– Вы не согласны с тем, что я сейчас сказал?

– Э… – Тот замялся. – …Нет, ваше святейшество, я просто немного удивлен.

– Подойдите сюда, – повелительно сказал Папа, – представьтесь и объясните, что вас смутило. У нас здесь честный, открытый разговор.

– Меня зовут Луи Фурми, – сказал мужчина, подойдя к круглому столу, – я преподаю общую теорию поля и релятивистскую механику. Я, конечно, не очень разбираюсь в теологии, но я читал, что океанийская церковь не совсем христианская.

– Где вы это прочли, и как это было аргументировано?

– Я не помню точно, где, но там говорилось: океанийская церковь не признает, что Христос умер за наши грехи и воскрес. Для меня, католика, это серьезный аргумент.

– Что такое смерть? – Спросил Климент XV.

– Смерть? – Переспросил Фурми, – Вы имеете в виду научное определение?

– Я имею в виду ваше мнение, Луи.

Преподаватель теории поля смущенно переступил с ноги на ногу.

– Мое мнение? Я не биолог и не врач. Возможно, я ошибусь в деталях, но смерть это прекращение жизни, после которого уже ничего не помогает и организм разлагается.

– Вполне здравая мысль, – констатировал Папа. – Следовательно, если жизнь как-то восстановилась, то мы не можем говорить, что имела место смерть, не так ли?

– Медики называют это клинической смертью, – сказал Фурми. – Но это, конечно, не смерть в прямом смысле, поскольку это обратимое явление, а смерть необратима.

– В таком случае, Луи, что вы понимаете под этими словами: умер и воскрес?

– Так написано в катехизисе, – ответил Фурми.

Климент XV погрозил ему пальцем, на котором сверкал перстень святого Петра.

– Я спросил не где это написано, а как вы это понимаете.

– Я… Я полагал, что это чудо, и слова здесь имеют совсем другое значение, чем в обыденном языке. Ведь Христос – это Бог, а значит, он бессмертен, и он не умер в человеческом смысле, а… Извините, я не могу это объяснить, я не теолог.

– Вы не можете объяснить, – задумчиво отозвался Папа. – Вы не понимаете. Да?

– Не понимаю, – признался преподаватель.

– Не понимаете. Никто не понимает, потому что это тайные слова. На попытке их толкования споткнулись и впали в ересь даже многие отцы церкви. А составители краткого океанийского катехизиса обошли молчанием эту великую тайну, чтобы не соблазнять верующих, потому что сказано: кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше бы повесили жернов на шею и бросили в море. Кто это сказал, Луи?

– Христос, – тихо ответил Фурми.

– Правильно. Помните об этом, и не повторяйте глупостей, которые пишут всякие безответственные люди, вообразившие, будто они святее Спасителя. Сейчас, Луи, выйдите из аудитории, прочтите трижды «Pater noster», а потом вернитесь.

Папа проводил глазами преподавателя теории поля, идущего к дверям походкой Буратино, на негнущихся ногах. Потом снова обвел взглядом аудиторию, и опять протянул левую руку – на этот раз, указав на худощавую даму лет около сорока.

– Вас тоже что-то смущает? Подойдите сюда и поделитесь своими сомнениями.

– Да, доктор Климент, – сказала она, направляясь к столу. – Я Сандри Ретел, и я тут пытаюсь преподавать основы астрофизики… С переменным успехом. Я не могу утверждать, что я католичка. Я как-то больше склоняюсь к деизму. Меня смутило высказывание по поводу общечеловеческих ценностей и толерантности. Знаете, я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, в современном мире должны быть некие ценности, общие для всех, независимо от религии.

– Какие это ценности? – Спросил Папа. – Вы можете их перечислить?

Сандри Ретел утвердительно кивнула.

– Это несложно. Их, на мой взгляд, всего три. Не поступать с другими так, как вы не хотели бы, чтобы поступили с вами. Затем желание понять другого, и найти с ним компромиссные решения по спорным вопросам. И последнее: не забывать, что мир принадлежит не только нам, но и следующим поколениям. Им здесь жить.

– Почти католическая позиция, – заметил Папа, вставая со своего места. – Я бы сказал: католическая, если бы вы объединили первые две ценности в одну: любить ближнего.

– Нам бы перестать ненавидеть ближнего, – ответила она, – а любить, это роскошь.

