— Расскажите что-нибудь, — попросила она Леденцова в очередное безделье.
— Значит, так: граф убил графиню, само собой, графином по голове…
— Нет, вы про вашу работу…
— Можно. Брал я однажды в «Европейской» Веру-Лошадь…
Он умолк, пропуская человек десять с пришедшего трамвая.
Иветта тихо обмерла и успокоилась, никого не узнав.
У последней женщины была под мышкой крупная и длинная коробка.
Петельникову показалось, что об этой женщине он что-то знает. Нет, видит её впервые. Его память столько вместила мужчин и женщин, что могла вытолкнуть на свою поверхность что-нибудь далёкое и похожее. В коробке что — кукла? И белый плащ — много ли женщин в белых плащах…
Видимо, он сделал какое-то движение в её сторону, потому что Леденцов вскочил и мгновенно оказался рядом с женщиной:
— Скажите, который час?'
— Двадцать минут десятого, — сердито буркнула она, обходя инспектора.
Но Леденцов уже вновь стоял перед ней, приветливо улыбаясь:
— Закурить не найдётся?
Петельников тоже подошёл, но ему мешала тень от леденцовской головы, павшая на её лицо. И когда она шагнула вбок, отрываясь от неожиданного препятствия, Петельников её увидел. Крупные скулы… Крупные зубы хорошо видны, потому что она приоткрыла рот, намереваясь сказать или закричать. В ушах серьги… И белый плащ… Он видел эту женщину. Да нет, не видел. Читал: её приметы написаны рукой Рябинина на бумажке, которая лежит у инспектора в кармане. Женщина из сна потерпевшей…
— Ребята, не хулиганьте.
И тут она увидела Иветту Максимову, немо стоявшую у фонарного столба. Гримаса, похожая на оборванную улыбку, метнулась от губ женщины к скулам. Она ещё сделала шаг вбок, к луже, но вдруг бросила коробку на асфальт и побежала к голубым домам. Она неслась, оглашая холодный воздух цокотом каблуков. А рядом шёл Петельников своими полутораметровыми шагами.
Из дневника следователя.
Иринка, как дочь юриста, иногда задаёт социально-юридические вопросы. Как-то спросила, что такое налог за бездетность…
Налог за бездетность — это денежное наказание супругов за обездоливание самих себя, за добровольный отказ от счастья. Разумеется, так я подумал, — не могу же сказать, что есть люди, которые не любят детей. Поэтому начинаю говорить про таких теть… Но она, уже имея кое-какие представления о деторождении, поняла сразу:
— А-а, это такие тёти, у которых в животе всё перебурчилось.
И тут же другой вопрос про отпущение грехов. Тут уж я попотел. Попробуй-ка объясни ребёнку, что такое грех, исповедь, духовник…
Она терпеливо выслушала.
— Пап, а теперь юридические консультации?
И опять горела поздняя лампа — только без Петельникова, который после обыска ринулся по адресам знакомых этой женщины. Рябинин смотрел в её лицо прищуренными и злыми глазами, стараясь этой злости не выказывать, да и понять стараясь, откуда она, злость-то, которой у следователя не должно быть даже к убийце. Злость из-за ребёнка — не нашли его в квартире… И Рябинину хотелось не допрос вести, а оглушить её криком: «Где девочка? Где?»
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Дыкина Валентина Петровна.
— Год рождения?
— Тридцать четыре мне.
— Образование.
— Восемь.
— Кем работаете?
— Кладовщицей.
— Судимы?
— Нет.
В белом плаще, скуластая, крупные зубы, серьги… Всё по сну. Нет, не всё. Губы не тонкие. Но сейчас они броско накрашены, а без помады могли сойти и за узкие. Хорошая фигура, сильное тело — в кабинетике медленно устанавливался запах духов с лёгким привнесением женского пота, ничуть не портящего запаха духов. Тёмные глаза смотрят неотводимо. Это с чего же?
Любой допрос требует обстоятельности. Да ведь придёшь к человеку по делу и то начинаешь с погоды. Поэтому Рябинин говорил с воришкой сперва о его жизни, с хулиганом — о его детстве, с убийцей — о его родителях… Ну а с чего начинать допрос женщины, укравшей ребёнка? С любви, с мужчины, с её здоровья?
