Когда монах уселся, Хиро вытащил катану из ножен и положил ее на фальшпол, снял сандалии и забрался внутрь. От отнес меч к бару. Поклонившись, Гиндзиро принял оружие и убрал в деревянную стойку в дальнем конце комнаты рядом с тремя другими катанами. Две принадлежали другим посетителям. Третья, должно быть, была оставлена пьяным по ошибке.

Хиро показал Гиндзиро два пальца.

Хозяин нахмурился:

– Не покупай ему сакэ. Ты знаешь, мне не нравится, что он здесь.

– Так прогони его, – ответил Хиро, зная, что тот этого не сделает.

– Ты знаешь, я не могу. Не рискуя при этом подпортить карму.

– И не получив жалобу судье от настоятеля храма, – добавил Хиро. Гиндзиро боялся судью гораздо больше, чем любого из богов.

– Он плохо влияет на дело, – пожаловался Гиндзиро.

– Я не люблю пить в одиночестве, – возразил Хиро. – Так что, на мой взгляд, он не помеха твоему делу... если ты хочешь хоть что-то с меня получить.

Гиндзиро нахмурился, подошел к стойке и со стуком поставил на деревянную столешницу две керамические чашки. Потом вздохнул и отошел за бутылкой сакэ.

Когда торговец вернулся, Хиро взял чашки и бутылку и направился к Сукэ.

– Очень любезно с твоей стороны, очень любезно, – сказал монах, когда Хиро опустился на колени и поставил чашки с бутылкой на пол перед ними. – Амида Будда сохрани твою душу.

Хиро наполнил чашу Сукэ, а потом и свою.

Монах поднял ее обеими руками.

– Да снизойдет на тебя бесконечное благословение.

Он выпил сакэ одним глотком и опустил чашку. Язык Сукэ пробежал по губам, дабы не оставить ни единой капли. Он посмотрел на бутылку взглядом, каким собака смотрит на мясника.

Хиро заново наполнил чашку Сукэ, но бутылку на пол не поставил. Священник выпил еще дважды, но после четвертой чашки он всего лишь сделал глоток, вместо того чтобы выпить напиток залпом.

Хиро поставил бутылку и поднес свою чашку к губам. Они пили молча. Всякий раз, когда синоби наливал монаху сакэ, тот осыпал его благословениями, которые каждый раз звучали искренне, словно Сукэ не помнил, насколько часто повторялся этот ритуал.

Хиро слабо верил, что его доброта дарует ему вечное достоинство, как заявлял Сукэ, но синоби нравилось видеть старика счастливым. У Хиро при этом был отличный повод покупать сакэ, но еще лучший повод, чтобы самому не пить.

Наполнив чашку Сукэ в седьмой раз и жестом показав Гиндзиро принести еще бутылку, Хиро спросил:

– Казу давно видел?

– Не так уж и давно. – Сукэ покачал в руках чашку, осушил ее одним глотком и поставил на пол, чтобы заново наполнить. Хиро опорожнил бутылку.

Сукэ вздохнул и с тревогой посмотрел в сторону барной стойки, словно сомневаясь, что Гиндзиро принесет им еще сакэ. Только после того, как прибыла вторая бутылка и наполнились чашки, монах, казалось, вспомнил, что Хиро задал ему вопрос.

– Не сегодня. Вчера он купил мне чашечку сакэ.

Зная монаха, это скорее всего была бутылка.

– Казу хороший человек, – сказал Сукэ. – Хоть и не такой хороший как ты, Хиро. Да благословит тебя Амида Будда.

Как только слова вылетели из его рта, к магазинчику сакэ подошел самурай. Он был одет в дороге черное кимоно с гербом сёгуна, а его мечи стоили больше, чем большинство владельцев магазинчиков зарабатывали за год. Его волосы были собраны в идеальный пучок. Смазанные маслом, они сияли, словно лунный свет на глади ночного озера. Узкое лицо самурая и его черные миндалевидные глаза останавливали женщин на улице, но выражали лишь смирение, которое было нехарактерно для двадцатилетнего молодого человека. Его осторожные движения и доброжелательное поведение располагали к себе. Люди доверяли ему и не считали его угрозой.

Большинство, по крайней мере.

Хиро же был не настолько глуп.

Глава 21

Самурай достал катану, забрался в магазинчик и отдал меч хозяину. Вернувшись от стойки с чашкой и бутылкой сакэ, он заметил Хиро в обществе монаха. На лице молодого человека появилась улыбка. Он изящно поклонился.

