— А чья она?

— Общая. Какой-то командированный забыл. Ею удобно переносить контуры на кальку.

— Симонян умерла во вторник. Не помните, в понедельник ручка была?

— Отлично помню, — уверенно заявил Горман, — Я почти весь понедельник просидел с этой ручкой у светостолика…

Рябинин взял протокол и допечатал показания — одну строчку. В понедельник у Симонян была сестра. Тогда эта строчка значила, что у Симонян был человек из сорок восьмой комнаты и этот человек был во вторник утром, до работы.

Рябинин усмехнулся своей профессиональной осторожности: он даже мысленно не называл этого человека Суздальским.

12

Померанцев вернулся от директора института злым и молчаливым. Сел на своё место и презрительно покосился на Суздальского, — звонили из милиции. Но, пожалуй, больше всего Валентин Валентинович злился на Гормана, который скрыл эту историю.

Даже если бы от косых взглядов начальника затлел костюм, Суздальский не заметил бы их. За свою жизнь он привык к нелюбви, как привыкают к хронической болезни. Он научился не обращать внимания на общественное мнение. Но теперь, после смерти Симонян, его не любили ещё сильней — это он чувствовал.

Вега Долинина ударилась в летние наряды. Женщине-геологу они вроде бы ни к чему — в маршрутах наряжаться не будешь. Но уж если женщина-геолог осталась в городе, то она должна забыть про маршруты. И Вега забыла: шила и покупала брючные костюмы, халаты, капоты и ещё какие-то короткоюбочные безрукавно-прозрачные сочетания, от которых мужчины не сразу приступали к работе. Суздальский предположил, что они ещё увидят Вегу в полиэтиленовом костюмчике.

После допроса Эдик Горман слегка замкнулся. Ему казалось, что он предал Суздальского. Натыкаясь взглядом на сухую скособоченную фигуру за столом, Горман представлял эту фигуру дома, где она так же была одинока и скособочена, — и ему самому становилось противно от того допроса. Он старался не смотреть, убегая пуганым взглядом на прозрачно светящуюся Вегу.

Терёхина вовсю развернула хозяйственную деятельность. Не стесняясь, опаздывала на работу, прочёсывая близлежащие магазины. Был июнь — ничего ещё толком не поспело. Но пошла черешня, клубника, разная петрушка… Консервы можно делать из всего, что растёт. В доказательство Анна Семёновна угостила всех, даже Суздальского, прошлогодней маринованной тыквой. Это не помешало Суздальскому дать ей совет идти работать в домовую кухню.

К концу рабочего дня Померанцев пришёл к выводу, что он, как начальник группы, отвечает и за моральное состояние людей:

— Товарищи, зря мы вот так молчим, волнуемся. Через неделю нас выпустят в поле. Скорее всего, это формальная проверка. А может, попался следователь-службист.

— Он не службист, — мрачно заметил Горман.

— Может, дурак? — поинтересовался Суздальский.

— Вызовет, тогда и посмотрите.

— Посмотрю, — согласился Ростислав Борисович. — Уж закладывать никого не буду, как Нюра Семёновна.

— Я не закладывала, а сказала правду, — возразила Терёхина.

— Но вы пытаетесь ввести следствие в заблуждение. Если это убийство, то всё равно на меня не подумают.

— Это почему же? — спросил Померанцев.

— А вам хотелось бы? — обрадовался Суздальский.

— Могут думать на любого из нас, — спокойно сказал Померанцев.

— Только не на меня, только не на меня, — запел Ростислав Борисович. — И знаете почему?

Никто не знал. Тогда Суздальский значительно осмотрел каждого и членораздельно изрёк, будто его записывали:

— Я слишком похож на убийцу.

— Может, хоть мы не будем искать убийцу? — спросила у всех Вега.

Спросила вовремя: ещё секунда, и Горман начал бы допрашивать Суздальского, почему тот напился в день похорон, о чём боялся проговориться и зачем режет берёзы ножом.

В коридоре запел звонок. Рабочий день кончился. Зимой бы за дверью стадно затопали. Но сейчас почти ничего не слышно, кроме разрозненных шагов, — все в поле.

Вега подошла к Эдику и спросила полугубами, полуглазами:

— Пойдём вместе?

