Пока произносилась эта тирада, Оскэ Этено успел закурить сигарету, и сейчас, дождавшись паузы, поинтересовался.

– А можно конкретнее, док Гастон? Что это за архаичная культура охотников за человеческим мясом и шкурой? Что за религия и мораль, которая, как ты сказал, прекратила эту экзотическую охотничью практику? И что за тоталитарный режим, который разрушил тот фундамент, на котором держался гуманизм?

– Гм. Я полагал, Оскэ, что это общеизвестно. Я думаю, ты не будешь отрицать, что в Новой Гвинее каннибализм существовал до недавнего времени.

– Да. Существовал. Он распространился в связи с голодом, совпавшим с массовым прибытием европейцев в конце XIX века. Миклухо-Маклай, долго живший в Новой Гвинее за десять лет до европейской колонизации, вовсе не пишет о каннибализме. Получается, что каннибализм там импортный, европейский. Так же, как в Южной Америке, где людоедство начали практиковать конкистадоры. И в Африке…

– А до европейцев все были белые и пушистые, – иронично перебила Доминика.

– Разумеется, нет, – ответил меганезийский инженер, – Но на людей, как на дичь, не охотились, за исключением периодов голода. При голоде людоедство возникает где угодно. Во время ваших войн, в Европе людей запросто ели. А в остальное время существовал довольно редкий религиозный каннибализм. Сейчас в посткультурных странах он исчез, а в условно-западном мире сохранился, но, в основном, с заменой человеческого мяса специальным муляжом. Это называется: «Eucharist».

Гастон Дюги, покачал головой и вздохнул.

– Тяжело иметь дело с историей. её перетолковывают все, кому не лень. Я, конечно, оценил намек на людоедский подтекст в христианском причастии, но это далеко не главное в христианстве. Под религией, лежащей в основе гуманизма, я имел в виду, разумеется, христианство. Но прошу тебя, не надо вспоминать эпоху инквизиции и сожжение Джордано Бруно. Я сейчас говорю о христианстве нового времени, после Ренессанса, и после значительных успехов Реформации в XVII веке.

– Мировые войны, – заметила Флер, – были после XVII века.

– Мировые войны, – ответил он, – это как раз результат той атаки на христианский фундамент гуманизма. Я с этого начал. Режимы с тоталитарными устремлениями сначала инициировали массовые сомнения в христианском взгляде на человека. Не случайно эпоха мировых войн совпала с первой волной атеизма.

– Ты веришь в христианского бога? – С сомнением в голосе спросила Флер.

– Нет, – Гастон покачал головой. – Я индифферентно отношусь к религиозной вере. Я сейчас говорю не о религиозных, а именно о социальных ценностях христианства.

– Каких ценностях? – Спросила она, – ты можешь сформулировать?

– Если в общем виде, – сказал он, – то каждый человек, независимо от расы, пола, убеждений, богатства, обладает некими правами просто потому, что он является человеком. Более подробно это изложено во Всеобщей декларации ООН. …

Флер вытянула губы и реалистично изобразила звук лопающегося пузыря.

– Прикинь, док Гастон, я знаю из этой декларации только одну статью, 29-ю. Там написано главное: человек обязан подчиняться требованиям морали и какого-то мифического общего благосостояния. Ни эта мораль, ни это благосостояние, нигде формально не описаны, и толкуются оффи как угодно. Все остальные статьи этой декларации не имеет никакого значения.

– Иначе и быть не могло, – добавил Оскэ. – Эта ваша декларация произошла от евро-христианских абстрактных рассуждений про душу, рай и всю прочую фигню, и она осталась абстракцией, чем-то написанным понарошку, как в том ритуале «Eucharist» понарошку едят человека, а в реальности – булку. Это такая игра для взрослых.

– Типа воровского казино, – уточнила Флер. – Карты сдает всегда одна и та же группа шулеров, а доверчивые ротозеи проигрывают деньги, здоровье и жизнь.

Доминика грустно улыбнулась.

– Критиковать и подозревать в жульничестве проще всего, однако, при всех своих недостатках, ООН хотя бы стремится продвинуть какие-то гуманные стандарты.

