Вот тут мы видим что-то новое. Неужели великий князь воспроизвел в дневнике подлинные разговоры? В том числе и возможность цареубийства?

Глава двадцать первая

Положение в столице усугублялось тем, что военные казармы в городе были заняты новобранцами из запасных батальонов (200 тысяч человек), обитавшими в страшной тесноте и, главное, не желавшими отправления на фронт. Предложение Николая II перевести в Петроград 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию не было выполнено под предлогом, что из-за отсутствия помещений ее негде разместить. Наличествующих в городе сил полиции и казаков было всего 10 тысяч человек.

Генерал Глобачев в основном пишет о том же: «В бытность Протопопова министром внутренних дел по моей инициативе вновь был возбужден вопрос о ненадежности войск Петроградского гарнизона. Я представил все данные о составе и настроениях гарнизона, повторив все то, что уже раньше докладывал Штюрмеру. Вследствие этого был составлен доклад на Высочайшее имя, и Государь согласился заменить некоторые запасные воинские части Петроградского гарнизона Гвардейским кавалерийским корпусом, взятым с фронта, но это решение так и не было приведено в исполнение вследствие просьбы командира этого корпуса — оставить корпус на фронте. Таким образом, Хабалов в момент наступивших рабочих беспорядков должен был опираться на неблагонадежный, готовый в каждую минуту взбунтоваться гарнизон»^[237].

Разумеется, когда запасные батальоны вывалились на улицы Петрограда, ничто не могло их загнать обратно в казармы. Можно, конечно, сказать, исход дела решило простое соотношение физических масс, но… Но неужели толпы полудезертиров могли обрушить великое государство?

25 декабря был назначен новый председатель правительства, 66-летний князь Н. Д. Голицын. Он являлся председателем Комитета по оказанию помощи русским военнопленным, членом Государственного совета, где входил в группу правых, ранее был архангельским губернатором. Его хорошо знала Александра Федоровна.

Перед Новым годом царь принял Дж. Бьюкенена по его просьбе. Встретил его холодно, не предложил сесть и не стал обсуждать внутренние дела, несмотря на то, что посол трижды пытался начать их обсуждение. Было известно, что англичанин недавно встречался с Милюковым, Родзянко, Гучковым и что там затрагивался вопрос о дворцовом перевороте. Император упрекнул посла, что тот посещает оппозиционеров.

Во время новогоднего приема Николай II снова вернулся к вопросу посещения оппозиционеров и заявил послу, что исправляет свою неточность: Бьюкенен «не посещает, а принимает их в посольстве».

Это был откровенный выговор и предупреждение.

В мемуарах посла есть еще одно важное указание на тот его разговор с Николаем II: «…так как я слышал, что его величество подозревает молодого англичанина, школьного товарища князя Феликса Юсупова, в соучастии в убийстве Распутина, я воспользовался случаем, чтобы заверить его, что подозрение это совершенно неосновательно»^[238].

Сэмюэл Хор, резидент английской разведки, — вот кто «школьный товарищ».

С первых же дней наступившего года царя непрерывно предупреждали о готовящемся перевороте.

3 января — министр иностранных дел Покровский, 4 января — великий князь Павел Александрович, 5 января — премьер-министр князь Голицын, 7 января — председатель Государственной думы Родзянко, 8 января — бывший министр внутренних дел Н. А. Маклаков, 10 января — московский предводитель дворянства Самарин, 14 января — председатель Государственного совета И. Г. Щегловитов, 19 января — вновь назначенный иркутский генерал-губернатор А. И. Пильц.

В своем дневнике французский посол в России Морис Палеолог указывает на ряд ключевых событий того периода.

Так, он пишет, что в Петрограде было расквартировано не меньше 240 тысяч солдат, которые представляли явную опасность для режима. Один из собеседников посла, высокопоставленный генерал, в конце ноября 1916 года предупредил его, что если случится революция, то «ее произведет не народ, а армия».

Вот запись от 4 января (нов. ст.) 1917 года: «Вечером я узнал, что в семье Романовых великие тревоги и волнение.

Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей великой княгини Марии Павловны: Кирилла. Бориса и Андрея, говорят ни больше ни меньше как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков, которых преданность уже поколеблена, двинутся ночью на Царское Село; захватят царя и царицу; императору докажут необходимость отречься от престола; императрицу заточат в монастырь; затем объявят царем наследника Алексея, под регентством великого князя Николая Николаевича»^[239].

10 января 1917 года. «Около месяца тому назад великая княгиня Виктория Федоровна, супруга великого князя Кирилла, была принята императрицей и, чувствуя ее менее обыкновенного замкнутой, рискнула заговорить с ней о больных вопросах:

— С болью и ужасом, — сказала она, — я констатирую всюду распространенное неприязненное отношение к вашему императорскому величеству.

Императрица прервала ее:

— Вы ошибаетесь, моя милая. Впрочем, я и сама ошибаюсь. Еще недавно я думала, что Россия меня ненавидит. Теперь я осведомлена. Я знаю, что меня ненавидит только петроградское общество, думающее только о танцах и ужинах, занятое только удовольствиями и адюльтером, в то же время как со всех сторон кровь течет ручьями… кровь… кровь…»^[240]

Щегловитов передал царю записку «русских православных кругов города Киева», составленную депутатом Думы священником Михаилом Митроцким, ранее служившим в Острожской мужской гимназии неподалеку от имения Шульгина.

Священника хорошо знал Василий Витальевич, тот входил во фракцию русских националистов, а затем во фракцию умеренно правых. Принимал ли Шульгин участие в составлении записки, трудно сказать.

В ней указывалось: «Прежде всего православные киевляне категорически утверждают, что подавляющее большинство трудового населения сел и местечек — крестьяне, мещане, сельское духовенство, мелкие землевладельцы, чиновный класс и русские помещики, — словом, все, кто представляет собой в Юго-Западном крае коренной русский народ, — несмотря на усиленную пропаганду революционных идей местной левой печатью, по-прежнему остается глубоко консервативным во всех областях своей политической, социально-общественной и религиозной жизни, по-прежнему твердо придерживается традиционных воззрений на самодержавие русских царей как на единственный источник предержащей власти в русском государстве».

Далее следовали просьбы: поставить Думу «на место», «…привлекать городских голов к уголовной ответственности по законам военного времени за подрыв доверия к государственной власти и ко всей системе государственного управления», навести порядок в Земском союзе и Союзе городов, беженских комитетах, куда «…ушло все, что убоялось службы на фронте и что не мыслит добра России».

Завершалась записка так: «Люди, отличавшиеся на местах полным национальным индифферентизмом, вдруг облачились в полувоенные мундиры защитного цвета и стали почти хозяевами края. Евреи и поляки, остававшиеся в тени до начала военных действий, вместе с русскими людьми определенной политической окраски наполнили „общественные“ организации и, ворочая колоссальными суммами казенных денег, оказались в роли диктаторов уездов и целых губерний».

На записке царь написал: «Записка, достойная внимания» и передал ее на обсуждение правительства. Никаких последствий она не имела.