И, учитывая все это, спрашивается, что ей было делать в Корпусе? Тем более что там не было дяди Паши, а значит, не было никого – как в пустыне. А что касается физической подготовки, то она проходила ее с Николь такую, какая и не снилась братцам-кадетикам. Они без устали катались на лошадях, выходили в открытое море на губернаторской яхте – дважды доплывали до Сицилии[51], возвращались всю ночь и приплывали в Бизерту на зеленом рассвете; часами стреляли в гарнизонном тире из пистолетов. Нужно заметить, что в этом виде спорта Николь была настоящим мастером и воспитала Машеньку себе под стать. И раньше в Джебель-Кебире Машеньке приходилось стрелять и из тяжеленной трехлинейки, приклад которой так отдавал в плечо, что оставались синяки, и из пистолета, и из револьвера, но там на счету был каждый патрон и больше приходилось целиться, чем стрелять, а здесь патронов у них было сколько душе угодно – пали себе и пали до одури! Еще они играли в теннис, корт был в губернаторском саду, еще обожали вылазки в пустыню, конечно, это были так – набеги, чтобы к заходу солнца обязательно быть вблизи дома. Но однажды Николь отпросилась у мужа в настоящую экспедицию. В одном из гарнизонов, за перевалом Берегового Атласа, на краю настоящей Сахары нужно было менять людей, отбывших там положенные три месяца. Караван собрался немаленький, верблюдов и лошадей готовили неделю, кормили, поили, лечили и холили по всем правилам.
– С пустыней не шутят, я знаю это не понаслышке, – напутствовал Николь и Машеньку губернатор. – Отпускаю вас только потому, что с вами поедет наш великий эскулап и знаток Сахары Франсуа. – Он улыбнулся в сторону доктора со всей возможной в его должности искренностью. – С наступлением ночи никаких отлучек из каравана, ни на шаг, на любое шевеление за чертой бивуака часовые открывают огонь на поражение – и никаких шуточек! Мертвые – лучше рабынь на цепи неизвестно у кого и неизвестно где. Похитив любую из вас, разбойники живо переправят вас за тысячи километров. Ты поняла меня, Николь?
– Да, мой повелитель! – игриво потупилась Николь.
– Вот, ты опять дурачишься! – вспылил генерал-губернатор. – Все! Если ты не способна понять серьезность моих предостережений, тогда оставайтесь дома!
В конце концов Николь и Машенька торжественно поклялись, что не станут нарушать порядка в конвое, и только после этого губернатор разрешил им участвовать в походе.
Наверное, не будь этого семнадцатисуточного путешествия на окраину Сахары, всю свою жизнь Машенька прожила бы и прочувствовала совсем иначе. Не лучше и не хуже, а совсем по-другому – не в смысле внешних событий, которые предначертаны всем нам свыше, а по наполнению души теми неведомыми многим другим людям ощущениями пустыни, которые испытала она в самой Сахаре и на подходах к ней.
Пока человек бежит в упряжке повседневных забот по добыванию удовольствий или куска хлеба, пока он едет «на ярмарку» и под горку катится «с ярмарки», жизнь представляется ему бессюжетным нагромождением событий, как бы даже и не вытекающих одно из другого, разрозненных и ни к чему не обязывающих. А когда человек оказывается на склоне лет, притормаживает в своем беге и понимает, что бежит он не в Жизнь, а из Жизни, то люди, способные отвлечься от всеобщего вялотекущего заблуждения, что центр мироздания проходит именно и несомненно только через их пуп, вдруг остро осознают, что «сюжетец-то был». Что все мельчайшие события внешней жизни и движения души притерты до микрона, все подогнано самым удивительным образом – сама судьба и прожитая жизнь, собственно, и образуют сюжет. Наверное, поэтому читатели так любят сюжетные книги, не обязательно детективы (многие вообще не переносят их на дух, равно как и научную фантастику), а именно книги с ярко прорисованными судьбами и характерами, с цепью происшествий не только во внешней, но и во внутренней, духовной жизни героев.
