Тао Чьен появился в доме Джо Ромпеуэсос в очередную декабрьскую среду в три часа пополудни. Дверь открыл Том Без Племени, незамедлительно пригласил пройти в гостиную, совершенно свободную в это время, сам же удалился, чтобы позвать голубок. Спустя некоторое время красавица-мексиканка появилась на кухне, где Чиленито замешивала хлеб, чтобы объявить, будто один китаец все продолжает спрашивать насчет Элиаса Андьета. Девушка не удостоила услышанное своим вниманием, трудилась как-то рассеянно, все терзая себя воспоминаниями о сновидениях предыдущей ночи, в которых мелькали вперемешку то столы с лотереей, то чьи-то замученные глаза.
- Да я же тебе говорю, что здесь тебя ждет один китаец, - повторила мексиканка, и от этих слов сердце Элизы екнуло так, будто всю ее лягнула сама ослица.
- Тао! – только и успела крикнуть, рванувшись с места.
Но войдя в гостиную, девушка оказалась лицом к лицу с совершенно другим человеком, почему пришлось помедлить несколько секунд и только затем признать в нем своего друга. У того уже не было прежней косицы, носил коротко остриженные волосы, густо напомаженные и зачесанные назад. Теперь пользовался круглыми очками в металлической оправе и одевался в темный костюм, состоявший из сюртука, жилета с тремя пуговицами и отлично подогнанных брюк. К тому же, на руке висели пальто с зонтиком, а в другой молодой человек держал шляпу-цилиндр.
- Бог ты мой, Тао! Что с тобой произошло?
- В Америке следует одеваться американцем, - улыбнулся он.
В Сан-Франциско на него напали трое драчунов, и не успел тот отстегнуть от своего пояса нож, как был оглушен ударом палкой, причем такое издевательство над «небожителем» немало их развлекло. Чуть пошевельнувшись, понял, что лежит в каком-то переулке, весь в нечистотах, с перемятой косицей, обернутой вокруг шеи. Это и вынудило принять решение сделать стрижку и одеваться как остальные простачки. Такой новый облик выделялся в толпе китайского квартала, но вскоре понял, что человека в подобном виде принимают за его пределами гораздо лучше, к тому же открывают двери мест, куда ранее было просто не попасть. Возможно, он был единственным китайцем, кто разгуливал по городу в данном обличье. Коса считалась священной, и решение с ней распрощаться было обусловлено намерением не возвращаться более в Китай и твердо обосноваться в Америке, тем самым, совершив непростительное предательство императора, родины и всех предков. И все же костюм с прической определенно изумляли, указывая собой явную принадлежность к американцам. Более того, Элиза просто не могла оторвать от него глаз: перед ней словно стоял незнакомец, которого нужно было узнавать заново, причем с самого начала. В качестве обычного приветствия Тао Чьен наклонился несколько раз, но девушка подавила в себе сильный, обжигающий тело, порыв его обнять. А ведь когда-то они неоднократно спали бок о бок, ни разу сознательно друг друга не касаясь, разве подобное могло произойти лишь во сне.
- Думаю, что когда ты был китайцем сверху донизу, то нравился мне больше, Тао. Теперь же я тебя совершенно не знаю. Позволь мне почувствовать твой запах, - попросила девушка.
Смутившись, молодой человек застыл на месте, пока она, словно собака свою добычу, обнюхивала друга, заново учуяв еле заметное благоухание моря, тот же самый бодрящий запах прошлого. С такой стрижкой и в строгом костюме он выглядел гораздо старше, оставив далеко в прошлом свой изящный молодой облик. Теперь как-то даже похудел и казался еще выше, а на бесхитростном лице стали заметнее выступать скулы. Элиза с удовольствием осмотрела очертания рта, ведь отлично помнила его заразительную улыбку и идеальные зубы, однако подзабыла пленительную форму знакомых губ. Не ускользнула из внимания девушки и некая тень во взгляде молодого человека, хотя и подумала, что последняя являлась результатом ношения линз.
- Как же было здорово тебя увидеть, Тао! – и ее глаза застелили слезы.
- Я не мог приехать раньше, у меня просто не было твоего адреса.