– Deja vu, – ответил Оскэ. – Примерно полторы тысячи лет назад римская церковная католическая корпорация тоже, типа, стала продвигать гуманные стандарты в стиле «люди, любите друг друга» и «все люди – братья». Вот под эти мантры она хапнула власть во всей Европе и ещё в нескольких кусках мира и потом тысячу лет топтала жителей, как хотела. Знаешь, Доми, такие карточные фокусы дважды не проходят.

– Позвольте мне всё же вернуться к моей аргументации, – вмешался доктор Дюги.

– Да, конечно, – согласился Оскэ.

Французский эксперт помолчал несколько секунд, а затем произнес:

– Надеюсь, что вы спокойно воспримете то, что я сейчас скажу …

– Мы, вроде, не очень нервные, – несколько удивленно заметила Флер.

– …Так вот, – продолжил он, – нападая на христианские корни еврокультуры, на христианский гуманизм и на принципы ООН, вы совершенно забываете, что ваша культура Tiki и ваша Великая Хартия происходят из того же евро-христианского источника. Я читал вашего историка Обо Ван Хорна. Там описана реальная, а не мифическая схема происхождения Tiki.

Оскэ и Флер и переглянулись и синхронно пожали плечами.

– Нам, канакам, – сказал Оскэ, – нечего стыдиться своей истории. Поэтому у нас нет политкорректности ни к другим, ни к себе. Все верно. Культуру Tiki придумал мэтр Оливье Бриак, шоумен из парижского кабаре «Moulin Rouge», когда решил заняться туристическим бизнесом на Муреа и Таити, полвека назад. So what? Культура вашей Франции точно так же выдумана. Ваш Хлодвиг Меровинг и наш Мауна Оро имеют одинаково мало общего со своими историческими прототипами. У вас принято это скрывать как бы ради мнимой достоверности корней культуры, и вам приходится промывать мозги каждому следующему поколению, а мы смотрим на вещи реально. Поэтому мы экономим время. Наше среднее образование занимает 7 лет, а не 12, а техническое обучение – сто дней, а не восемьсот. Это к тому, с чего мы начали.

– Интересная концепция, – спокойно констатировал доктор Дюги, – и одновременно признание того, что я прав, не так ли?

– Нет, док, не так. Тот парижский шоумен придумал Tiki не как идеологическую реинкарнацию евро-христианской культуры, а наоборот, как радикальное и даже эпатажное отрицание этой гнилушки, которая к тому времени задолбала уже всех вменяемых людей и в Европе, и в Америке, и где угодно. Мэтр Бриак отлично умел улавливать и реализовывать мечты своей аудитории. Конкретно эта мечта удалась настолько хорошо, что даже сумела себя защитить… В отличие, кстати, от насквозь лживой евро-христианской культуры, которая вынуждена приглашать ландскнехтов, чтобы защититься от своей сестры-близнеца, исламской культуры. Я ответил?

Доминика фыркнула и ехидно заметила:

– Культура субъектов вроде Чоро Ндунти, Адэ Нгакве или Ним Гока тебе, видимо, симпатичнее.

– Она не то чтобы симпатичнее, – сказала Флер, – она просто честнее, и поэтому она жизнеспособнее. Она не пытается запихнуть людей в виртуальный мир, в идиотскую матрицу, где доброе ООН внушает благодарному человечеству братскую любовь, а отдельные злые дядьки в какой-нибудь Бирме, Колумбии или Конго являются просто досадным исключением из общей шоколадной картины с марципановой виньеткой.

– Обидно… – Доминика вздохнула. – К началу века мы дали Французской Полинезии всеобщую грамотность и западноевропейское качество жизни. И вот благодарность.

Флер улыбнулась и быстрым легким движением погладила француженку по плечу.

– Если эти «мы» – такие люди, как ты, или Гастон, то все верно. Но не путай себя и Гастона со всякими оффи, миссионерами и интеллигентами. К таким, как вы – одно отношение. С такими, как они – другой разговор. Очень короткий. Разве ты этого не заметила? Мне кажется, очень трудно не заметить.

– У вас тут все поставлено с ног на голову, – растеряно проворчала Доминика.

– Нет, у нас все с головы на ноги, – возразила меганезийка.