Климент XV улыбнулся и похлопал ладонью по спинке стула.

– Присядьте, пожалуйста, Сандри. Я освободил место специально для вас.

– Я ещё не в том возрасте, чтобы мне трудно было стоять, – проворчала Сандри.

– А я ещё не в том возрасте, чтобы сидеть, когда дама стоит, – парировал Папа.

– Только из уважения к вам, – сказала она, и уселась на литерное место «A».

– Спасибо, – сказал он. – Теперь, давайте выясним главное: кто наш ближний?

Преподаватель астрофизики посмотрела на него с некоторым удивлением.

– По-моему, любой человек. Разве нет?

– Вообще любой, или любой, признающий эти ценности? – Спросил он.

– Я полагаю, – сказала она, – что любой нормальный человек признает эти ценности. Возможно, в каких-то системах это формулируется иначе, но суть та же самая.

– Увы, нет, – произнес Папа. – Есть совсем другие системы. Например, нацизм.

– Нацизм – это патология, – возразила доктор Ретел.

– Будете ли вы считать нациста своим ближним? – Спросил он.

– Если это не просто обманутый болван, а убежденный нацист, то не буду.

Папа кивнул и развернулся к доктору Фурми, только что вернувшемуся в зал.

– Луи, как, по-вашему, следует ли считать нацистов нашими ближними?

– Нет, конечно!

– А исламских экстремистов с их террористической сетью?

– Нет.

– А буддистов, язычников, коммунистов, анархистов, атеистов?

– Э… Их так много, и они такие разные. Может быть…

– Что может быть? – переспросил Климент XV.

– Может быть, надо их рассматривать отдельно? В смысле, например…

– Ну, продолжайте, смелее.

– …Например, Далай-Лама, вроде бы, неплохой человек, хотя и буддист. Или… Мне можно говорить о присутствующих, ваше святейшество?

– Это вам решать, Луи. На то Господь Бог и дал вам свободу воли.

– …Или, – продолжал преподаватель, – мистер Орквард, хотя и язычник, но помогает подросткам, которые стали жертвами насилия, и пишет НФ-книги, способствующие интересу к науке. Некоторые студенты признаются, что их увлечение современной физикой началось со сборника саг Оркварда «Паруса Прадедов». К сожалению, это языческие книги, но… Я хочу сказать: Аристотель тоже был язычником… Мистер Орквард, я надеюсь, я не сказал ничего обидного для вас?

Гренландец задумчиво пригладил свою широкую рыжую бороду.

– Вроде, ничего такого. Скорее, наоборот. Меня до сих пор никто не сравнивал с Аристотелем. Пожалуй, это слишком круто, но я постараюсь соответствовать.

– Отлично, Луи, – произнес Папа. – Вот как полезно бывает прочесть «Pater Noster». Господь всегда помогает тем, кто искренне к нему обращается… Скажите, Гисли, а существует ли в вашем язычестве представление о том, кто ваш ближний?

– У нас всё более конкретно, док Климент, – ответил Орквард. – Есть друзья, а есть недруги. Есть ещё люди, которые могут стать друзьями. Хорошие знакомые…

– Ясно. А католики могут оказаться вашими друзьями?

– Запросто, док. Например, Зирка, которая жена дока Кватро. Или вон те парень с девушкой, которые в зале. Мы вчера подружились в… Ну, в общем, мы гуляли.

– В пабе в Труа-Риверес, – с улыбкой уточнил Папа, – я уже наслышан. Поселки тут маленькие, люди общительные, сплетни распространяются быстро… А что скажет Кватро? Существует ли в его мировоззрении представление о ближнем? А?

Меганезийский математик, с хрустом, потянулся.

– Если это был вопрос, то я хотел бы уточнить: вы имеете в виду интуитивное представление, или некий формализованный критерий?

– Первое есть врожденное свойство всех потомков Адама, поэтому – второе.

– Тогда так, – сказал Чинкл. – Среди окружающих людей есть те, с которыми у нас возникают отношения общности интересов. Это друзья или хорошие соседи. Их относительно мало. С остальными всегда существует некий конфликт интересов, и требуется компромиссный или компенсационный договор. С большинством людей договор принципиально достижим. Они аналогичны ближним в той терминологии, которую несколько минут назад изложила доктор Ретел.