Она попыталась придать своему голосу суровое выражение, и на короткое мгновение ему показалось, что она просто прикидывается скромницей. Но вдруг он заметил настоящий страх в глубине ее карих глаз и тут же отпустил ее.

Она вскочила с постели и отошла подальше от него так поспешно, что стало ясно: она боялась чего-то. Возможно, его. А возможно, мужчин вообще. Возможно, теперь она полагала себя в безопасности. Но она не была в безопасности, хотя Николас на мгновение почувствовал странное отрезвление.

Просто позор, если его святая Джулиана считает отвратительным занятие любовью. Она слишком желанна и мила, чтобы растрачиваться на неоправданные страхи. Должно быть, ее муж и в самом деле обращался с ней мерзко.

Придется найти к ней особенно деликатный подход, слава богу, он достаточно опытен и умел, чтобы действовать тонко. Но так или иначе, а она будет лежать перед ним, рыдая от счастья, даже еще не понимая, что именно с ней произошло.

Но эту крепость придется брать хитростью, а не силой. Николас улыбнулся, сейчас главное успокоить ее, пусть даже и обманом.

— Я напугал вас, миледи? Уверяю, я вовсе не собирался быть непочтительным. Ведь я всего лишь дурак, который не искушен в обращении с благородной леди.

— Напротив, вы слишком умны, — выпалила она. Ни его слова, ни тон ни в малейшей степени не обманули ее.

Это ему понравилось. Это было опасно, очень опасно — ее способность видеть насквозь все его хитрости, — но это и привлекало его в ней.

Гнев леди ранит меня глубоко,

В печаль мое сердце погружено.

Пусть на устах моих печать,

Она не сможет шуту отказать.

Джулиана выглядела более чем разгневанной, и Николас подумал, что, на его счастье, в этой почти спартанской комнате у нее под рукой не оказалось какого-нибудь подходящего предмета. Она вполне могла бы запустить в него чем-нибудь тяжелым.

— Я совершила ошибку, придя сюда, чтобы оказать вам помощь, — сказала она резко.

— Но, миледи, ведь это долг святых ухаживать за несчастными. Считайте это епитимьей за совершенные вами грехи.

Она стояла возле двери, но уходить не спешила — обстоятельство, весьма его порадовавшее.

— Пожалуй, я вспомнила пару грехов, — произнесла она задумчиво.

Все же она поразительная женщина.

— О миледи, поведайте мне о них, — сказал он, поднимаясь на локте. Спина все еще болела, но он действительно почувствовал себя лучше и готов был не замечать эту боль, если бы Джулиана дала ему хоть каплю надежды.

Ее чарующая улыбка была дразнящей и чертовски соблазнительной.

— Лорд шут, я согласна, — произнесла она низким глубоким голосом, в котором слышалось обещание. Она двинулась к нему, чуть покачивая бедрами, на губах играла призывная улыбка, и он уже протянул к ней руки, стараясь не замечать пульсирующей боли в плечах.

Она с изящным проворством уклонилась от его объятий, схватила кувшин с водой, в котором мочила тряпку, и резким движением перевернула его над головой Николаса.

Она была за дверью еще до того, как он успел понять, что произошло. К тому времени, когда он не на шутку разозлился, его ушей достиг замирающий в глубине темного коридора смех.

Николас скинул с плеч остатки своей разорванной мокрой и грязной рубашки и провел рукой по волосам, сбрасывая с них капельки воды. Он все-таки заставил печальную леди Джулиану засмеяться. Ради этого он готов был вытерпеть тысячу обливаний.

Он обязательно заставит ее смеяться вновь. Он прогонит скорбь и страх из ее карих глаз, он научит ее любить свое стройное, сочное тело. И станет любить ее, часто и долго.

А когда он уедет, кубок святой Евгелины и безгрешность леди Джулианы исчезнут отсюда навсегда.

6

Смех Джулианы оборвался сразу же, как только она вошла в свои покои. Это было большое помещение с примыкающими к нему дополнительными комнатами. Она полагала, что придется делить жилье с другими женщинами, как это часто бывает в больших домах. На самом деле это была одна из многих вещей, которые заставляли ее вспоминать спокойную, устроенную жизнь в Монкрифе — отдельная комната и личная постель.