То же самое, что бывает со многими, случилось и с Марией Александровной Мерзловской: только когда состарилась, отошла от дел и переселилась жить под церковь Воскресения Христова, тогда она и поняла, что «сюжетец-то был», да еще какой закрученный. Многое смыло в памяти, унесло в реку забвения, как легкие песчинки, а какие-то тяжелые камешки навсегда остались лежать в душе, как в копилке. Одним из таких драгоценных камешков и был тот поход в Сахару.
– Сахара, мадам Николь и мадемуазель Мари, и вы, мадемуазель Клодин, – это Сахара: ее ни объять взором, ни рассказать о ней невозможно. Это такой кусочек планеты, который тянется на шесть тысяч километров с запада на восток и на две тысячи километров с севера на юг, – разглагольствовал на первом же привале доктор Франсуа, которому очень нравилась его роль проводника и талеба[52] Великой стихии, неведомой его спутницам.
Клодин не думали брать в поход, но она устроила такой «бунт на корабле», так рыдала, так причитала, что она с ума сойдет, не видя мадам Николь и мадемуазель Мари, что отказать ей не смогли, хотя все понимали, что дело не в Николь и Мари, а во Франсуа, ради общества которого Клодин готова хоть к дьяволу в пасть, а не то что в пустыню Сахару. Поскольку Клодин боялась лошадей и не ездила на них отродясь, то ее пристроили на верблюде, в замечательно уютном паланкине, в котором по положению ехать бы мадам Николь, а не ее горничной. К слову сказать, Клодин оказалась весьма полезным членом общества путешественников: она трудилась и услужала в походе что было сил, с особенным рвением. Конечно, она обслуживала доктора Франсуа, но Николь смотрела на это не просто сквозь пальцы, а с пониманием.
– Вы думаете, Сахара – это кучи песка? Вы ошибаетесь, мои дорогие. Песчаные пространства, или так называемые эрги, занимают меньше одной шестой части Сахары. Пустыня Сахара – это горы, плато, впадины, это тысячи квадратных километров каменистых равнин, которые называются гамады, это миллионы тонн щебня и гравия – рэга, это неоглядные пространства серир, а попросту гальки. Всю Сахару пересекают сухие русла рек – вади, они начинаются в Атласе, мы их увидим, когда перевалим горы. Вади имеют имена, как настоящие реки, по их руслам стекают дождевые потоки, а под ними идет подземный водоток, который питает многие артезианские бассейны Сахары и пресные воды озера Чад.
прочла по-русски Машенька то, что прочла бы на ее месте любая интеллигентная русская барышня.
– Красиво, – сказал Франсуа по-русски. Он уже неплохо понимал язык далекой России и хорошо чувствовал интонации.
– Это стихи Николая Гумилева, нашего хорошего поэта, он путешествовал по Африке, бывал на озере Чад.
– О-о, Николя, так я его знай! – воскликнул Франсуа. – Лет пятнадцать туда, – он махнул ладошкой себе за плечо, – я с ним знай. Он брал у мой переводчик на арабский, я ему давай такой хороший переводчик. Очень хороший.
– У нас ходили слухи, что его убили в России, – сказала Машенька, – но я не знаю точно…
– О-о, Николя! Он не был озеро Чад.
– Почему? – спросила Машенька по-французски.
– Я думаю, он не мог дойти так далеко, – отвечал Франсуа по-французски, – но он поэт, а поэтам необязательно бывать в тех местах, которые они описывают. Пусть он там не был, но это все равно правда. Раз поэт говорит, то ему надо верить.
– Как странно! – сказала Машенька по-французски. – Дай бог, чтобы он был жив и ему почудилось, что сейчас здесь, в пустыне, мы читаем его стихи и говорим о нем с человеком, который его лично знал и видел здесь, в Африке.
– Да, в жизни много чудесного, – заметила Николь.
– Мадам Николь, сядьте на кошму, – вмешалась в разговор Клодин, – а то вы уже вся на земле. Здесь могут быть скорпионы.