – таково, что не бывало еще человека, который принял бы его более трех раз. Как это так вышло, что долго нет выздоровления?

Ввиду этого он завернул тройную порцию и сразу вручил ее студенту. Затем, посмотрев на него, Ци сказал:

– Вот что, сударь, вид ваш и выражение лица что-то темны и бледны. Больны вы, что ли?

– Нет, – сказал студент.

Ци пощупал пульс и пришел в ужас.

– Да у вас в пульсе бесовщина! – вскричал он. – Болезнь сидит в «малом потайном»… Кто не остережется – беда!

Студент вернулся и передал юноше эти слова.

– Отличный врач, – сказал тот, вздыхая. – Я действительно лис и боюсь, что не принесу вам счастья.

Студент, боясь, что он обманет, спрятал лекарство и вручил ему не все: думал, что он не придет. Прошло совсем немного дней, и он действительно заболел. Позвал Ци освидетельствовать.

– Вот видите, – сказал тот, – в прошлый раз вы не сказали мне всей правды, и вышло, что теперь дыхание вашей жизни уже блуждает по пустырям… Даже Цинь Хуань[458] и тот разве может вам помочь?

Юноша приходил каждый день проведать его. – Вот, – говорил он, – не слушали вы моих слов – И действительно дошли до этого состояния!

Студент тут же умер. Хуан ушел, горько плача. До этих еще происшествий в уездном городе, где умер студент, жил некий большой сановник с придворным званием. В молодости он делил со студентом Хэ, как говорят, кисть и тушь, но семнадцати лет уже был выдвинут и назначен в «Лес Кистей»[459].

В то время циньским фаньтаем[460] был человек, жадный до насилия и взяток. Никто из придворных чинов об этом не говорил царю, но новый академик имел решимость написать доклад, обличающий злоупотребления фаньтая. Однако так как здесь было то, что называется «переходом через жертвенные кубки»[461], то он потерял должность, а фаньтай, наоборот, был повышен в должность дворцового министра[462]. И вот он стал ежедневно следить, не прорвется ли где-нибудь молодой ученый.

А наш ученый сызмальства слыл за храбреца и в свое время пользовался, как говорится, «взглядом темных зрачков» взбунтовавшегося против династии князя[463]. Зная это, бывший фаньтай приобрел покупкой старые письма от одного к другому и предъявил нашему ученому в письме угрозу. Тот испугался и покончил с собой. Его супруга тоже умерла, бросившись в петлю.

По прошествии ночи ученый вдруг воскрес:

– Я – Хэ Цзысяо, – заявил он.

Стали спрашивать, и все то, что он говорил, действительно происходило в доме Хэ. Тогда только поняли, что Хэ вернулся своей душой в чужое, заимствованное тело. Стали его удерживать, но он не счел это для себя возможным, вышел и побежал в свое старое жилище.

Губернатор, заподозрив обман, захотел непременно его унизить, погубить и послал к нему человека с требованием тысячи лан. Ученый сделал вид, что соглашается, но от горечи и досады он готов был порвать с жизнью.

Вдруг ему докладывают о приходе юноши – он обрадовался, заговорил с ним, и сразу явились к ним и радость и горе. Только что он захотел снова учинить непристойность, как юноша спросил его:

– Скажите, сударь, у вас три, что ли, жизни?