— Я не всякую мать понимаю, дамочки.

— Мать — это свято, — вскипела рыжеволосая, крупная.

— Это вы бросьте, уважаемые. Я встречал матерей похуже дикарей. В моем доме живет такая — в соску пива наливает, чтобы дите спало покрепче.

— Ни одна мать не пожелает ребенку плохого, — опять умиротворяет старшая.

— Вы-то желаете, — спокойненько заявил я.

— Как? — чуть не хором они.

— Хлопочете, дорогие мамаши, о первой сущности, позабыв про вторую.

— Не понимаю, — призналась уполномоченная.

— Тогда расскажу вам байку, от знакомого мужика слышанную…

— Что такое байка? — спросила та, которая походила на переспелый кабачок.

— Байка — это вроде анекдота без матюков.

…Жил-был у благородных родителей сын. Они из него большого человека делали. Чему только не учили… А он, язви его под сваю, к земельке пристрастился. Горшки да ящики завел и ростил в них чудеса. Грибы разные, цветы мохнатые, ягоды винные… Верите ли, в ящике вывел плод размером с фару от ГАЗ-69, а вкус — как у картофельного пюре на сливочном масле. А родители взъелись. Будто земля грязная, будто в ней микробы… Ну, общими усилиями и ликвидировали все горшочки с ящичками. Согласился сын на должность большого человека. Только как-то ночью мамаша как заорет на весь дом нутряным криком от дикого страха… Народ сбежался. А ей в одно место впилась игла наподобие шприцевой. Глянули под кровать, а там кактус африканский растет с небывалой скоростью. Ну?

Дамочки молчат, переваривают.

— Наши дети нам кактусов не подсунут, — не вытерпела та, у которой в сумке трехногая курица.

— Не скажите, дамочки. Коли вы им жизнь испортите — промолчат?

— Чем испортим? — сурово спросила старшая.

— Вот эта мамаша толкает в артисты… А вдруг талантов не хватит? Вот и неудачник. А физика? Она ох каких способностей требует, там элементарных частиц вагон, и одна другой мельче. Рост сто девяносто… А есть ли у него дарования в спортивном интересе? Коли нет, то упрется жизнь в ребят бампером и хрустнут их судьбы.

— Боже, он нас учит! — изумилась цыганистая.

— Говорила всем кума: одолжите мне ума, — согласился я.

Эти дамочки оказались не дамочки, а куры пернатые. Кусок у соседа вытащат да своему дитю в рот запихают. Ни вперед не смотрят, ни назад не оглядываются. Родительская любовь. Ей-богу, не пойму, чего ее святой зовут. Любят-то детей собственных, своих, кровных. Или любовь детей к родителям. Любят-то своих родителей, собственных, кровных. У зверья и птиц то же самое — за своего детеныша хвост тебе оторвут и рога обломают. Это идет от натуры, от природы. Какая тут святость? Инстинкты по-научному. А вот когда чужих детей любишь, как своих, когда чужих стариков бережешь, как собственных, — тогда и святая любовь. Поскольку она от души, от общей любви к людям.

— Он, наверное, бездетный, — решила цыганистая.

— Три сына, как и положено, — внес справку я.

— И кто же они у вас? — опять цыганистая.

— Младший настраивает автоматы, средний роет алмазную руду на Севере, а старший водит корабли по океанам.

— Видите, старший сын тоже в люди вышел, — разъяснила мне крашенная под рыжинку.

Тут я мысленно поперхнулся: выходит, что двое других как бы остались в нелюдях. Злоба, худая попутчица, оседлала меня. Ну, думаю, пора этой пресс-конференции бензопровод перекрыть. А спеленькая, на кабачок похожая, сразу усекла мое настроение и спрашивает елейно:

— Николай Фадеевич, но чем вы их привлекли, чем?

— Да поймете ли? — вслух усомнился я.

— Поймем-поймем, — закивали головами.

— Дамочки, я поменял сущности местами.

Глядят на меня, как на заговоривший карбюратор.

— Как бы вам попроще… Я пляшу не от дела, а от человека.

Дамочки нахохлились, вроде курей на лекции.

