Но довольно об этом. Я хочу только сказать, что всегда произвожу как бы смотр очередям. Делаю это так. Иду к окошку, которое закрыто, то есть не работает, часто под предлогом, будто бы надо заполнить бланк. Потом, опустив голову к бумагам, я деликатно, исподтишка рассматриваю людей в очередях; эти быстрые, украдкой брошенные взгляды едва ли приметны для других, но мне они приносят чрезвычайно полезную информацию. Вот и теперь, вооружившись предварительно разными бланками для заполнения, я направился к окошку, которое было закрыто. Оно находилось в середине, между двумя открытыми, и я невольно оказался стоящим между двумя очередями, оказался в центре внимания. Ясно, что мое поведение не осталось незамеченным, в нем усмотрели уж точно нечто эксцентричное, но мне, честно говоря, наплевать. Я знаю, что думали: почему этот тип не заполняет бланки за столом, специально предназначенным для таких целей, причем стол стоит отдельно… Но я не нервничаю. Хорошо натренирован, упражнялся даже дома, потому вожу ручкой по бумаге четко и уверенно. Ни тени смущения, ни тени высокомерия, но также ни тени смятения! Ясно до предела, что я — на верном пути. Здесь, в этом районе города, живет некий молодой человек, здесь он знает все наперечет, здесь он заполняет счета, бланки, чеки, как ему заблагорассудится. И ничего удивительного в том нет. Правильно, в помещении стоял отдельно стол, он определен для почтовых операций, но этот парень предпочел избрать прилавок перед окошком. Значит, у него есть свой стиль, свой метод заполнения почтовых отправлений. Короткими резкими движениями я стал заполнять бланк. Беглый взгляд в сторону и одновременно хмурю брови — молодой человек производит в уме вычисления. Десять или двенадцать тысяч положить на счет? Таким видели они меня. Мужчина, который колебался меж тысячными ассигнациями, потому что величина вклада, собственно, не играла для него большой роли. Я как раз только что вывел на бумаге цифру «триста двадцать», как увидел ее. Ригемур! Ригемур Йельсен открывала стеклянную дверь и входила в почтовое отделение. Не в пример мне она сразу встала в очередь, и я заторопился. Я петляя двинулся от закрытого окошка, где стоял в размышлении, и встал за ней в очередь. Забыл о своих счетах-подсчетах, как быстрее продвинуться в очереди. Что за позиция! Не позиция, а мечта! Секунда невнимания, и я потерял бы это место! Стало тошно от этой мысли. Да, чуть было в обморок не упал, пока, наконец, не дошло, что бояться мне нечего, действительно стою позади Ригемур Йельсен. Совсем близко. Почти вплотную. Я изучал сзади ее шляпку в стиле Робина Гуда. Обратил внимание на маленькое зелено-синее перышко на правой стороне; почему-то не заметил его раньше. Темные волосы перемежались с отдельными сединками, серебристые нити ниспадали красиво на воротник пальто. Передо мной ее спина. Спина, обтянутая пальто. Ни единой чешуйки перхоти на материале, хотя, без сомнения, на таком плотном материале она должна была непременно осесть. Нет. Короче говоря, правда заключалась в том, что Ригемур Йельсен не имела перхоти.

Ригемур? Р-и-г-е-м-у-р! Я стою здесь, позади тебя, Ригемур. Не стоит оборачиваться. Это только Эллинг, симпатяга парень из соседнего блока. Слишком близко? Что ж, позволь мне сказать начистоту: если я высуну язык, то достану края твоей шляпки. Не оборачивайся, Ригемур. Стой так, как ты стоишь сейчас. Лучше не придумаешь. Ты — впереди, а Эллинг — сзади. Для тебя я ничто. Я — темное окно в блоке, который чуть выше твоего. Черная дыра. Правильно, я знаю, ты любишь печень и корейку и предпочитаешь черносливовый йогурт вишневому. Не имеет значения, Ригемур. Там — ты, а я — здесь. Так близко и так далеко, немыслимо далеко. Находимся вместе как бы в одном пространстве. Одни мы. Мне нравится, как ты осадила Крыску. Но ты не знаешь и не ведаешь: этажом ниже тебя живет не человек, а насильник; две женщины там, по всей видимости, лежат сейчас и занимаются любовью, тогда как насильник на службе и арестует бандитов, о которых ты не имеешь представления. У тебя есть твоя квартира, у тебя есть твоя жизнь. Точно так, как у меня есть моя квартира. Моя жизнь. У тебя — твои дела на почте, у меня — мои. Но мне теперь наплевать на эти мои дела. Понимаешь, Ригемур? Это Эллинг. Только Эллинг и никто другой. Я стою здесь, прямо за тобой.

