— Петя! — тихо ответила она. покрываясь румянцем.

— Э, да вы, я вижу, старые знакомые, — произнес командир отряда и, подмигнув товарищу Быстрых, добавил:- Стало быть, мне и говорить нечего. Галя сама уж догадается, как гостя принять. Примешь, Галя?

— Раз приказано, и приму, уже спокойно ответила Галя. — Идемте, товарищ.

Они вышли из командирской землянки. «Граф», ликуя в душе, следовал за девушкой. Она шла молча, изредка оборачиваясь, чтобы посмотреть, не отстал ли он.

— Ночи-то теперь сырые. — нерешительно начал «граф».

— Осень, — коротко ответила Галя.

«Граф» в темноте не видел, что она улыбалась.

— Вам здесь не страшно? — спросил он.

— А вам, кажется, известно, что я не робкого десятка. — произнесла она.

— Мы оба не из робких, — оказал на это «граф». — Давно я вас не видал.

— Разве? Что-то я не заметила, — ядовито бросила девушка.

— Может, мне показалось, — с ледяным равнодушием парировал «граф».-Может, я вас с кем-нибудь спутал…

Это определило дальнейшее. Галя очень сухо предложила «графу» поесть. Он холодно поблагодарил ее. Потом она проводила его в мужскую землянку, где он мог отдохнуть. Пожелав ему спокойного сна, девушка ушла к себе, а «граф» завалился на койку.

Но он не мог заснуть. Не спалось и девушке. Она всю ночь пролежала с открытыми глазами, думая о нем. Галя любила «графа» и в отличие от него никогда не боялась себе в этом признаться. За все время пребывания в отряде она ни на один час не забывала о нем. Она не знала, где он, какова его судьба. Осторожно, стараясь не выдать своего волнения, она расспрашивала у Быстрых, куда девались заключенные, но толком ничего не смогла узнать И вот сейчас Петя здесь, в отряде, в соседней землянке. Но как он смел сказать это ужасное слово — спутал! Значит, ему и в самом деле все равно, значит, он чужой, равнодушный… Как хорошо, что она и вида не подала, что рада его приходу. Надо с ним так же держаться и впредь, раз он такой… А он похудел, видно, туго приходилось все это время! Волосы стоят у него смешно-ежиком. Верно, их в тюрьме так стригут. Но к нему это идет, так он какой-то симпатичный, совсем как маленький… Сколько уже лет прошло с того дня на Зеленой горе? Пять лет А сколько это месяцев? Целых шестьдесят… Двести сорок недель! Боже, как давно это было, а кажется, что вчера. Губы у него тогда были такие Горячие, и глаза так блестели! Как все же хорошо, что он здесь, почти рядом! А чему это улыбался командир? Неужели он что-нибудь заметил?.. Ой, только бы нет!

— Подумаешь, задается, — ворчал в это же самое время «граф», беспокойно ворочаясь на койке. — Эти девчонки думают, что без них жить нельзя. Дуры!.. Особенно сейчас, во время войны, заниматься любовью — просто смешно. А все-таки лихая она девка, молодец! Партизанит. Что ни говори, а моя школа… И такая быстроглазая… «Я, — говорит, — не робкого десятка». Это верно, но и я ей здорово ответил. Пусть не задается… Подумаешь, какая птица!..

Быстро бежит время!.. Уже месяц прошел с того дня как «граф Монтекрист» пришел в партизанский отряд. Он успел за эти тридцать дней познакомиться с партизанскими буднями, а партизаны полюбили его за веселый нрав, за удивительную смелость и находчивость.

Нигде не узнаются люди так скоро и так верно, как в боевой обстановке, где человек проходит самое трудное и надежное испытание — испытание кровью, где он должен доказать готовность отдать жизнь за родину без колебаний, придти на выручку другу, чего бы это ни стоило.

«Граф» не терялся в самых острых и рискованных операциях, которые проводил отряд, и удивительно легко находил выход из самых затруднительных положений. При всем том он никогда не был безрассуден и не признавал риска ради риска, без пользы для дела.

— Молодец Петя, — говорил о нем командир отряда. — Быть просто храбрецом — это еще недостаточно. Надо быть умным храбрецом. Легче всего — просто положить голову. Это небольшой подвиг. А вот голову сохранить и задание выполнить — это умения требует.

