Налетевший ветерок подбросил в воздух пыль и мелкий мусор. Муго закрыл лицо ладонями, чтобы уберечь глаза. Пыль, клочки бумаги, описывая спирали, взмывали все выше и выше. Люди говорили, что такой ветер насылают фурии. Обычно он продолжался несколько секунд и исчезал так же неожиданно, как поднимался. Но сейчас он все крепчал, и уже целые тучи мусора носились в воздухе. Наконец ветер утих. Муго наблюдал, как медленно оседает пыль. Это зрелище почему-то подействовало на него благотворно. Исчезла дрожь, прошла подавленность. Он подобрал мотыгу и бодро двинулся дальше. Он был почти спокоен.

Но недолго.

Он прошел всего несколько шагов, и сердце екнуло: со стены из рифленого железа на него смотрело лицо Кихики. Он глядел не отрываясь на это черное лицо, четко выделявшееся на белом фоне, а оно становилось крупнее и крупнее, и уже все вокруг было заполнено только им. Волнение и пьянящий ужас, которые он уже испытал однажды в детстве, в ту ночь, когда собирался задушить тетку, захлестнули Муго. За голову Кихики назначено вознаграждение!.. За голову… Кихики.

В радостном изумлении Муго зашагал к канцелярии районного комиссара. Бог приказал Аврааму принести в жертву своего единственного сына Исаака, сжечь его на горе в стране Мориа. Авраам построил алтарь, и сложил дрова, и связал сына своего Исаака, и простер длань, и занес над ним нож. Исаак покорно ждал, когда нож обезглавит его. Он знал, что занесенный меч должен опуститься, он уже чувствовал на своей шее его холодное лезвие. Но тут Исаак услыхал глас божий. Он зарыдал. "Спасен, спасен!" — ликующе повторял Муго. Он плыл над землей в этом видении. В его затуманенной голове, как смерч, проносились мысли и оседали, укладываясь в конкретную логику внезапно озарившего его решения. Довод был столь ясен, столь радостен, он объяснял все, что раньше не поддавалось разумению. Я избран свыше. Я не должен погибнуть. Я должен быть здоровым и крепким — в чаянии дела всей моей жизни… Это мой долг перед самим собой, перед грядущим. Господь не допустил, чтобы Моисей пропал в тростниковых зарослях, ибо у него было великое предназначение.

К этим возвышенным думам примешивались мысли о вознаграждении, о деньгах и связанных с ними многообразных возможностях. Он прикупит земли. Построит большой дом. Подыщет жену и наплодит детей. Новизна и доступность всего этого кружила голову. Никогда раньше Муго и помышлять не смел о женщине. Теперь он перебирал одну за другой всех деревенских девушек. Он похвастает своим триумфом перед тенью тетки, добьется положения в обществе, приблизится к людям, властным над другими людьми. Ибо чего стоит богатство без власти? Что такое власть? Судья властен. Он волен отнять у человека жизнь, и никто не усомнится в его правоте. Да, положение в обществе — это право невозбранно причинять боль другим, чтобы тебе покорялись безропотно. Как директору школы, судье и губернатору.

Когда, запыхавшись, он прибежал к районному комиссару, было еще слишком рано. Дом для канцелярии выстроили недавно в месте, одинаково удаленном от всех окружающих деревень. Двое полицейских в глухих черных свитерах охраняли вход. С нетерпеливой досадой взирал Муго на это препятствие, выросшее на его пути.

— Мне надо повидать районного комиссара, — еще не очнувшись от своих грез, буркнул он, норовя прошмыгнуть мимо часовых.

— По какому делу? — Один из полицейских ухватил его за плечо и отшвырнул назад.

— Я пришел поговорить с ним с глазу на глаз, — изумившись, ответил Муго.

— С мотыгой и пангой? Ха-ха-ха!

— Скажи нам, зачем он тебе понадобился?

— Не могу. Вам — не могу.

Полицейские глумливо заржали, выхватили у него из рук мотыгу и пангу и отбросили в сторону.

— Не может… Нет, ты слышал? Чего тебе, деревенщина?

— Я должен… это… это очень важно. — В душу заползал страх. Полицейские тщательно обыскали его, грубо толкая из стороны в сторону.

— Надо бы его раздеть.

— Ишь, долговязый… Если все у него такое…

— Достается от тебя женщинам, а?

— Женщинам? Ты шутишь, что ли! От такого любая шлюха сбежит.