— Ваше семейное положение?
— Одинокая.
— Замужем были?
Она улыбнулась — видимо, она считала, что улыбнулась. Её лицо, почти круглое, странным образом заострилось и на миг как бы всё ушло в редкие и крупные зубы. Так бы ухмыльнулась щука, умей она ухмыляться. И Рябинин понял — была замужем.
— Ну, была.
— Неудачно?
— Неужели удачно? Придёт ночью пьяный и пересыпает брань сплошной нецензурщиной. А то заявит: «Всех ночью перережу». Не знаешь, как его и понимать.
— Развелись?
— Милиция развела.
— Почему милиция?
— Прихожу домой, а вещей нет. Следователь протоколы снимает, обокрали нас. Якобы. Муженёк все вещи увёз к приятелю, чтобы по суду со мной не делиться. И сам вызвал милицию.
— Так… Детей не было? — спросил Рябинин, вглядываясь в её лицо.
— Какие дети от пьяницы? — спокойно ответила она.
— Давно развелись?
— Лет десять…
— Больше в брак не вступали?
— Я эта… неудачница.
И он потерялся, следя за убегающей мыслью…
…Удачник и неудачник. Значит, поймал удачу или упустил. Но разве жизнь и счастье меряются удачей?..
Допрос требует обстоятельности. Можно не спешить, когда говоришь с вором, грабителем, хулиганом… Даже с убийцей, ибо потерпевшему уже не помочь. Но сейчас Рябинину чудилось, что за её стулом, за её фигурой, за её лицом тает и никак не может растаять туманный образ матери девочки. Не мог он быть обстоятельным. Да и она вроде бы разговорчива.
— Теперь рассказывайте, — покладисто предложил он.
— О чём?
— А вы не знаете?
— Не знаю.
— Рассказывайте о том, за что вас задержали.
— С точки зрения закона такое нарушение неправильно.
— Как?
— За что задержали-то?
Не знает, почему задержана… Но взгляд неотводим и готов к обороне — взгляд ждёт вопросов. А ведь она должна бы ждать извинений, коли задержана ни за что.
— Валентина Петровна, что вы делали вечером третьего сентября?
— Не знаю, — сразу ответила она.
— Почему же не знаете?
— Да не помню.
— Я вижу, вы и не пытаетесь вспомнить.
— Чего пытаться… Память-то не бухгалтерская.
Рябинин вдруг заметил, что он придерживает очки, словно они, заряженные нетерпением, могут улететь с его лица. Но полетели не очки — полетели те вопросы, которые он берёг на конец допроса, на крайний случай.
— Значит, вы не знаете, почему задержаны?
— Откуда же?
— А почему вы побежали от инспекторов?
— Побежишь… Два парня да девка, похожи на шайку.
— А зачем вы купили куклу?
— На сервант посадить, красиво.
— А зачем вы храните в холодильнике разное детское питание?
— Сама ем, оно натуральное.
Его припасённые вопросы кончились. Она ответила наивно и неубедительно. У Рябинина имелись десятки других хитрых вопросов, приёмов и ловушек, но что-то мешало их задать и применить. Похищенная девочка… Преступление было настолько бесчеловечным, что все эти психологические ловушки казались ему мелкими и неуместными.
— Где девочка? — негромко спросил он, не отрывая пальцев от дужки очков.
— Какая девочка? — спросила и она, стараясь произнести слова повеселее.
— Неужели вы думаете, что ребёнка можно спрятать?
— Чего мне думать-то…
— Вот что я сделаю, — сказал он с тихим жаром. — Сведу вас с матерью. Чтобы глаза в глаза.
— А я не боюсь! — вдруг крикнула она, разъедая его неотводимым взглядом.
И Рябинин в её голосе, в этих тёмных глазах, в крепких скулах увидел столько силы, что понял — она не признáется.
Меж ними вклинился телефонный звонок. Нервной до дрожи рукой снял он трубку:
— Да…
— Она у тебя? — спросил Петельников.
— Да.
— Её муж давно на Севере.
— Да.
— Мы нашли сожителя с машиной.
— Да.
— Ребёнка у него нет, и он ничего не знает.
— Да.