Через самое малое время она опять стала его трогать. Студент положил руку на книгу и продолжал читать.

Тогда младшая, подкравшись с затылка, закрыла сложенными руками студенту глаза. Мгновение – и убежала. Стала поодаль и смеялась.

Студент, тыча в нее пальцем, бранился:

– Вы, чертовы головушки! Уж если поймаю – так сразу убью!

Девы и не подумали пугаться. Тогда он сказал насмешливо:

– Даже если проводите меня в спальню, я все равно не умею… Так что бесполезно ко мне приставать!

Девы усмехнулись. Потом повернулись к печке, стали щипать растопку, мочить рис и вообще готовить студенту пищу. Студент поглядел на них и похвалил.

– Ну, скажите ж мне обе, – спросил он, – неужели ж это не лучше, чем глупо скакать и прыгать?

Не прошло и пустячного времени, как кашица уже была готова. Обе девы наперерыв бросились класть на стол ложки, палочки и глиняные чашки.

– Я очень тронут, – сказал студент, – вашей услугой… Чем только за вашу доброту мне отплатить?

Девы засмеялись.

– Да, но в каше-то моча с мышьяком, – сказала одна.

– Послушайте, – ответил студент, – ведь у меня, с вами никогда никаких недоразумений не было: ни ненависти, ни злобы. Зачем вам так со мною обращаться?

Кончив есть, опять наполнили чашки и бегали, усердно хлопоча и соревнуя. Студент ликовал. Так привыкли делать постоянно. С каждым днем осваивались все ближе и ближе. Сидели уже рядышком и говорили, изливаясь, по душам.

Студент стал подробно расспрашивать, как их зовут.

– Я, – сказала старшая, – называюсь Цюжун («Осеннее Лицо»). Фамилия моя: Цяо. А она – из дома Жуаней. Сяосе («Маленькая Благодарность»).

Затем студент полюбопытствовал узнать подробнее, откуда они обе.

– Глупый какой мужчина, – смеялась Сяосе. – Мы еще не смеем ему отдать свое тело, а он… Кто тебе велит, скажи, спрашивать о наших домах? Что мы, замуж идем или ты на нас, что ли, женишься?

– Вот что, – сказал студент, сделав серьезное лицо, – если передо мной прелестное существо, то неужели с ним можно обойтись без свойственных человеку отношений?

Теперь так: если дух из мрачных мертвых сфер ударит в человека, то тот обязательно умрет. Так что кому не нравится со мной жить – что ж, пусть уходит. А кому нравится – примирись, и дело с концом. Если я вам не нравлюсь, к чему вам, таким красавицам, пятнать себя? Если ж нравлюсь по-настоящему, зачем, скажите, вам смерть какого-то шалого студента?

Девы переглянулись, и на лице их выразилось движение. С этих пор они не очень уж приставали к нему с шутками и издевками. Тем не менее от времени до времени они лезли руками к себе в груди, снимали штаны и клали их на пол. Студент оставлял без внимания, более не дивясь.

Однажды он что-то списывал с книги, но не кончил и вышел. Когда ж вернулся, то нашел Сяосе припавшей к столу и с кистью в руке ему дописывающей. Увидав студента, она бросила кисть и засмеялась, искоса на него поглядывая.

Студент подошел к столу, посмотрел. Хотя и плохо – даже и не письмо совсем, – а все же строки расположены в строгой правильности. Студент похвалил.

– Ты, милая, – сказал он, – человек тонкий. Если это тебе доставляет удовольствие, то я тебя буду учить!

Прижал ее к груди, взял ее руку и стал учить писать. В это время вошла со двора Цюжун. Она изменилась в лице, по-видимому ревнуя.

– Когда я была еще ребенком, – сказала, улыбаясь, Сяосе, – я училась у отца писать. Давно не занималась и теперь вот словно вижу сон!

Цюжун молчала. Студент, угадав, что у нее на уме, притворился, что не замечает, обхватил и ее, дал кисть и сказал:

– Ну-ка, я посмотрю, можешь ли ты это делать?

Написав несколько знаков, он встал.

– Цю, милая, – вскричал он, – да у тебя очень хороший почерк!

Цюжун выразила радость.

Студент сложил две бумажки в виде линеек и велел обеим списывать, а сам взял себе отдельную лампу и стал заниматься, втайне довольный тем, что у каждой теперь было свое дело и, значит, тормошить его и лезть к нему они обе не будут.

