— Очень удачно, что ваш необычный друг нашёл меня и предупредил, — продолжил говорить незнакомец. — Как вы, твёрдо стоите на ногах? Замечательно. Тогда пойдёмте, вести разговоры ночью посреди леса, на мой взгляд, несколько неудобно. У меня есть хороший чай, а он вам теперь весьма показан. Да и рюмка чего покрепче, откровенно говоря, не помешает.
— Мой… друг? — заторможенно уточнил я, послушно перебирая ногами рядом со своим спасителем.
— Я об этой странной самостоятельной тени, — пояснил он.
— Ну, когда я их заметил, я понял, что тебя предупреждать поздно, — смущённо отозвался голос из-под ног. — Пришлось нарушить инкогнито.
— Господа, не стоит бояться разглашения мной ваших тайн, — сдержанно улыбнулся снайпер. — Сейчас, мы придём, и я всё объясню. Здесь уже недалеко.
Дальше мы двигались молча. Тень, судя по всему, стеснялся, неизвестный спаситель шёл домой, а я пытался прийти в себя после очередной близкой встречи с Карой, когда мне довелось вкусить её дыхание. Причём в данном случае в почти буквальном смысле.
Твари, на которых мне довелось наткнуться, это умёртвия. Уникальный и весьма своеобразный тип не-мёртвых. Это не вставшие по какой-то причине трупы, они появляются уже такими, какие есть. Их называют «дыханием смерти», это порождения самой Кары. Они приходят на места массовых смертей, сражений, или туда, где кто-то умер очень страшно. Приходят и выпивают жизнь из случайных прохожих, пока не будет искуплено или хотя бы сглажено зло, которое вызвало их в этот мир: при помощи погребальных ритуалов, возмездия убийцам.
Их нельзя изгнать — ни жреческими словами, ни силами стихий; последняя вообще при появлении умёртвий «прячется», как и живые существа. Можно только разрушить физическую оболочку, но через несколько часов они вновь возникают на прежнем месте.
Живое эхо, умёртвия… Во имя Роса, что же произошло в этом лесу несколько лет назад?!
— Ну, вот мы и пришли, — нарушил тишину незнакомец. — Прошу, проходите, чувствуйте себя как дома. Не то место, куда с гордостью приводят гостей, но, по крайней мере, у меня есть самовар. Да и спальное место, думаю, я вполне сумею вам предложить.
Старый офицер жил в землянке, и видно было, что жил давно и основательно. Все подходы заросли густым кустарником. Не знаю уж, кто её тут строил и каким образом, но построил на совесть.
Подходя к дому, хозяин зажёг на ладони небольшой огонёк и выразительно посмотрел на меня.
— Молодой человек, вы не могли бы погасить своё заклинание? Мы уже пришли, искать и выбирать дорогу уже не нужно, а я по субъективным причинам не слишком люблю яркий свет в целом и эту магию — в частности.
— Да, конечно, — растерялся я, думая совершенно о другом. Огнём мой собеседник владел, но при этом не был огневиком. Тогда кто же он?
Будто уловив мои мысли, — или просто всё было настолько откровенно написано на лице? — он улыбнулся и ответил на невысказанный вопрос:
— Я одинаково управляюсь со всеми стихиями, не нужно упрекать себя в недостатке проницательности. Такое иногда бывает, — продолжил он, уже входя в дом. — Нет перекоса в какую-то одну из сторон. Но, само собой, и уровень управления стихией заставляет желать лучшего. В быту удобно, но в бою, к примеру, лично вам я совершенно не соперник. Присаживайтесь, я сделаю чай, — он уронил пламя с руки в специальную плошку, стоящую на небольшом столе, к которому я и сел, с любопытством оглядываясь по сторонам.
Небольшая прямоугольная комната. В дальнем конце отгороженная занавеской кровать. Кроме того, имелась ниша в стене, оборудованная под шкаф, в котором стояла какая-то посуда и, видимо, хранилось всё остальное имущество этого странного человека. Заканчивалась скудная обстановка столом, несколькими табуретами и жестяной печкой в углу.
Хозяин выставил на стол небольшой самовар и принялся за его растопку.
— Кстати, простите мне мои манеры, но я просто не люблю разговаривать на ходу, тем более — в лесу. Привык, знаете ли, за годы войны. Позвольте представиться, Лесислав Туманов, последний из князей Воловых. Ранее блистательный офицер, но теперь просто старик, доживающий свой век в лесу, — он чему-то усмехнулся.
