— А что он сделает с Николасом, когда найдет его?

— Убьет, — уверенно сказал монах. — О, не своими руками, конечно. Он слишком набожен для этого. Но у него есть много способов сделать то, что он хочет. Нам остается только надеяться, что он не обвинит Николаса в ереси. Смерть на костре слишком мучительна.

— Он не найдет его, — сказала Джулиана, скорее молясь об этом, чем утверждая. — Он уехал уже достаточно далеко…

— Они здесь! — раздался торжествующий крик отца Паулуса. Они с Гилбертом вышли из таверны. — Их лошади все еще стоят на дворе. Они забрались на вершину холма к святым руинам — очевидно, для того, чтобы сотворить один из своих богомерзких ритуалов.

— Бого — достойный человек, — возразил монах. — Он не станет богохульствовать и творить богомерзкие дела.

— Они оба злодеи, — прошипел аббат с ненавистью. — А потому они оба подлежат моему суду…

— Суду Господа нашего, — поправил тихо брат Бэрт.

— Разумеется. — Аббат направился в сторону холма. — Возьмем с собой шлюху, — приказал он.

— Куда?

— Мы направляемся за кубком святой Евгелины, — торжественно, нараспев произнес аббат. — И определим наказание грешникам.

Николас был пьян и очень рад этому. Но, даже напившись, он не мог выкинуть мысли о Джулиане из головы. Наоборот, ее образ стал более живым, более реальным, он вспоминал, как она касалась его, как целовала, как двигалась, как смотрела на него, словно на бога и дьявола одновременно.

Однако сейчас, когда он был так пьян, это уже было неважно. Он мог прислониться к стене бывшего римского дворца или обиталища святой Евгелины, что, впрочем, тоже было неважно, и петь песни о красоте Джулианы, а Бого был тоже слишком пьян, чтобы обращать на это внимание.

Сокровища моей любимой

Дороже злата и вина.

Меж ножек их хранит она,

Чтоб мог испить ее до дна.

— Ей бы это не понравилось, — пробормотал Бого. — Слишком грубо и непристойно.

— Предполагается, что ты не слышишь, — ответил Николас. — Я пою о моей любимой леди, а ты слишком большой негодяй, чтобы оценить ее.

— Вы такой же негодяй, как и я, милорд, — учтиво заметил Бого.

Любви беспощадный клинок

Пронзил мне сердце навылет.

Любви нежнейшая плоть…

— Милорд! — укоризненно воскликнул Бого. Николас вздохнул и вытянул длинные ноги перед собой. Он никогда больше не сядет на лошадь. И он никогда больше не будет заниматься любовью, пока не вернет себе Джулиану. А это не случится никогда. Поэтому он может спокойно лежать здесь под звездным небом на вершине холма, продолжать пить и надеяться, что его поразит удар молнии.

К сожалению, сегодня ночью, похоже, молний не будет, слишком тихо и ясно. Понадобилась бы вся ярость очень рассерженного бога, чтобы ударить в него молнией, и неважно, что он этого заслуживает.

К сожалению, он захватил в таверне недостаточно вина — видимо, недооценил свои возможности. Осталось на донышке. Стоило бы, пожалуй, отобрать у Бого. Тот был на двадцать лет старше, способен поглощать вино в невероятных количествах и все же оставаться на ногах. Но сегодня ночью Николас больше всего нуждался в забвении.

Моя любимая леди

Прекрасна, чиста и нежна.

Я душу и сердце ей отдал,

А после уехал навеки.

— Не в рифму, — буркнул Бого.

— Я знаю, — вздохнул Николас.

— Вам нужна рифма к слову «нежна», — услужливо подсказал старик. — Подходит слово «жена».

Николас потянулся, взял камешек и запустил им в Бого, но промахнулся. Бого только рассмеялся.

Николас поднялся на ноги, лишь слегка покачиваясь.

— Я ухожу, — заявил он важно.

— И куда же вы направляетесь?

— Искать Джулиану.

— И вы хотите снова ехать верхом? — Казалось, в голосе Бого звучало только искреннее изумление.