— Ребят как заманивают в профессии?.. Допустим, в токари? Станок, мол, детали, металл, резцы… А мальчишка глядит, не каков металл, а каким человек стал. На токаря глядит. Ему ж охота походить на своего героя. Он как бы прикидывает: постою у станка и таким вот сделаюсь. Поэтому покажи мальчишке станок никелированный, на одних кнопках, а рядом токаря замухрышистого — в жисть не пойдет…

— Хотите сказать, что наших детей прельстил ваш внешний вид? — не утерпела цыганистая.

— Ни грамма. Я им рассказал про ребят из бригады.

— Потом-то дети одумаются, — вздохнула трехлапая. — Но сейчас стоит вопрос о девятом классе.

— А главное, дамочки, человек я веселый.

— Ну и что? — спросила рыжевато крашенная.

— А ребята любят веселых, гражданочки.

— Неужели вы не слышали о престижности? — вскинулась полненькая.

— Что за зверь? — прикинулся я.

— Социологическими опросами установлено, что престижными стали профессии писателей, режиссеров, артистов, спортсменов… — растолковал мне говорящий кабачок.

Да с неспрятанной радостью. Мол, ребятки поумнели, в престижности разбираются. Господи, будто открытие сделала. Да сколько я себя знаю, всегда навалом было тех, которые тянулись к чему полегче, что поинтересней, что пожирней. Молодые люди разобрались в этой самой престижности, растудыть ее в колею… А ведь эти молодые люди каждодневно едят хлеб, да небось с маслом; каждодневно живут в домах, спят на кроватях и врубают телевизоры; каждодневно включают свет, воду и греются у паровой батареи; штаны с рубахой надевают… А рабочего человека посчитать престижным позабыли? Вот так молодые люди! Или дураки, или выжиги.

Я поднялся.

— Куда же вы, Николай Фадеевич? — удивилась старшая.

— Бригада ремонтирует хлебовоз, дамочки. Чтобы, значит, булки вам развозить…

— Мы тоже работаем не меньше вашего, — вспыхнула черненькая.

— Гражданки, с вами тары-бары разводить, что козла доить.

— Николай Федулыч, больше вам нечего сказать? — спросила старшая, еще более твердея ликом.

— Вопросик есть, — признался я и страшно повел глазами, поскольку стал Федулычем. И обратился к затоваренной, трехлапой: — Насчет вашей сумки… Одна лапа подвернулась, или там полтора цыпленка, или вы достали какого трехлапого бройлера?

Домноподобная, рыжеволосая как захохочет.

10

До конца смены час оставался, если не прихватывать. Я проверял гидроусилитель. И вдруг под все потолки и на все дворы голос из репродукторов: мол, бригадира экспериментальной бригады такого-то срочно к директору. Я, конечно, руки в бензин, а потом тер еловым мылом и шпарил горячей водой, поскольку готовился к рукопожатию.

Директора, Сергея Сергеевича, я знаю с младых ногтей. Наши карьеры шли как бы рядышком и в одном направлении. Я был автослесарем, а он после института занял должность старшего механика. Потом я был автослесарем, а он стал начальником автоколонны. Потом я был автослесарем, а Сергей Сергеевич сделался главным механиком. Потом я, значит, был автослесарем, а он превратился в директора. Ну а потом судьба показала ему фигу и обернулась лицом ко мне: Сергей Сергеевич так и остался директором, а я двинулся до бригадира экспериментально-ремонтной бригады…

Он ходил по кабинету скоро и кругами, как баллон катался.

— Фадеич, какого черта…

Но я подошел и протянул руку — зря, что ли, мыл?

— Здравствуй, Сергей Сергеевич.

— Здравствуй-здравствуй. Какого черта…

— Сесть-то можно?

— Садись. Говорю, какого черта…

— А чай?

— Какой чай?

— Который гостям подносишь…

— Ты не в гостях, а у себя дома.

Он обежал стол к своему директорскому месту. Сел и нацелил лобастую голову как бы мне в переносицу. Я взгляд его встретил своим, тоже пышущим. Кто кого переболтает, кто кого перебодает… Видать, я его, поскольку он сказал пару слов в микрофончик. Принесли нам чаю, крепкого, сладкого, но без лимона. Мы отхлебнули.

— Ха-ха-ха!

Это Сергей Сергеевич. Ну и я улыбнулся за компанию. Признаться, мужик он лобастый как на вид, так и на разум.

— Фадеич, тебя, говорят, весельганом зовут?

— Неплохое прозваньице, — согласился я.