Пантера бесшумно спрыгнула на пол.

— По правде говоря, твой взгляд и тон, в котором ты меня расспрашиваешь, утомляют меня. Не пытайся навязывать мне твое мнение и саму твою личность. Если тебе угодно, живи в клетке, которую ты создал для себя сам, однако не надо пытаться завлечь в эту клетку и меня. Пока я еще терплю все это, — добавило животное многозначительно. — А сейчас… сейчас я ухожу от тебя.

— Уходишь? Уходишь, даже не попросив меня ни о чем?

— Совершенно верно, ухожу.

— И ты не хочешь, чтобы я отвел тебя обратно в джунгли?

Животное повернуло голову и с улыбкой посмотрело на него, словно говоря, какой же он болван.

— Нет, благодарю. — И с этими словами пантера направилась к выходу.

Эрик бросился открыть ей дверь, но не успел — пантера исчезла, словно ртуть. Он с лихорадочной поспешностью открыл дверь и заорал:

— Ты вернешься?

Выглянул в коридор, внимательно осмотрел его. Ее и след простыл. Эрик стоял, остолбенев и тупо глядя в одну точку, как вдруг в коридоре показался Мефистофель в своем грязном матросском костюме.

— Добрый вечер, доктор.

— Добрый вечер. Вы случайно не видели… — начал Эрик, но тут же осекся, поняв, что собирается сказать.

Мефистофель остановился напротив него, вежливо ожидая и, похоже, улыбаясь.

— Кого?

— Не того, о ком вы подумали! — проревел Эрик и с грохотом захлопнул дверь.

Он снова умылся и причесался, а затем, надев свежую рубашку и мокасины, вышел из комнаты. Минуту спустя Эрик решительно шагал по направлению к дому Дульчи. И, поскольку двигался очень быстро, добрался за четверть часа. Чуть помедлив, позвонил в колокольчик, и Марсия открыла ворота.

— Могу я увидеть сеньориту? — настойчиво осведомился Торстен и шагнул вперед.

Марсия не ответила, но учтиво склонила голову, изображая покорность, как всегда, когда видела Эрика, словно он был не человеческим существом, а каменным идолом, которому поклонялся ее народ, прежде чем стал молиться Христу. Она отступила назад, и он вошел.

Дульчи с матерью сидели за столом в патио и ужинали. Девушка повернулась — очевидно, услышала колокольчик, — жаждущим страстным взглядом посмотрела ему в лицо и тут же встала. Воцарилось молчание. Все вокруг застыло в каком-то оцепенении, словно Эрик, придя, навечно заморозил эту сцену, чтобы запечатлеть ее в своей памяти.

Весь стол пестрел цветами: красными, розовыми и белыми гибискусами, бугенвиллеей, розами и лилиями; посреди цветов горели свечи, стоявшие в высоких позолоченных подсвечниках. Кроме свечей, ничто не освещало стол, лишь томный бледный свет луны стекал на сад, заколдовав его. На Дульчи было вечернее платье, напоминающее костюм балерины, со множеством юбок, ниспадавших каскадами, из туманного серого тюля, нашитого на темно-красную ткань. Контур ее изящной груди подчеркивался элегантным лифом, оставляющим открытыми белоснежные плечи. На юбках сидели три или четыре голубых бабочки, и еще одна виднелась на ее плече. Она была так поразительно красива, что Эрик остолбенел и на какое-то время совершенно смешался.

Потом сцена снова пришла в движение, и Дульчи с радостным восклицанием устремилась к нему.

— О Эрик, вы пришли! А мы почти перестали надеяться! Марсия, живо принеси доктору Торстену его суп! Пожалуйста, садитесь. О Эрик, ну как вам не стыдно покидать нас так надолго! А я ведь специально оделась для вас!

— Какое красивое платье, — пробормотал Эрик и повернулся к ее матери. — Прошу прощения за опоздание, миссис Паркмен.

Миссис Паркмен любезно улыбнулась Эрику, хотя ему показалось, что выражение ее лица несколько холодно.

— Ну что вы, — промолвила она, — все в порядке. Так вы присядете?

Ему не хотелось говорить миссис Паркмен, что он понятия не имел о том, что его ожидали, хотя Дульчи, безусловно, сообщила матери, что он придет, а потом просто уверила в этом. Ну что ж… Он посмотрел на Дульчи. А почему бы и нет? Ведь она, должно быть, способна поверить во все, что угодно, и никогда не знает разочарований.