- Сейчас ты мне тоже нравишься: хотя и похож на могильщика, но все же красивый.
- Именно этому делу я теперь себя и посвящаю, я могильщик, - улыбнулся он.
- Когда я узнала, что ты живешь здесь, подумала, что вот и сбылись предсказания Асусены Пласерес. Та говорила, что рано или поздно ты закончишь, как и она.
- Я объясняла тебе в письме, что зарабатываю на жизнь, играя на фортепиано.
- Это просто невероятно!
- Почему же? Ты никогда меня не слышал, я играю вовсе неплохо. И если могла сойти за глухонемого китайца, в равной степени мне под силу стать и чилийским пианистом.
Тао Чьен удивленно засмеялся, ведь впервые за долгие месяцы почувствовал себя довольным человеком.
- Ты нашла своего возлюбленного?
- Нет. Уже прямо и не знаю, где и искать.
- Возможно, тот не заслуживает, чтобы его нашли. Поехали со мной в Сан-Франциско.
- В Сан-Франциско мне совершенно нечего делать…
- А здесь? Смотри, уже зима на подходе, за пару недель дороги станут совершенно непроходимыми, и эта деревенька потеряет всякую связь с миром.
- До чего же скучно выдавать себя за твоего глупенького младшего брата, Тао.
- Много чем можно заняться в Сан-Франциско, и ты уже в этом убедилась, и даже вовсе не нужно одеваться как мужчина, женщины теперь ходят, куда захотят.
- В чем состояли твои планы по возвращении в Китай?
- А вот это пока откладывается. У меня пока что никак не получается туда уехать.
:::::::::::
«Зазывающие клиентов песнями» - китайские куртизанки
Летом 1851 года Джекоб Фримонт решил взять интервью у Хоакина Мурьета. Разбойники и пожары – вот что было модно обсуждать в Калифорнии, что угнетало людей и занимало прессу. Преступления совершались только так, и буквально любой знал о коррупции, творящейся в полиции, в своем большинстве состоящей из злоумышленников, куда сильнее заинтересованных в оказании покровительства своим дружкам, нежели населению в целом. После очередного яростного пожара, разрушившего добрую часть города Сан-Франциско, в нем создали Комитет полицейских агентов, сформированный из ярых горожан и возглавляемый исключительным человеком Сэмом Брэнноном, многоженцем, который в 1848 году распространил новость об обнаружении мест добычи золота. Сбежались группы пожарных, в гору и под гору таща за собой на веревках телеги с водой, но, прежде чем те добрались до здания, ветер уже сильно раскачал пламя из стороны в сторону. Пожар начался, когда австралийцы, прохвосты еще те, подмочили керосином лавку торговца, отказавшемуся тех приютить, после чего и сам был избит факелом. Видя совершенное безразличие властей к подобной ситуации, Комитет решил действовать по собственному разумению. Газеты взывали наперебой: «Сколько преступлений совершается в этом городе всего лишь за год? И разве за подобные деяния кого-нибудь уже повесили, а, может, наказали? Никто не несет ответственности! У стольких людей имеются пулевые ранения или следы от ударов кинжалами, немало кого оглушают ни за что ни про что и просто бьют, и кого, скажите пожалуйста, уже за это приговорили? Да, мы не одобряем линчевание, однако ж, кто может знать, на что еще, пытаясь защититься, решится возмущенная публика?» Линчевание, именно оно и стало для народа выходом из ситуации. Полицейские агенты немедленно бросались выполнять задание и тут же вешали первого, хоть в чем-то подозреваемого. Количество членов Комитета росло день ото дня, и все они работали с таким неистовым энтузиазмом, что первое время разбойники остерегались действовать в полную силу. Вот в подобной обстановке насилия и мести образ Хоакина Мурьета постепенно стал неким символом. Джекоб Фримонт взял на себя задачу еще сильнее привлечь внимание общества к этой знаменитости; в сенсационных статьях журналиста о человеке говорилось как о герое для испаноязычных граждан и как о некоем демоне, каковым считался среди американцев. Ему приписывали организацию многочисленной группы и талант военного гения, говорили и то, что смело бился в такой перестрелке, против которой оказались бессильными действия самих властей. Вместе с соратниками, прибегая к хитрости и быстроте, нападал на