Дальше я видел два варианта. Выбор зависел от моего физического и душевного состояния вечером, когда мы укладывались спать. Устал я за день или не очень устал. Если выбился из сил, играя в футбол, я выбирал короткую версию. Она была такова: Бьерн Греттюн и я стоим на берегу. Обсуждая проблему Эллинг и Господь Бог, он обнимает меня своими загорелыми руками. Я представляю себе, как мне станет скоро легко, свободно, придет ощущение счастья, предчувствие близости Бога. Святой Дух войдет в меня, я переберусь в палатку для взрослых, стану частью взрослого содружества. Мои ровесники, не очень-то верующие христиане, пусть делают, что хотят — хихикают, жуют припрятанные в кулечках сладости и бросают злобные слова, мне что? На меня снизошел Мир. Мы сидим в палатке после десяти вечера, пьем обжигающий губы чай и говорим полушепотом о сомнении и вере, о вине и примирении. Мы молимся вместе, и мы взаимно прощаем друг друга.

Вторая версия была более драматической и развертывалась различно. Например, один ее вариант был таков. Я вырываюсь из рук Бьерна Греттюна. Плачу и бегу в лесную чащу, в темную глубь леса. Бьерн Греттюн следует за мной, одетый в белый свитер. Он зовет меня, озабоченный и взволнованный. У него, дескать, не было намерения испугать меня. Но он это сделал. Он, Бьерн Греттюн, безжалостно растоптал приютившуюся во мне птицу, она вспорхнула и запуталась в закоулках моей души с жалобным криком. Бьерн Греттюн не отстает. Но вот я споткнулся и упал. Терновник исколол меня до крови… Все равно поднимаюсь и бегу, дальше и дальше! Бьерн Греттюн за мной. Он понял. теперь серьезность положения. Понял, что мир молодого парня рухнул, когда он задавал ему там на берегу будто бы безобидные, однако довольно коварные вопросы. Ему бы остановить малыша Эллинга, обнять и просить о Милости. Но Эллинг ослеплен страхом и сомнением. Безбожник, он мчался в ночь. А за ним Бьерн Греттюн. «Ты не уйдешь от Бога!» — кричал он мне вслед. И его слова, точно лезвие бритвы, точно острый нож под лопатку. Я падаю, наконец, лежу и тяжело дышу, сосновая ветка незаметно колет щеку. Бьерн Греттюн склоняется надо мной… Бьерн Греттюн.

В другой раз было по-другому, особенно, если очень хотелось спать. Тогда случалось, что я падал в пропасть или в бурную реку. Бьерн Греттюн искал меня и находил. С опасностью для жизни он прыгал с вершины горы в мрачное глухое ущелье или бросался в жуткий водоворот. И спасал меня. Всегда. Несколько раз я умирал. Тогда я улыбался ему на прощанье, и он доставал из кармана Новый Завет и зажигал зажигалку, которую носил при себе, хотя и не курил. Мы говорили вполголоса, выясняли все непонятные места в Тексте, прежде чем я отправлялся в царство смерти, то есть, засыпал. Иногда случалось и такое: я не умирал, а был избран руководителем над другими ребятами, руководителем в содружестве других руководителей. Все происходило в зависимости от того, в какой форме я пребывал вечером.

После визита, нанесенного Эллингу Эриксеном из социальной конторы и Ларсеном с первого этажа, я почувствовал острую необходимость переложить часть своей боли и несчастья на плечи другого. Бьерн Греттюн моих мыслей как нельзя лучше годился для такой роли. Светлая звезда на темном небосклоне! Я, конечно, не знал, где сейчас находился Бьерн Греттюн, и жил ли он вообще на этом свете. Но созданный моим воображением Бьерн восхищал меня. Мне казалось, я ощущаю объятие его сильных рук. Слышу его уверенный голос, который говорит мне, что я тот, на кого можно положиться. В действительности же он ни единого раза не обратился прямо ко мне за четыре недели жизни в лагере. Я был тихим и скромным мальчуганом, всегда позади других, незаметный резерв в футбольной команде. В беге на местности я никогда не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Но и не последним, как Бьерн Греттюн имел обыкновение говорить в утешение, шестнадцатым или, например, двадцать вторым. Он не замечал меня, а я видел только его, его.

«Бьерн Греттюн, — думал я. — Сейчас я снова бегу во всю прыть по ночному лесу. Кто-то шепчет, что я приближаюсь к бездне. Пожалуйста, приди и обними меня, крепко и по-дружески. Или: Эллинг погибнет».

Когда большинство людей сидели и смотрели вечером «Новости дня», я пошел на Гревлингстиен 17«б» и наклеил имя «Бьерн Греттюн» возле звонка безымянной квартиры рядом с Арне Моландом.

Глупо? Возможно. Но когда я возвратился к себе домой и зашел в комнату Ригемур, мне показалось, будто я вижу движение за стеклами в той квартире. На одну секунду привиделось.

Бьерн Греттюн сидел в темной комнате. Не верю, чтобы он молился. Я полагаю, что он покинул Бога или Бог покинул его. И еще одно: я не думаю, что это имеет значение. Чутье говорит мне, что Бьерн Греттюн с Богом или без Бога остался тем же, каким я знал его много-много лет назад. Имя Бьерна Греттюна было для меня синонимом железной воли и непреходящего чувства справедливости. Именно в таком союзнике я сегодня нуждался.

