— Сергей Георгиевич, гражданка Дыкина задержана при передаче денег гражданину Катунцеву, о чём есть свидетели.
Рябинина пронзила торопливая радость: нет, это не копеечная деталь. Теперь следствие окончено; эта взятка, как лопнувший нарыв, вывернет тайну дела — и следствие закончится.
— Свидетели, посидите, пожалуйста, в коридоре, — попросил Рябинин не своим, нетерпеливым голосом.
Они вышли. По велению его руки Дыкина и Катунцев сели к столу друг против друга, как для очной ставки. Леденцов остался стоять у двери, краснея головой, точно на неё пал случайный луч случайного осеннего солнца.
— Сколько? — спросил Рябинин разом у всех.
— Тысяча рублей, — ответил Леденцов, положил на стол белый пакет и вернулся к двери.
— За что? — опять спросил Рябинин у всех.
— Они знают, Сергей Георгиевич.
Рябинин на них и смотрел. Катунцев преломил своё широкое тело и разглядывал пол, лишь залысины мокро блестели, как подтаяли. Дыкина сидела, выставив вперёд алеющие скулы, и упиралась в следователя неотводимым взглядом.
— За что дали деньги? — спросил он Дыкину.
— А вы у него узнайте, — кивнула она на Катунцева.
— Впрочем, и так ясно, — отрезал Рябинин, пытаясь сбить этот неотводимый взгляд. — За то, чтобы он не настаивал на привлечении вас к уголовной ответственности.
Дыкина улыбнулась своей острозубой улыбкой:
— А я не давала.
— Давала-давала, — подал голос Леденцов.
— А ты видел? — она повернулась к инспектору, теперь вперив в него неотводимый взгляд.
— Мы трое видели.
— Что видели-то?
— Конверт у вас в руках.
— А откуда он у меня взялся, парень?
— Из сумочки, тётенька.
— Нет, не из сумочки, — сказала она уже следователю, повернушись к нему с такой силой, что на столе шелохнулись бумаги.
Рябинин спохватился, что всё делает неверно: надо же допросить каждого в отдельности, а затем провести очные ставки… Но его желание поскорее дойти до сути было так нетерпеливо, что он уже не мог да и не хотел остановиться. И, может быть, это компанейское следствие вывезет быстрее, чем сделанное по правилам.
— Гражданка Дыкина, вы отрицаете, что давали деньги гражданину Катунцеву? — официально спросил Рябинин.
— Да, отрицаю.
— Зачем же вы встречались?
— Он просил.
— А зачем взяли с собой деньги?
— Это не мои деньги.
— А чьи?
— Мои, — сказал вдруг Катунцев, распрямляясь.
— Ваши?! — не удержался от изумления Рябинин.
Катунцев стремительным жестом снял очки и глянул — нет, не на следователя, на которого должен был бы сейчас посмотреть, — а на Дыкину. Она ответила ему таким же неистовым взором, и эти их взгляды, брошенные друг на друга, не отводились, словно их замкнуло высокое и тайное напряжение, отчего Рябинин подумал, что встань он сейчас на пути этих скрещённых взглядов — просветили бы, прожгли.
— Почему ваши деньги оказались у Дыкиной?
— Я дал.
— За что?
— Чтобы она вернула моего ребёнка.
— Зачем же платить деньги, когда есть правовые органы?
— Пока вас дождёшься…
Все слова произнёс он, не отцепляясь взглядом от взгляда Дыкиной, — их так и держало то высокое и тайное напряжение. Рябинин мог требовать откровенных показаний, приличного поведения в кабинете; мог требовать честной жизни, трезвой работы и семейной порядочности… Но у него язык не поворачивался сказать взрослому дяде: «Смотрите на меня».
— А ведь сказали неправду… К дому Дыкиной вы ходите с самого начала следствия.
Теперь Катунцев глянул на следователя, но глянул немо, без припасённых слов. Рябинин бы их подождал…
Дверь распахнулась как-то играючи, от большой силы, чуть не утянув за собой Леденцова. Большая играющая сила была только у одного рябининского знакомого. Петельников вошёл в кабинет, в его середину, на что хватило одного широченного шага, и быстрым взглядом окинул Катунцева, и этот взгляд как бы повёл в коридор. Рябинин догадался:
— Гражданин Катунцев, посидите, пожалуйста, в коридоре.