— О нет, — застонал Николас и снова опустился на камни. — Ты поедешь и привезешь ее мне.

— Непременно, — согласился Бого. — Она будет очень рада поехать с вами.

— Непременно, — повторил Николас. — Рада.

И с готовностью соскользнул в сон, где мог сколько угодно грезить о Джулиане.

Быстро приближался новый рассвет, а Джулиане хотелось плакать. Но слез больше не было. Страшная усталость и боль казались просто невыносимыми. Ветки деревьев хлестали ее по лицу, цеплялись за чепец, срывая его с головы. Она карабкалась вверх, медленно переставляя ноги, следуя за аббатом.

Собственно, у нее не было выбора. Он связал ей запястья и тянул ее за собой на веревке, чтобы она никуда не сбежала. Грубая пеньковая веревка натерла ей кожу до крови. Единственное, что ей оставалось, — это не отставать от аббата, хотя она постоянно путалась в своей длинной юбке, все время цепляющейся за ветки и камни. Веткой с головы сорвало чепец.

Джулиана слышала, как сзади пыхтит брат Бэрт. Он молча следовал за ней по тропинке, и она не знала, выполнит ли он свое обещание и постарается ли ей помочь. Впрочем, сейчас ее это не беспокоило.

Единственное, что ее беспокоило, находится ли еще Николас на вершине этой бесконечной горы. И действительно ли аббат намерен его убить. Она споткнулась и тяжело упала на колени, прямо на острые камни, невольно вскрикнув от боли, хотя и знала, что за этим непременно последует удар аббата. Он не заставил себя ждать, рывком веревки поднял ее на ноги, хлестнул по лицу.

— Еще один звук, миледи, — пригрозил он, — и я прикажу Гилберту вырезать ваш язык. Больше предупреждать не буду. Ясно вам?

Его бесцветные глаза ярко сверкнули, и, встретившись с ним взглядом, Джулиана впервые поняла, что такое настоящее безумие, очень далекое от игр и притворства шута. Она не стала повторять свою ошибку и просто покорно кивнула. Если бы она думала, что это может помочь, она бы закричала, чтобы предостеречь тех, кто мог быть на вершине. Но она знала, что любой звук будет поглощен густым лесом, окружающим их со всех сторон.

Скупая улыбка скривила тонкие губы.

— Хорошо. Вы учитесь покорности. И я знаю хорошее место для вас, где вы продолжите обучение. Святые сестры обители Искупления Грехов принимают распутниц для работы в прачечной. Именно там вы научитесь настоящему смирению.

Джулиана наклонила голову, чтобы скрыть ненависть, исказившую ее черты.

Он слышал, как она кричала. Джулиана кричала в его сне, и он начал прорываться из глубины затуманенного вином и сном сознания к реальности. Близился рассвет, и Николас окончательно протрезвел.

Поднялся ветер, луна исчезла, и первые лучи солнца уже показались на востоке. Начинался новый день.

Бого спал, его громкий храп перекликался с песней жаворонка в вышине. Кубок стоял на большом камне перед ним, и Николас пододвинулся к нему поближе, чтобы как следует рассмотреть то, чего он так отчаянно добивался, ради чего всем пожертвовал.

Смотреть на кубок совсем не так приятно, как на Джулиану, подумал он отрешенно. Простой кубок, сделанный из скучного золота, украшенный крупными камнями. У графа не меньше дюжины куда более красивых и изящных вещиц, так же, как и в хозяйстве у его собственного отца когда-то.

Но это был волшебный кубок. Он мог вылечивать болезни и заставить молчать шута — по крайней мере, так думала Джулиана. Он мог наказывать недостойных, никчемных грешников, а Николас чувствовал себя сейчас настолько никчемным, насколько вообще это возможно. Его голова раскалывалась, все тело болело, и зияющую рану на месте вырванного сердца прикрывал лишь клочок окрашенной кровью женской сорочки.

Он взял остатки вина и налил немного в священный кубок. Если святая Евгелина захочет наказать его, так тому и быть. И, протягивая руку, чтобы взять кубок, он, словно со стороны наблюдая за собой, отрешенно думал, что ждет его сейчас: смерть или жизнь?