Лишь позже, когда я увидел Ригемур Йельсен, стоявшую с кувшином воды возле больных растений, я вдруг по-настоящему понял, что означало предложение Эриксена. Теперь до меня дошло. Меня хотят выбросить из квартиры. Не больше и не меньше. Они хотят выселить меня из дома моего детства. Сказал я «не больше и не меньше»? Чепуха! Больше, конечно. Что он, собственно говоря, подразумевал? Одна мысль, что кто-то должен «немного присмотреть» за мной привела меня в тошнотворное состояние. Как можно вообще присматривать «немного» за кем-то? Либо полный контроль за человеком, либо никакого контроля. Середины нет и не может быть. Эриксен из социальной конторы стоял фактически здесь, в моем собственном доме, доме моего детства, в доме, который, по его словам, теперь невозможно оплачивать больше и… говорил со мной, как с двенадцатилетним мальчуганом, недавно потерявшем родную мать. Почему он не хотел считаться с фактом, что личность, с которой он вел переговоры, благородный мужчина 32 лет, мужчина, который должен бриться два раза в день, дабы выглядеть представительно… и он делал это? Да, могу подтвердить. Два раза ежедневно. И летом, и зимой. В солнце, в дождь, в снег и туман. Эриксен из социальной конторы задумал потеснить этого мужчину, некого Эллинга, у которого был рост один метр и восемьдесят сантиметров без башмаков и который весил восемьдесят четыре килограмма (чистый вес). Мужчина получал каждый месяц социальное пособие, а в остальном… никого не беспокоил. В газетах я, между прочим, читал, будто сотрудники социальных контор загружены по горло работой и потому не справляются с ней. Неправда! Неправда! Ложное мнение. Я и раньше не очень-то верил, подозревал, а вот теперь визит Эриксена рассеял все сомнения. Я утверждаю, что у Эриксена из социальной конторы было достаточно много времени, достаточно, чтобы мучить меня в моем собственном доме.

Я снова начал плакать. Подумал в отчаянии: «Что же творится? Они хотят меня выдворить! Куда деваться? Где приткнуться?» «Мы найдем что-нибудь для тебя», — сказал Эриксен из социальной конторы. Но кто это «мы» и что значит «что-нибудь?» Я видел перед собой квартиру-лилипут, практически просторный платяной шкаф в незнакомом мне городе-спутнике. Я представил, как дверь моей квартирки-шкафчика то и дело открывается, возможно, каждые пять минут, чтобы тот или иной «присмотрел за мной». («Ага, значит, решил отдохнуть немного на диване, Эллинг? Почему не хочешь постоять у окна и подышать свежим воздухом? Опять бегаешь по комнате? Возьми шмат хлеба с креветочным сыром, понял? Да, да. Я только на секунду забежал посмотреть. Посмотреть, все ли у тебя в порядке. Пока, еще увидимся. Забегу скоро опять, жди».) Разве это жизнь?

Ригемур Йельсен, кажется, закончила поливать цветы, но снова повернулась к растениям и стала по привычке срывать засохшие листья. Что же происходило на самом деле с ее растениями? Что она делала с ними? Отчего они у нее погибали? Я взял телескоп и навел прямо на ее лицо и… даже подпрыгнул от неожиданности. Показалось, будто она тоже смотрела на меня в упор… но, естественно, это был оптический обман. Внезапно она исчезла из поля зрения, но вскоре я нашел ее: она стояла у плиты на кухне. Вероятно, готовила еду. Я хорошо видел ее спину. «Вероятно, кофе, и не одну чашку, — подумал я, — варит побольше кофе, чтобы хватило на всю передачу по телевидению “Вопросы и ответы”». И еще я думал: «Как обманчиво внешнее! Что может быть невинней образа пожилой женщины, сидящей перед телевизором с чашкой хорошего ароматного кофе в руке? Почти ничего». Но если теперь соединить все, что я знаю о ней, с тем, что я фактически вижу (или предположительно скоро увижу), тогда получится иная картина. Тогда я видел пожилую воровку, сидящую перед телевизором и поглощающую краденое! Возможно, она украла также кекс к кофе, кто знает. Судить трудно. Одно я теперь точно знал и не сомневался, что мой успешно начатый проект, который помог бы мне на основе отдельных сведений воссоздать правдивый образ Ригемур Йельсен, полностью провалился. И все из-за этого проклятого Эриксена из социальной конторы. Он, он задумал прогнать меня из собственной квартиры. Впервые в своей жизни, можно сказать, я взялся за сложное дело и поставил себе цель подойти к другому человеку, сблизиться с ним на основе метода почти научного характера. И тут появляется, значит, этот Эриксен из социальной конторы и спрашивает, не уделю ли я ему минутку времени. «Нет», — говорю я. «Да, да», — думает он. И тащит за собой еще и Ларсена с первого этажа, мужчину, которого я лично видел в доску пьяным, и не один раз. «Да, да», — думают они. И почти втискивают меня в собственную квартиру. Для чего? Чтобы вытеснить меня из нее! Но сначала они хотят поиметь кофе. И Эллинг варит кофе и думает о мире, о добре и не чувствует опасности. Не чувствует подвоха! Эллинг смеется громко и от всего сердца болтовне Ларсена с первого этажа, стараясь держать фасон и соблюдать полный порядок (понимает, ведь эти двое именно этого ждут от него) и вминает любимый рыбный пудинг абсолютно чистым носком в решетку перед холодильником. Я чуть не задохнулся от возмущения, однако мгновенно позабыл обо всем, так как заметил некое движение в комнате Ригемур. Что же это? Ведь Ригемур Йельсен я только что наблюдал на кухне!