— Вместе-вместе, — забурчал Суздальский, у которого слух и зрение были, как у волка.

— Вас, кажется, не спрашивают, — после паузы заступилась Терёхина, убедившись, что Долинина и Горман промолчали.

— А на вашем месте, Нюра Семёновна, я вообще бы помалкивал, — таинственно посоветовал Суздальский.

— Это почему же? — удивилась она.

— Потому что вас подозревают в убийстве, — радостным шёпотом сообщил Ростислав Борисович.

13

Старший инспектор уголовного розыска Вадим Петельников обязан был выполнять поручения прокуратуры. Он делал это с разной степенью удовольствия. Поручения следователя Демидовой выполнял с теплотой. Поручения Юркова не любил — тот писал длинно, путано, по пустякам. А когда Юрков прислал однажды бумагу, в которой просил «установить хозяина собаки породы боксёр с хриплым голосом», Петельников его возненавидел и поручение спихнул инспектору Леденцову. Тот долго пытал Юркова по телефону: у кого хриплый голос, у гражданина или у собаки. Задания Рябинина Петельников выполнял с удовольствием, достаточно тому было позвонить. Утром следователь попросил покопаться в биографии Суздальского, и теперь инспектор шёл в Институт нефти и газа, где геолог работал лет десять назад.

Шёл Петельников легко. Пистолет был не нужен, поэтому он не надел пиджак. Кремовая рубашка, кремовые брюки и ромбический галстук в крупную кофейную клетку покоились на его стройно-мускулистой фигуре. Инспектор любил говаривать, что мужчина — это сильный торс плюс интеллект.

— Здравствуйте, девушки, — сказал инспектор, входя в отдел кадров и обаятельно улыбаясь. — Я переодетый милиционер, и мне нужно личное дело бывшего работника Суздальского.

Он попытался предъявить удостоверение, но ему поверили и так — Петельникову даже хамили редко. Личное дело оказалось не в архиве, что было удачей. Он сел за пустой стол и начал читать пожелтевшие страницы.

Две молодые кадровички с подчёркнутой внимательностью перекладывали бумажки.

— А где у вас муха? — вдруг спросил Петельников.

— Какая… муха? — удивилась одна, заметно порозовев.

— Обыкновенная здоровая муха, которая должна биться в окно.

Вторая неожиданно фыркнула, сообразив. Но первая держалась, стараясь вытянуть губы потоньше, поофициальнее.

— Скука тут у вас могильная, — вздохнул инспектор. — Я бы на вашем месте смывался отсюда немедленно.

— Куда? — спросила смешливая.

— А в жизнь. Куда-нибудь в экспедицию, на большую стройку, в поля, в тайгу. Да мало ли куда.

Девушки молчали, ошарашенные таким предложением.

— И здесь надо кому-то работать, — наконец возразила первая.

— Найдутся маменькины дочки. Всякие инфантильные и худосочные. Мало ли скучных людей.

Он хотел развить мысль дальше, но его уже увлекло дело Суздальского, — это тоже был кусок жизни.

Петельников не думал, что эти сухие листки могут оказаться такими интересными. Если Суздальский будет предаваться суду, то эту объёмистую папку стоит приобщить к уголовному делу.

Приказ о выговоре: «За недопустимую грубость, допущенную по отношению к главному геологу в общественном месте…» Заявление Суздальского — просит перевести в другую партию по личным мотивам. Приказ о наложении взыскания — поставить на вид за грубые выкрики на учёном совете… Опять заявление Суздальского с просьбой о переводе. Приказ о награждении денежной премией за участие в открытии газового месторождения… И тут же заявление самого Суздальского на имя директора, которое Петельников переписал полностью: «Прошу включить меня в список лиц, выдвинутых на соискание Государственной премии за открытие Тукайского газового месторождения, поскольку я принимал такое же участие в открытии, как и лица, указанные в списке. Мой характер не является основанием для исключения меня из вышеуказанного списка. Денежную премию в 100 (сто) рублей возвращаю». Дальше об этом ничего в деле не было. Так и неясно, стал ли Суздальский лауреатом или ему помешал характер. Когда-то он был женат, но недолго, вроде бы два года…