– Хиро, – сказал он с акцентом, привнесенным обществом сёгуна и императорским двором. – Что привело тебя к Гиндзиро? Сбежал с проповеди своего чужеземного священника?

Хиро улыбнулся, услышав его идеальную манеру речи. Казу же, пока учил подобное произношение, только и делал что жаловался. Однако много лет спустя уже никто не догадался бы, что вежливый молодой человек вырос в диком районе Ига.

– Ему нужно молиться и за кого-то, кроме тебя, Казу, – с усмешкой возразил Хиро.

Казу рассмеялся и уселся между Хиро и монахом. Он огляделся, пока устраивался поудобнее. Самурай открыл было рот, чтобы задать вопрос, но Хиро его опередил:

– Я не видел ее.

На лице Казу появилось разочарование. И Хиро знал, в чем причина. Казу приглянулась дочь Гиндзиро, Томико, которая иногда по ночам помогала отцу.

Самураи не роднились с торговцами, но это правило вряд ли могло обуздать нрав Казу. Хотя Хиро и не сомневался, что молодой человек не станет поддаваться эмоциям, он делал все, чтобы помешать его возможному краху.

– Тебе это прекрасно известно, – сказал Хиро.

– Мы здесь одни, – протестующе ответил Казу, не понимая, почему Хиро против. Он поднял с пола пустую бутылку и демонстративно ею потряс. – Завтра Сукэ ничего не вспомнит.

– Вашу щедрость я запомню навсегда, – невнятно пробормотал Сукэ, наливая себе из бутылки Казу. – Тысяча благословений Амида на ваш дом.

Он осушил чашу и хитро улыбнулся, глядя на Казу поверх нее.

– Видишь? – сказал Казу.

Гиндзиро принес третью бутылку сакэ для Хиро и тарелку с маринованными овощами. Когда монах потянулся за редисом, торговец отодвинул тарелку и поставил ее между самураями вне досягаемости Сукэ. Прежде чем вернуться за прилавок, он глянул на Хиро, словно предупреждая того, чтобы он не смел кормить монаха.

С умоляющим выражением лица Сукэ перевел взгляд с самурая на еду. Когда Хиро пододвинул тарелку в направлении монаха, на лице Сукэ снова появилась пьяная ухмылка. Овощи исчезли меньше, чем за две минуты, следом за большинством выпивки из бутылки Хиро.

Казу покачал головой:

– Он пьет слишком много сакэ.

– Когда это ты обзавелся совестью?

Казу опустил голову и одарил Хиро опытным взглядом.

– Если ты хочешь, чтобы он здесь пил, тебе придется позаботиться о его благополучии.

Хиро кивнул, соглашаясь с наказанием, и обратился к Сукэ:

– Ты сегодня ел рис?

– Рис? – На рясу Сукэ посыпался маринованный редис. Казу отклонился, чтобы на него ничего не попало. Монах решительно покачал головой: – Не сегодня.

Хиро поймал взгляд Гиндзиро, сложил руки наподобие миски и произнес слово «рис».

Гиндзиро отрицательно покачал головой, но когда Хиро вытащил две серебряные монеты, торговец вздохнул и исчез на занавеской, отделявшей лавку от жилых помещений и сакэварни за ними.

Хиро отпил сакэ из своей чашки, которая была все еще наполовину полной с того момента, как он налил в нее из первой бутылки. Ферментированный рис был сладким, но обжигал горло, словно яд. Мало что было для Хиро более неприятным, чем необходимость притворяться, что ему нравится сакэ.

Хиро с Казу потягивали сакэ из своих чашек, в то время как монах, прикончив выпивку Хиро, перешел на бутылку Казу. Когда рис был готов, Хиро отдал Гиндзиро две серебряные монеты и еще одну за сакэ. Это было двойной переплатой, но Хиро не возражал. Излишек денег обеспечивал Сукэ местом, где он мог бы поспать после всего выпитого.

Пока монах ел рис, Казу спросил:

– Тяжелая была неделя?

– Тяжелее, чем обычно, – ответил Хиро. – Но мне уже пора. Стоит ли рассказывать наспех?

Казу согласно кивнул в ответ на завуалированную просьбу.

– Можем пройтись вместе.

Они попрощались с Сукэ, забрали мечи и обули свои сандалии. Хиро вышел на середину улицы и направился на север.

Казу подождал, пока они не отошли от сакэварни на некоторое расстояние.