людей, обрушиваясь, точно проклятие, на своих жертв. После чего, не оставляя следов, сразу же исчезал, чтобы спустя некоторое время появиться вновь, но уже за сотни миль, где и нанести очередной удар с такой небывалой отвагой, которую можно было объяснить разве что волшебной силой. Фримонт подозревал, что мужчина действовал не столько в одиночку, сколько поручал выполнение операций отдельным индивидам, хотя и остерегался говорить подобное вслух, ведь такие вещи разрушили бы вмиг всю легенду. Напротив, будучи вдохновленным, журналист называл этого человека «калифорнийский Робин Гуд», с которым немедленно ассоциировалась волна прений на расовой почве. Для американцев-янки Мурьета считался воплощением самого отвратительного из проходимцев, как неласково называли всех латиноамериканцев, и в то же время полагал, что может прятаться у мексиканцев, которые также предоставляли оружие и снабжали провизией, потому что сами были не прочь ограбить первых и таким способом помочь своим же. Ведь, воюя, уже потеряли территории Техаса, Аризоны, Нью-Мексико, Невады, штат Юта, половину Колорадо и Калифорнии, поэтому любое посягательство на англичан считали проявлением патриотизма. В газетах правительство неустанно обращало внимание на бестактность делать какого-то преступника настоящим героем, хотя одно его имя уже давно начало распалять воображение простого народа. Фримонту дюжинами приходили письма, среди которых было одно от некой молодой девушки из Вашингтона, намеревавшейся переплыть полмира лишь бы выйти замуж за бандита. А на улицах его часто останавливали прохожие, чтобы расспросить подробности о ставшем таким знаменитым Хоакине Мурьета. Никогда не видя Мурьета собственными глазами, журналист описывал его молодым человеком возмужалого сложения с чертами лица благородного испанца и наделял смелостью тореро. Совершенно случайно он наткнулся на куда более продуктивный источник заработка, чем имеющиеся многие другие вдоль всей Вета Мадре. Затем ему пришло в голову взять интервью у некоего Хоакина, если, конечно, такой человек где-то еще, на самом деле, жил, чтобы написать биографию, и, если выйдет приличная фабула, эта тема послужит основой романа. Его работа в качестве автора состояла лишь в написании романа в геройском духе, что как раз отвечал вкусу многочисленной черни. Калифорнии были нужны собственные мифы с легендами, - так утверждал Фримонт, - она была сравнительно новым очередным штатом для самих американцев, которые стремились одним махом начисто стереть всю существующую до этого момента историю индейцев, мексиканцев и даже коренных жителей. Для этой земли бесконечных пространств и одиноких мужчин, земли, готовой, чтобы ее завоевали и чтобы творили здесь насилие, какого еще лучшего героя, кроме бандита, можно себе представить? И вот, положив в чемодан самое необходимое, он обеспечил себя достаточным количеством тетрадей и карандашей и отправился на поиски своего персонажа. Различные риски и страх надвигающейся опасности не покидали мысли молодого человека, но, обладая чрезмерным высокомерием как для англичанина, так и для журналиста, все же верил, что защищен от всего дурного. Впрочем, путешествия в определенной степени были удобны. Ведь теперь существовали дороги, к тому же имелась возможность прибегнуть к регулярным услугам дилижансов, курсирующих между деревнями. Там он и намеревался осуществить свое расследование. Хотя уже далеко не как ранее, когда совсем было недавно начал работать в качестве репортера, разъезжая на хребте ослицы и таким способом прокладывая себе путь среди беспорядочных холмов и лесов. Тогда путеводителем служили лишь несколько совершенно умопомрачительных карт, с помощью которых можно было вечно ходить кругами. И все же за это короткое время изменения территории в целом были налицо. Немногим удалось разбогатеть на золоте, но благодаря прибывавшему множеству искателей приключений, Калифорния постепенно приобщалась к цивилизации. Не будь золотой лихорадки, подобное завоевание и освоение Запада случилось бы на пару веков позже, - как отметил в своей тетради журналист.