— Гвардии обермастер Илан Стахов, — машинально отрекомендовался я, искренне недоумевая. — Разрешите спросить, а почему…
— Почему я живу здесь в полном одиночестве? — правильно угадал он. — Тут нет никакой тайны более страшной, чем мой титул. Я не хочу умирать, а нынешний режим непременно убьёт меня, если я появлюсь на людях.
— Но…
— Убьёт, убьёт, на этот счёт у меня нет никаких сомнений, — он махнул рукой. — Он уже убил мою дочь и мою супругу, и меня тоже убьёт. Умирая, моя прекрасная Ряна просила меня жить назло всему на свете, и обидеть её отказом я не мог. А если вы спросите, как мне удалось не погибнуть в Гражданскую, — а вы ведь не спросите, поскольку это невежливо, а вы явно очень воспитанный молодой человек, поэтому я просто удовлетворю ваше любопытство, не задевая чести, — всё столь же просто. Я ненавижу новый режим, и точно так же я ненавижу царский режим. Царизм сломал жизнь мне и отнял у меня сына, ещё до революции. Вот и получается, что ни тогда, ни теперь, Веха не была благосклонна ко мне и моему роду. Может быть, кто-то из предков, или же я сам когда-то глубоко обидели её, кто знает? Когда пришли доманцы, я не пошёл на фронт, но и остаться в стороне не позволила совесть; тут, как вы, надеюсь, со мной согласитесь, не вопрос отношения к политике, а вопрос именно совести, чести и морали. Тем более, в скором времени фронт сам пришёл к нам сюда, так что мне довелось неплохо попартизанить в этих лесах, — он улыбнулся и кивнул на винтовку. — Собственно, за войну-то и наловчился так стрелять. Раньше, конечно, держал её в руках, но не чаще, чем это положено уставом. Это ничего, что я много говорю? Простите старика, я редко общаюсь с людьми, и почти совершенно одичал в этой местности.
— Всё в порядке, просто… несколько неожиданно, — с трудом собрался с мыслями я. — И давно вы тут живёте, в лесу?
— С восемьдесят шестого, как схоронил Багряницу, свою жену, — отозвался он. — Она, бедная, не выдержала всех потрясений. Ещё как сын умер, уже тогда болеть начала. Как грянула революция, от нервов слегла; а уж когда дочь расстреляли… У неё сердце слабое было, чувствительное очень. Это и по всей её наружности было видно. Да вон, карточка на стене висит, — он кивнул на стену, видимо избегая смотреть на портрет своей покойной супруги. Судя по всему, воспоминания сильно растревожили старика, и он стеснялся демонстрировать это при посторонних.
Чтобы рассмотреть пожелтевшую фотокарточку, пришлось подняться из-за стола, да ещё и подсветить себе.
Княгиня была удивительно красива. Не той холодной красотой, какой принято было в литературе наделять представительниц «высшего света», а земной, тёплой, весенней — с неё хорошо было бы писать облик Речи. Но сильнее всего выделялись глаза — огромные, лучистые; в них жила нежность. Наверное, фотография была сделана очень давно, на самой заре этого искусства — княгине здесь было едва ли больше тридцати лет. А, кроме того, она буквально светилась счастьем. Я склонен был согласиться с Лесиславом; по одному облику этой женщины можно было предположить её эмоциональность и чувствительность.
— А вот и чай поспел, — прервал мои наблюдения старый князь, — Присаживайтесь, Илан.
Некоторое время мы пили чай. Ну, то есть, не чай в полном смысле этого слова, а травяной сбор — боярышник, зверобой, шиповник, ещё что-то. Сначала молчали, потом кое-как разговорились — преимущественно, на тему военных воспоминаний. Тем более, обоим было что вспомнить. По молчаливому согласию, правда, вспоминали исключительно забавные случаи, которых тоже вполне хватало. Наш разговор затянулся; на улице, должно быть, уже начинало светать. Прервал нас неожиданный тихий стон, раздавшийся из-за занавески, отделявшей кровать. Я вздрогнул, резко обернувшись, обрывая рассказ. Однако, неожиданным этот звук был только для меня; собеседник мой отреагировал спокойней. Более того, он заметно обрадовался, и, ничего не объясняя, кинулся к кровати. Я, заинтригованный, шагнул за ним, стараясь при этом своими действиями не помешать хозяину землянки.