За ним вышел и Леденцов, видимо задетый тем же выводящим взглядом.
Петельников сел на катунцевское место и воззрился на Дыкину, отчего её неотводимый взгляд отвелся-таки, выискивая что-нибудь более приятное и спокойное. Оно в кабинете оказалось — следователь.
— Сергей Георгиевич, я был на работе этой гражданки…
Рябинин и Дыкина смотрели друг на друга молча, и оба ждали слов инспектора.
— Там мне назвали её старую приятельницу Зинаиду Гущину…
В простоватом лице Дыкиной что-то сместилось: то ли щёки дрогнули, то ли нахмуренный лоб безвольно разгладился, то ли губы переспело обмякли.
— Кстати, эта Гущина работает машинисткой. Так что если писать анонимку на столе, где она печатала…
Дыкина бледнела и не спускала глаз с Рябинина, словно ждала от него помощи.
— Гущина живёт на проспекте Академиков, дом семьдесят три, квартира десять…
Дыкина, побелевшая и бескровная, не двигала ни единым мускулом — не моргала и, кажется, не дышала.
— Полагаю, ребёнок там, Сергей Георгиевич.
Даже инспектор со своей боксёрской реакцией не успел…
Дыкина взвилась над столом, как смерч, — лишь звонко щёлкнул по полу упавший стул. Рябинин бессознательно прикрыл очки. И понял, что в тот миг, на который он заслонился, произошло что-то странное, никогда не бывавшее в этом кабинете. Он сбросил ладони со стёкол очков и глянул ошарашенно…
Дыкиной в кабинете не было — у края стола, вровень с ним, одиноко висела лишь её голова. От растерянности Рябинина прошили два глупых вопроса — где же тело и почему не шелохнётся инспектор? Рябинин вскочил, ничего не понимая. И тогда увидел, что там, за столом, Дыкина стоит перед ним на коленях…
Он почему-то сразу вспотел. Чем только его не испытывали? Взятками, услугами, подходами, угрозами… Но вот впервые пытают жалостью. Да нет, к его состраданию обращались не раз, — теперь испытывают на честолюбие. Стоит, как перед владыкой. А ведь от такой власти у молодого следователя может закружиться голова.
— Немедленно встаньте, — тихо приказал Рябинин.
Но что она делает? Пытается неумело поймать его руку и поднести к губам. Поцеловать его руку. Да она с ума сошла…
— Встаньте же…
— Не забирайте ребёнка!
Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…
…Есть унижение, которое возвышает.
Инспектор схватил Дыкину под локти, поднял, как картонную, и усадил на стул. Теперь её лицо горело сухим огнём — ни единой слезинки ни в глазах, ни на щеках.
— Ради бога, оставьте мне ребёнка, — простонала она.
— Да вы слышите ли, что говорите? — чуть не вскрикнул Рябинин.
— Что я говорю?
— Просите отдать вам чужого ребёнка?
— Это мой ребёнок.
— Как это ваш? У него есть отец и мать…
Она откинулась на стул и выдохнула, пылая сухим жаром:
— Я — мать!
— Как это вы?
— Я родила её! Это моя родная девочка…
Из дневника следователя.
Не знаю, кем станет моя Иринка. Не знаю, сколько она будет зарабатывать и проживёт ли в достатке. Не знаю, сделается ли красавицей или дурнушкой. Не знаю, какого найдёт мужа и найдёт ли. Даже не знаю, будет ли умной, способной, волевой, образованной… Но я точно знаю, что она вырастет душевным, а значит, и хорошим человеком.
Ходила с подружками в больницу проведать девочку и видела там много больных и несчастных. Вернулась домой тихая, сосредоточенная, задетая бедами других. Подошла ко мне и молча поцеловала, чего раньше без причины не делала.
Шли мы с ней по улице и увидели грузовик с поросятами. Она, конечно, спросила, куда их везут, а я, конечно, сдуру брякнул, что на мясокомбинат. Иринка третий день не ест мяса.
Рябинин был готов к признанию, но не к такому. Он растерянно подался к инспектору, который ответил пожатием своих широких плеч. Да она выдумала всё, обезумев от дикого желания присвоить чужого ребёнка… Нужно провести психиатрическую экспертизу — вменяема ли?