Кристина поняла, что нужно что-то сказать, чтобы не раздувать конфликт. В конце концов, она все-таки виновата.

– Да, – кивнула она, – конечно. Это мой одноклассник. Его зовут Ник Вуд. Мы с ним вместе готовились к семинару по истории.

– Ночью, в лесу? – не удержавшись, фыркнула Оливия.

– Дорогая, прошу тебя, – с мягким укором сказал Эдвард.

– Нет. Днем. В библиотеке. Позавчера, – процедила Кристина, старательно игнорируя мать. – А сегодня вечером мы просто гуляли. Он пригласил меня на прогулку, мы заговорились и не заметили, что уже поздно. Я прошу вас обоих меня простить. Постараюсь впредь так больше не поступать.

Обращалась она по-прежнему только к отцу.

– Хорошо, малыш. Договорились, – улыбнулся мистер Риверс и спросил у жены: – Ну что, я думаю, инцидент исчерпан?

Та только сухо кивнула.

– Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Кристина повернулась, чтобы уйти, но тут отец окликнул ее:

– Мистер Вуд – достойный молодой человек, Кристина?

– Да, папа, – ответила она, оборачиваясь, и по доброй улыбке отца поняла, что он ей верит.

На мать она так и не посмотрела.

Она точно знала, что утром миссис Риверс как ни в чем не бывало заведет с ней разговор за завтраком, ничем не показывая, что накануне они поссорились. Может, даже спросит о Нике. И уж точно начнет наводить о нем справки. Это было в ее манере.

Поэтому Кристина решила впредь тщательно подбирать слова и вообще вести себя осмотрительнее. Не потому, что боялась матери, а потому что хотела как можно дольше уберечь свои отношения с Ником, свои чувства к нему от бесцеремонного вторжения кого бы то ни было.

Когда она вышла из ванной, настроение у нее вновь было прекрасным, и о разговоре с родителями она думала без прежних негативных эмоций.

Все ее мысли занимал Ник.

Она забралась на свой любимый подоконник с драгоценной маленькой фотографией и, разглядывая ее в сотый, нет, в тысячный раз, без конца перебирала в памяти мгновения сегодняшней прогулки, их первый разговор в классе, столкновение в коридоре, все, что на данный момент связывало ее с Ником.

Кристина чувствовала себя безумно, неправдоподобно счастливой, и все же ей было тревожно: происходящее казалось ей всего лишь иллюзией, одним из ее таких реальных и осязаемых снов о Нике. То, что она заинтересовала его, то, что он подошел к ней, то, что они сегодня были вместе, настолько походило на сказку, что она не верила самой себе.

Разве такое возможно?

Ник Вуд, о котором она столько мечтала, из-за которого столько плакала и мучилась, держал ее сегодня за руку и улыбался ей. Он слушал ее стихи и рассказывал ей о своих фотографиях…

Кристина ощутила, как сильно забилось ее сердце, и приложила руку к груди, как будто это движение могло помочь ей справиться с волнением.

Слабый, размытый луч света скользнул по ее лицу, рукам и затерялся где-то в дальнем углу комнаты. Она непонимающе подняла глаза от фотографии и посмотрела в окно: их дом находился в стороне от дороги, а для любых визитеров сейчас был слишком поздний час. Откуда в таком случае взялся этот неожиданный источник света?

Она прильнула щекой к прохладному стеклу и ахнула: за деревьями, с которых почти облетела листва, там, где подъездная аллея переходила в дорогу, огибавшую их сад, она разглядела притормозивший мотоцикл.

Сон продолжался.

Наверное, Ник забрал свой мотоцикл и вернулся к ее дому, чтобы… Она не знала, зачем, но само его присутствие в темноте осенней ночи, его смутные очертания, которые лишь угадывались на таком расстоянии, заставили ее замереть на подоконнике в неудобной позе и смотреть, смотреть, смотреть…

Ник, похоже, тоже вглядывался в окна ее дома. Он не знал, где ее комната, но, скорее всего, интуитивно догадался и теперь стоял, не выключая свет фар, и смотрел.

«Я люблю тебя», – прошептала Кристина темной фигуре за стеклом и почувствовала, как по ее щекам покатились горячие слезы огромного, просто невыносимого счастья.

«Я люблю тебя», – повторила она вслед исчезающему огоньку, когда Ник завел мотор и уехал в ночь.