Конечно же, была и такая вероятность, что его приглашали на ужин, равно как и то, что он обещал явиться в назначенный час. Теперь, когда пришлось жить в двух мирах: одном — человеческом, а в другом — принадлежащем огромным кошкам, его едва ли мог удивить тот факт, что в последнее время постоянно происходила какая-то путаница с приглашениями на ужин.

Он сел на предложенное место и принялся за суп, принесенный Марсией.

— Мне надо было сделать несколько телефонных звонков в Штаты. А на это ушло довольно много времени, — сказал Эрик, чувствуя, что должен объяснить миссис Паркмен причину своего опоздания.

Во время ужина все трое вели приятную беседу, и когда Эрик смотрел на Дульчи и ее мать, на стол, пестрящий яркими цветами, на блеск свечей, на попугая, с дикими воплями прыгающего с ветки на ветку, на обезьянку, сидящую на дереве, на Порфирию, белым комочком свернувшуюся у ног Дульчи (Эрик решил, что она с необыкновенной скоростью примчалась домой, чтобы до его прихода сменить обличье), он ощущал, как все его существо переполняется благодарностью Богу.

«Если таков конец моей жизни, — размышлял Эрик, — то я просто не мог бы стать счастливее! Мне ничего больше не хочется. О, какое беспредельное блаженство!» Он посмотрел на Дульчи и увидел, что она нежно глядит на него. Когда их взгляды встретились, девушка слегка наклонилась к нему и быстро коснулась его руки.

— Правда, чудесно? — спросила она. — Мы трое так счастливы вместе! — Дульчи посмотрела на мать, и они обменялись улыбками, полными понимания, как показалось Эрику. Наверное, Дульчи может вызвать улыбку и симпатию у каждого, с кем встретится, и везде, куда бы она ни попала в своей жизни. И не только из-за своей необыкновенной, божественной красоты, но также из-за своего «я», которое несло умиротворенность и гармонию.

Подумав об этом, он вдруг почувствовал себя абсолютно оторванным от этого мира, словно какая-то будущая пустота манила его к себе. Эрик покачал головой, отгоняя это неприятное чувство. Почему же он боится ее? Она влюблена в него. Она сказала ему о своей любви всего несколько часов назад, и вот теперь он находится в ее доме. И Эрик украдкой глянул на нее, чтобы проверить, не изменилось ли что-нибудь в ее облике.

Когда Дульчи ела, светлые волны волос чуть ниспадали вперед, закрывая лоб, и Эрик видел только ее профиль, красивый нос, длинные ресницы и нежный рисунок рта. Нет, она совершенно не изменилась. Но ему страстно хотелось, чтобы мать оставила их наедине, ведь так хотелось расспросить Дульчи обо всем; одна мысль о том, что она могла измениться, вызывала у него сильнейший протест и возмущение.

Они все вместе выпили кофе, а потом миссис Паркмен поднялась и сказала:

— Прошу прощения, но мне придется вас оставить. Мне надо написать несколько писем. — Она протянула Эрику руку. — Очень рада была познакомиться с вами, Эрик. Прощайте.

Эрик настолько обрадовался, что наконец-то они избавились от нее, что вначале даже не понял, что ему сказали. Потом, когда Марсия убирала со стола, он повернулся к Дульчи.

— Твоя мама только что попрощалась со мной?

Дульчи, стоявшая рядом с ним, медленно опустила голову.

— Да. Мы ведь завтра уезжаем.

Эрик почувствовал, как виски его стянуло металлическим обручем с шипами, который сжимал голову все крепче и крепче.

— Уезжаете? — удивленно переспросил он.

— Да, — мягко улыбнулась она. — Мне тоже очень жаль.

— Ты ничего не сказала мне об этом днем, — сдавленно, чуть слышно проговорил он, нервно поглядывая на Марсию и ожидая, когда же та наконец уйдет. Он с удовольствием схватил бы ее в охапку и вышвырнул с патио, лишь бы только она поскорее убралась вон, раздавил бы ее на стене, как клопа, — да, у него хватило бы сил сделать это.

— Днем я еще не знала об этом, Эрик. Мы все решили позднее. Мама сказала, что папа слишком надолго задержался здесь, поэтому мы и уезжаем. Снова уезжаем, чтобы помочь ей хоть немного пережить утрату. Вероятно, вы не понимаете, каково это, Эрик, но уверяю вас, это очень трудно — жить с кем-то, кто уже умер, но не хочет оставлять вас в покое.