И, подумав, неизменно добавлял:

— Положить голову без крайней необходимости — это, значит, идти по линии наименьшего сопротивления. Это, в сущности говоря, оппортунизм…

В этом смысле назвать «графа» оппортунистом было нельзя, так как из всех операций он возвращался, сохранив голову в целости и с выполненным заданием.

С Галей за это время он встречался по нескольку раз в день: на стрельбищах, в «столовой», как громко именовалась одна из землянок, в штабе отряда, где она постоянно работала, и «порою на отдыхе. Во всех этих случаях они были суховаты друг с другом, и оба делали вид, что и прошлом не может быть и речи. Девушке это удавалось лучше: она вела себя очень ровно, корректно, но безразлично. «Граф» же иногда срывался: язвил принимал чересчур холодный вид или вдруг замолкал и начинал дуться.

Товарищ Быстрых по-прежнему косился на «графа», явно сторонился его и вместе с тем старался наблюдать за его поведением. «Граф» отвечал ему подчеркнуто холодным безразличием.

Командир отряда замечал, что Быстрых продолжает неприязненно относиться к «графу», и даже несколько раз имел с ним разговор по этому поводу.

— Я ему ничего плохого не делаю, — отвечал Быстрых, — а что я о нем думаю — это уж, извините, мое частное дело.

И вот однажды в отряд поступили сведения, что на соседнем большаке движется немецкий обоз с боеприпасами. Узнав об этом, командир отряда задумался, а затем почему-то улыбнулся и вызвал к себе «графа» и Быстрых. Когда они оба явились, командир рассказал им о полученных сведениях и приказал им вдвоем направиться на большак и ликвидировать обоз.

Молча выслушав приказание, «граф» и Быстрых вышли из командирской землянки и стали готовиться к операции. Через час, когда начало темнеть, они уже направлялись к большаку. Всю дорогу оба шли молча. Придя «к большаку, они замаскировались и притаились в придорожной канаве.

Через некоторое время послышался скрип приближающегося обоза. Ветром доносило обрывки немецкой речи.

— Едут, — шепнул «графу» Быстрых. — Главное, не спеши. Подпустим поближе, а тогда начнем — ты гранатами, а я из пулемета.

Быстрых был абсолютно спокоен и выглядел так, как всегда. «Граф» мысленно поставил это в плюс начальнику гормилиции.

Наконец, немцы приблизились на такое расстояние, что уже ясно различались контуры повозок и солдатских фигур. Быстрых чуть толкнул «графа» в бок, давая этим знать, что пора начинать. Мишкин перевел предохранитель на гранате и метнул ее в первую повозку. Раздался грохот, лошадь взвилась на дыбы и свалилась на бок. В ту же секунду застрочил пулемет Быстрых. Немцы стали разбегаться в разные стороны, крича и беспорядочно стреляя из автоматов. Лошади испуганно заржали и начали метаться, ломая оглобли. «Граф» методично бросал гранату за гранатой, с неизменной точностью попадая в цель. Один, другой, третий обоз с боеприпасами взлетел на воздух. Многие из немцев уже валялись под ногами обезумевших лошадей, и всю эту картину озаряли багровым светом вспышки разрывов. — Работа спорилась.

Но вот один из немцев бросился на Мишкина, который привстал из канавы, чтобы вернее метнуть гранату. За ним бросилось еще несколько. Быстрых снял двух очередью из автомата, в остальных «граф» успел бросить гранату. Совсем рядам раздался оглушительный взрыв, и Мишкин едва успел спрятаться в канаве от осколков. Через мгновение он поднял голову и увидел, что Быстрых окружен немцами. Мишкин бросился к нему. Схватив выпавший из рук Быстрых ручной пулемет и действуя им, как дубиной, «граф» свалил двух немцев. Третьего он сшиб с ног ударом головы под ложечку (когда-то это был его любимый прием в уличных драках), но в это время еще один немец, внезапно выросший перед ним, как из-под земли, в упор выстрелил в него.

— Врешь, немецкая морда! — закричал «граф» и, почувствовав, что его словно чем-то обожгло, с удесятеренной яростью бросился на немца, схватил его за горло и начал душить. Немец захрипел и упал, потеряв сознание. Схватив выпавший из его рук «маузер», Мишкин плашмя бросился наземь и стал снизу стрелять по немцам.