Она не замечала, что мнет фотографию, слишком сильно прижимая ее к груди дрожащими пальцами, и шептала без конца: «Как же я тебя люблю…»

Глава 6. Облака

Первые два дня Кристина почти все время спала.

Боль понемногу проходила благодаря аккуратному приему лекарств и заботливому уходу Ника. Когда бы она ни проснулась, он всегда находился рядом, был неизменно вежливым и предупредительным. Постепенно, открывая глаза и видя его сидящим у кровати, она перестала вздрагивать и беспокоиться.

Они мало разговаривали. Отчасти из-за того, что Кристина была все еще слишком слаба, чтобы вести длинные беседы, отчасти по причине молчаливости ее сиделки. Кристина все никак не могла назвать его свои мужем, даже мысленно, но и Ник, за что она была благодарна ему в глубине души, больше ни словом не намекнул на их родство, прежние отношения или какие-то обязательства.

Кристина и рада была бы задать ему сотню, тысячу вопросов, но пока не торопилась. Первый испуг прошел. Ей было так хорошо и спокойно с ним, что она почти приняла ситуацию как должное, смирилась с ней.

Наслаждаясь уютом и покоем возле Ника, она смутно чувствовала, что когда-то, может, неделю назад, накануне злополучной аварии, может, давным-давно в прошлом, она помнила , что они с ним были близки. Эта связь ускользала от нее в деталях и красках, воспоминания стерлись, исчезли за пологом беспамятства, однако она каким-то образом, каким-то внутренним женским чутьем знала, что этот мужчина не был для нее чужим.

Чужой человек не стал бы так терпеливо и трогательно заботиться о ней, так пронзительно смотреть на нее, как смотрел Ник Вуд. Когда она встречалась с ним взглядом, у нее по коже, где-то между лопатками, пробегали мурашки: до того красноречивым было его молчание и выразительными серебристые глаза. Подчас она не могла оторваться от созерцания их туманной глубины, не в силах прочесть, что в ней таилось.

Он сидел на полу своей спальни в полной темноте.

Он не мог заснуть и даже еще не раздевался, несмотря на то, что полночь давно миновала. В зыбком свете полной луны, пробивающемся сквозь задернутые шторы, его фигура резко выделялась на фоне двери. Плечи чуть заметно вздрагивали. Запрокинув голову, он шептал в пустоту:

– Господи, я не могу больше, не могу так… Я не выдержу. У меня просто нет сил… Сколько еще? Сколько?

Как же жестоко он ошибся, полагая, что справится с собой и сможет держаться ровно и спокойно. В порыве восторженного изумления, граничащего с безумием счастья от встречи с Кристиной, пусть и случившейся при таких печальных обстоятельствах, он совсем потерял голову. Единственным его желанием, страстным порывом было во что бы то ни стало удержать ее возле себя, любой ценой, правдой или ложью, только не дать ей исчезнуть, не дать покинуть его.

Он знал, что на этот раз не переживет такую потерю.

Но ложь давалась ему тяжело, дико тяжело. Он мучился, выворачивал душу наизнанку, заставляя себя притворяться и произносить несуществующие вещи. Он проклинал и ненавидел себя за это. Он никогда не умел лгать, и вряд ли уже научится. Поэтому всякий раз, когда ему приходилось говорить неправду, ему было стыдно и больно.

Он привык к боли, научился за долгие годы сосуществовать с ней, примирился, принял. Но боль потери и боль возвращенной безумной надежды, которой, может, никогда не дано сбыться, – это совсем не одно и то же. Потерю можно перетерпеть, перестрадать, затолкать в самый дальний уголок души, за пелену уходящих дней и призрачно-ложных новых впечатлений и встреч. Можно переломить себя и не думать о ней, на это силы найдутся, стоит только принудить мысли не возвращаться к прошлому каждую минуту. Но когда эта боль вдруг возрождается и дразнит, манит несбыточным, терзает нереальным, становится невыносимо и хочется кричать. Оказывается, она никуда и не исчезала. И попытки изгнать ее из памяти, стряхнуть с ладоней, как растаявший снег, не приводят ни к чему, кроме новых вспышек жгучего огня в сердце, которое замирает, не в силах сопротивляться такому натиску, и грозит никогда уже не начать биться вновь.