Я вдруг обратил внимание на седой волос, который зацепился у нее на пальто, немного ниже крестца. Одинокая волосинка на синем фоне. Для постороннего человека непонятно и смешно, но я в это мгновение только и думал, как бы завладеть этой волосинкой. Если бы ее прикрепить, к примеру, на черный картон, то, без сомнения, будет впечатляюще смотреться на белой стенке над письменным столом в комнате Ригемур.

Да, но как заполучить ее? Вот в чем вопрос. Сзади меня стояли двое и, насколько я мог разобрать, обсуждали проблему вступления Норвегии в Европейский союз. Точнее, слово «обсуждали» не совсем уместно и правильно. Оба были явно противниками вступления Норвегии. Нельзя доверять «этим высоким господам из Брюсселя», — полагали они. Прекрасно. Я же полностью доверял Гру в этом деле. Кроме того, прекрасно в том смысле, что эти двое, занимаясь столь важной проблемой, не обращали на меня ни малейшего внимания. Иначе что бы было? Стояли бы и от нечего делать глазели на меня. Опять же, хорошо, если только так. Могло быть и хуже. Между тем необходимо, крайне важно, чтобы Ригемур Йельсен не заметила меня и моих наблюдений. Само собой разумеется, я могу сделать вид, будто вдруг теряю сознание. И тогда… тогда я медленно и как бы непроизвольно прислоняюсь к Ригемур Йельсен и, падая, хватаю эту волосинку. Нет, не пойдет. Слишком много шума возникнет. И Ригемур Йельсен, безусловно, запомнит меня после такого случая. Запомнит мое лицо. Запомнит несчастного молодого человека, который средь бела дня в местном почтовом отделении совсем неожиданно падает в обморок. Она начнет сокрушаться. Она расскажет об этом всем. Друзьям и родственникам. Она побежит за мной, если встретит в супермаркете, и начнет вежливо справляться о здоровье. Лучше чувствуете? Может помочь? Принести? Приготовить? Приятно было бы, конечно. Но я не желал такого рода контакта. Я думал совсем иначе. Я не хотел быть навязчивым, быть ей в тягость. Не хотел вот так прямо войти в ее жизнь.

Но волосинку я хотел заполучить. Я не хочу сказать — заполучить «во что бы то ни стало», любой ценой, — но я был готов на жертвы. Существовал еще один вариант: наклониться, будто завязываю шнурки на ботинках, а самому тем временем кончиком языка осторожно снять волосинку. Здесь, несомненно, нужна быстрота действия, натиск и… готово! Приблизительно, как хамелеон захватывает насекомых, ничего трудного и невозможного нет в проведении этой операции. Если случится непредвиденное, то есть если кто-то вдруг обратит внимание на мой язык, на его необычные пируэты и вращения, тогда прикинусь эпилептиком. Дескать, припадок. Понятно, что в этом случае мой план провалится, не получу информацию о Ригемур Йельсен. Ну и ладно! Не удалось так не удалось. Плакать не буду! Зато все равно выйду из положения с чистой совестью.

Итак, я наклоняюсь осторожно вниз. Делаю вид, будто пытаюсь поправить шнурок на правом ботинке. Только поправить, чтобы не развязался совсем. И в этом нет ничего странного. Ты стоишь в очереди и видишь, что у тебя непорядок с ботинками; у тебя есть время и потому ты решаешь наклониться и завязать потуже шнурки.

Так я и поступаю. Будто бы затягиваю узелок, но одновременно приподнимаю чуть-чуть голову и вижу, что нахожусь всего в нескольких сантиметрах от желанной цели. Мое лицо находится фактически на уровне ее попы. Если хочу достать волосинку языком, должен вытянуть шею, словно жираф. В сомнении и отчаянии тянусь к волоску, слегка выпрямляюсь (чувствуя явную боль в спине), подбираюсь ближе и ближе к цели, остается теперь высунуть по-настоящему язык над нижней губой и… сильный рывок в очереди, синяя спина в пальто удаляется, а я, неуклюже мотнувшись вперед, каким-то образом удерживаю равновесие и не падаю.