— Чем ты занимаешься, ma mie?

Жизлен подняла голову. Он остановился в дверном проеме, его рубашка из грубого полотна была расстегнута до самого пояса, плечи стали еще шире от тяжелой работы, кожа обветрилась. Она с любовью посмотрела на его подернувшуюся сединой темную голову, на загрубевшие руки, которые так умело ласкали ее.

— Пью чай.

Он, принюхавшись, вошел в комнату.

— Непривычный запах, — сказал он, беря ее чашку, — надеюсь, ты не собираешься никого отравить?

— Не сейчас, — ответила Жизлен безмятежно, — это всегда успеется.

— Я не ожидал другого ответа. Но почему ты вдруг отказалась от своего любимого кофе? Может, ради меня ты станешь англичанкой?

— Едва ли.

— И потом, я не могу поверить, что ты сидишь среди дня, сложив руки, — добавил он, нахмурив лоб. — Ты хорошо себя чувствуешь? Я всегда говорил, что у тебя слабый желудок.

— Я чувствую себя превосходно. Но я должна кое-что тебе сказать.

В его глазах цвета полуночного неба мелькнуло беспокойство, и Жизлен чувствуя, что не стоит его дразнить, все же не смогла удержаться.

— Что сказать?

— Боюсь, тебе придется отказаться от романтического звания последнего из безумных Блэкторнов.

Он с минуту растерянно смотрел на нее, пока до него не дошел смысл ее слов.

— Ты ждешь ребенка?

— По моим подсчетам он должен появиться к концу весны, вскоре после того, как родит Элин.

Николас странно и немного испуганно посмотрел на нее, а потом бросился к ней и обнял до того крепко, что ей показалось, она слышит, как трещат ее кости. Он задрожал, и она прижалась к нему еще теснее.

Опустив голову, он взял ее за подбородок, и приподнял кверху ее лицо. Глаза его стали подозрительными.

— Ты хочешь сказать, что девять месяцев будешь страдать по утрам от приступов тошноты?

— Скорей всего, — ответила Жизлен и улыбнулась.

— Проклятье, — весело сказал Николас.

А потом он поцеловал ее, и оба они рассмеялись.