— Некоторые с коровами любятся. Ха-ха!

— Ха-ха! Или со старухами.

— Ха-ха-ха!

На крыльце показался районный комиссар Джон Томпсон и прикрикнул на часовых. Они доложили ему о Муго и получили приказ впустить его. Муго едва дышал, когда влетел в кабинет Томпсона. Он испытывал признательность белому, избавившему его от стыда и унижения, но теперь, очутившись в кабинете, растерял все мысли и не знал, с чего начать. Впервые он так близко видел белого. Он перевел взор на противоположную стену, решив по возможности не глядеть белому в лицо.

— Чего ты хочешь? — Холодный, ровный голос вывел Муго из оцепенения.

— Кихика… Я пришел сюда насчет него.

Томпсон выпрямился на стуле. Потом встал, оперся руками о край стола, пристально разглядывая Муго. Оба они были примерно одного роста. Муго решительно избегал встречаться с белым взглядом. Белый снова сел.

— Ну и что?

— Я знаю, — повторил он тихо, — я знаю, где найти Кихику сегодня вечером.

И снова ненависть к Кихике переполнила сердце. Он дрожал от торжествующей ярости, выкладывая все, что терзало его вот уже неделю. Все его существо обуяла чистая, упоительная радость. Он был вне добра и зла: он наслаждался властью и силой того, что знал. Разве не держал он в своих руках судьбу другого человека? Его сердце было как наполненная до краев чаша. Слезы облегчения оросили глаза. Целую неделю он сражался со злыми духами, один на один. Это признание было его первым общением с живым человеком после долгих семи дней одиночества. Он проникся глубокой благодарностью к белому, внимательному слушателю, который снял тяжесть с его сердца, избавил от кошмара. Он даже осмелел до того, что взглянул на белого, нежданно-негаданно обретенного друга. Улыбка расплылась по лицу и замерла, превратившись в оскал, когда глаза его встретились с непроницаемым, холодным и жестким взглядом белого.

Районный комиссар обогнул стол, приблизился к Муго. Взял его за подбородок, закинул голову назад. И неожиданно плюнул в черную физиономию. Муго отшатнулся, поднял левую руку, чтобы отереть лицо. Но белый опередил его и закатил Муго увесистую пощечину.

— Многие уже пытались дурачить нас ложными показаниями. Ты слышишь? Они тоже зарились на вознаграждение. Мы не выпустим тебя отсюда, пока не проверим твоих слов, и если окажется, что ты солгал, вздернем тут же. Ты понял?

С этим кошмаром ничто не могло сравниться. Стол, белое лицо, потолок, белые стены завертелись волчком. Потом вдруг все замерло на месте. Он пытался успокоиться. Но земля вздыбилась под ним, и он стал падать. Он воздел руки кверху, в глазах было темно. Он знал, что падает на острые камни. Это неотвратимо, слезы ему не помогут. Со сдавленным криком он рухнул на выпирающие острыми краями камни, к ногам белого. Потрясение было столь велико, что все в нем онемело — он не ощущал боли, его не пугала кровь.

— Ты слышишь?

— Да.

— Ты должен говорить мне "эфенди".

— Да…

Слово застряло, заперло глотку. Из отверстых губ вылетали несвязные звуки. В уголках рта собиралась пена. Он уставился на белого с влажным блеском в глазах, не видя его. Потом стол, стул, районный комиссар, беленые стены, земля снова закружились все быстрее и быстрее. Он ухватился за стол, чтобы сохранить равновесие. Ему уже не надо было денег. Лишь бы не думать о том, что он натворил!..

Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода.

Евангелие от Иоанна, 12;24 (Подчеркнуто черным в Библии Кихики.)

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали… Откровение, 21; 1

Кения обрела независимость 12 декабря 1963 года. За минуту до полуночи на стадионе в Найроби были погашены огни, и трибуны с людьми, собравшимися на торжественную церемонию со всех концов страны и мира, погрузились во мрак. В темноте был торопливо спущен "Юнион Джек". И когда вновь вспыхнули прожекторы, новый кенийский флаг трепетал на ветру, полицейский оркестр исполнял новый национальный гимн, и толпа, увидевшая этот черно-красно-зеленый флаг, протяжно и восторженно зарокотала. Стадион гудел, как лес в бурю, когда ветер с корнем вырывает вековые деревья и они рушатся в жирную глину.