Другие женщины могли храпеть, или не любить мыться, или даже, случалось, носили в своих волосах и одежде насекомых.

Но сейчас она предпочла бы дюжину женщин, кишащих насекомыми, той, что сидела в кресле возле очага. Леди Изабелла взглянула на свою дочь, спокойное лицо не выражало никаких эмоций, но руки сжимали на коленях бесполезное рукоделие.

— Миледи, — приветствовала гостью Джулиана с холодной вежливостью. — Чему я обязана честью вашего визита?

Это была тщетная надежда, что ее мать не собирается здесь оставаться, но, по крайней мере, завтра она станет замужней женщиной и ей придется делить постель с этим огромным, жутковатым мужчиной, который назвал Джулиану «дочкой».

— Это моя комната, Джулиана. Я хотела, чтобы ты побыла со мной, хотя бы одну ночь.

Джулиана обернулась на полуоткрытую дверь, за которой толпились несколько женщин из прислуги, очевидно сгорающих от любопытства. Она вернулась и резко захлопнула дверь прямо перед их носами.

— Хорошо, — произнесла она безразличным тоном.

— Аббат просит, чтобы мы пришли к нему, — продолжала Изабелла, нисколько не утратив присутствия духа от холодности дочери. — Полагаю, он намерен исповедовать нас, прежде чем он приступит к своим обязанностям.

— Но мне не в чем исповедоваться.

Улыбка Изабеллы получилась чуть-чуть кривая.

— А как насчет десяти заповедей?

— Почитать отца своего и мать свою? Но разве я проявила хотя бы малейшее непочтение к вам, миледи?

Джулиана изо всех сил старалась, чтобы у нее не дрожал голос. Ей совершенно не хотелось говорить или даже думать об этом. Она бесконечно устала от долгого и беспокойного путешествия в паланкине, ее растревожила и странно возбудила встреча с мастером Николасом. У нее просто не было сил ни обсуждать свои грехи с этим жестоким священником, ни тем более ссориться с матерью.

И в самом деле, Изабелла была гораздо больше похожа на мечты Джулианы, чем на монстра, которого рисовали в воображении ее обида и боль разлуки. Изящная, хрупкая женщина, сидящая сейчас возле камина, выглядела гораздо моложе своих лет, а ее мягкий нежный голос бы тем же самым голосом, который шептал слова утешения рыдающей девочке. Эти маленькие теплые руки гладили Джулиану по волосам, успокаивая и утешая в горькие минуты. Эти огромный карие глаза были полны слез в тот последний раз, когда Джулиану увозили в ее новый дом, к престарелому мужу, не обращая внимания на ее мольбы и рыдания.

Странно, но она совсем забыла о том, как плакала тогда мать. И если ее мать все-таки не была бесчувственным монстром, который рисовался в ее воображении все эти годы, то что же тогда было правдой, а что не было?

— Ты самая почтительная дочь на свете, — мягко сказала Изабелла. — Но ты все-таки не простила меня, не так ли? Ты думала, что я могла тебя спасти и не сделала этого.

— Я думала, что ты могла хотя бы попытаться, — прошептала Джулиана.

— О, мой ангел… — начала прерывающимся голосом Изабелла, но громкий стук в дверь прервал ее, и Джулиана поспешила открыть, лишь бы только прервать этот мучительный разговор.

Она сразу узнала слугу мастера Николаса, стоявшего за дверью, — смуглолицего, опасного на вид человека, который являлся прекрасным дополнением к хитрецу, называющему себя дураком.

— Отец Паулус зовет вас, миледи, — произнес он хриплым голосом, при этом сам он выглядел явно недовольным. — Я отведу вас к нему, прежде чем проведаю своего хозяина.

— Ваш хозяин в полном порядке, Бого, — сказала Джулиана. — Он только что насладился холодным купанием.

Она хотела смутить или озадачить его своими словами, но вместо этого ужасное лицо слуги озарилось веселой улыбкой.