Кончив списывать, они в благоговейной позе встали у стола и слушали замечания студента. Цюжун никогда не умела читать и наваляла ворон так, что нельзя было разобрать. Когда разбор кончился, она увидела, что у нее хуже, чем у Сяосе, и сконфузилась. Студент хвалил ее, ободрял и наконец лицо ее прояснилось.

С этих пор девы стали служить студенту, как своему учителю. Когда он сидел, они чесали ему спину. Когда ложился спать, они укладывали ему ноги. И не только не смели больше над ним издеваться, но наоборот, взапуски ухаживали, стараясь угодить.

Прошло несколько дней, и списывание Сяосе стало определенно правильным и хорошим.

Студент как-то похвалил ее, а Цюжун сильно застыдилась, ресницы стали мокрыми, и слезы висели нитями. Студент принялся на все лады утешать ее и развлекать. Наконец она перестала.

Затем студент стал учить их классикам. Сметливы и остры они оказались необычайно. Стоило раз показать, как второй раз уж ни одна не спрашивала. И обе наперерыв занимались со студентом, часто просиживая всю ночь.

Сяосе привела еще своего брата Третьего, который поклонился студенту у двери. Лет ему было пятнадцать – шестнадцать. Красивое лицо дышало тонкой привлекательностью. Он преподнес студенту золотой крюк «чего хочешь»[90]. Студент велел ему читать по одной с Цюжун книге. Вся комната наполнилась криками «и-и-у-у»[91]. И вот, значит, студент устроил, так сказать, «шатер» для бесов[92].

Когда секретарь об этом узнал, он был рад и стал от времени до времени давать ему жалованье натурой.

Так прошло несколько месяцев. Цюжун и Третий уже умели писать стихи и иногда друг другу ими вторили. Сяосе по секрету наказывала студенту не учить Цюжун. Студент обещался. Цюжун же наказывала не учить Сяосе. Студент тоже обещал.

Однажды студент собрался ехать на экзамены. Обе девы, проливая слезы, держались за него и прощались.

– На этот раз, знаете, – сказал Третий, – вам можно бы под предлогом болезни избежать этого путешествия. Иначе, боюсь, как бы вам не пришлось пойти по стезе беды!

Студент, считая позором сказаться больным, отправился.

Надо сказать, что студент давно уже имел страсть в стихах своих высмеивать действительность, чем навлек на себя беду со стороны обиженного им знатного в уезде человека, который каждый день о том лишь и думал, чтобы повредить студенту в его успехах. Он втихомолку подкупил инспектора по учебной части, и тот оклеветал студента в нарушении экзаменационных правил. Его задержали, посадили в тюрьму. Деньги, взятые с собой на расходы, у него все вышли, и он выпрашивал пищу у тюремщиков. Он уже приговорил себя к тому, что никаких оснований для жизни у него нет.

Вдруг кто-то к нему впорхнул. Оказывается, это Цюжун. Покормила студента обедом, обернулась к нему и горько зарыдала.

– Наш Третий выразил ведь опасение, что с вами будет несчастье, – говорила она, – вот видите, и действительно, он не ошибся. Третий, знаете, пришел вместе со мной. Он отправился в присутствие искать права в вашем деле!

Сказала еще несколько слов и вышла, причем никто ее не видел.

Через день начальник присутствия вышел, и Третий, загородив ему дорогу, громко заявил о несправедливости. Бумагу от него приняли, и Цюжун прошла в тюрьму сообщить об этом студенту. Потом ушла, чтобы проследить далее, и три дня не приходила. Студент горевал, голодал, был вне себя от неудовольствия, и день ему казался за год.

Вдруг явилась Сяосе в смертельном унынии и горе.

– Цюжун, – рассказывала она студенту, – на возвратном пути проходила мимо храма Стен и Рвов[93] и была силком схвачена черным судьей из западной галереи[94]. Он вынуждал ее поступить к нему в наложницы. Цюжун не сдавалась. И вот теперь тоже сидит в одиночной тюрьме. Я бежала сотню ли, бежала так, что сильно устала. Когда же добежала до северного пригорода, то наколола ногу на старый терновник. Боль вьелась в сердце и пошла до костного мозга. Боюсь, что уже больше не смогу прийти!