И что теперь? Публиковать? В тот момент об этом не могло быть и речи. Летом 1872 года Флобер передает свой текст копировальщикам, чтобы они переписали его начисто. Их работа заканчивается в сентябре. «У копировальщиков голова идет кругом от усталости и изумления, — пишет он племяннице Каролине. — Они заявили, что заболели все до одного, поскольку это произведение оказалось „слишком крутым для них“»[281]. И все же дело заканчивается тем, что Флобер кладет плод своего труда в ящик письменного стола и старается не вспоминать о нем.
Нет ничего удивительного в том, что все последовавшие за смертью матери месяцы Гюстав переживает глубокую депрессию. И даже работа не выводит его из этого состояния. Возможно, она усугубила его болезнь? Отрицательный ответ напрашивается сам собой, поскольку письма, относящиеся к этому периоду жизни Флобера, показывают, что перед нами человек, который продолжает, что бы ни случилось, поиски идеальной литературной формы. По правде говоря, писатель не желает больше слышать ни об издателях, ни о парижских литературных псевдокритиках. Опасается ли он новой волны нападок со стороны критиков, если решится опубликовать своего «Святого Антония»? Ему надоело постоянно бороться с ветряными мельницами. Возможный провал грозит причинить ему страдания, которые он уже будет не в силах вынести. Будущее покажет, насколько были оправданны его опасения. Многие проекты этого великого писателя так и остаются непонятыми широкой публикой.
Флобер принадлежит к числу художников слова, которые отказываются получать дивиденды путем многократного переиздания одной и той же книги, используя ее как «золотую жилу». Золя и Мопассан, его преемники и духовные сыновья, прекрасно поняли, чего ждет от них публика, несмотря на то что они тоже были мишенью для убийственной критики. Они знали, что от романа до романа, от новеллы до новеллы писателю следует вносить оживление в сплоченные ряды читателей, не сильно нарушая их вкусы и привычки. Каждый проект Флобера — это вызов обществу или новое жертвоприношение. Он словно принял обет мученичества от искусства. Как никому другому, Флоберу известно, что «Святой Антоний» — нереальная для понимания книга. Это в некотором роде литературный монстр. Вот почему писатель никогда не питал иллюзий относительно того, как она будет принята обществом. Он написал это произведение в третий раз, потому что не мог поступить иначе. Вот и все. Кроме того, работа над книгой доставила ему такое удовольствие, какое может дать лишь художественное творчество: в тиши своего кабинета он почувствовал себя настоящим хозяином литературной формы, которую искал всю жизнь.
В действительности, после «Госпожи Бовари» с ее скандальным успехом все последующие сочинения Флобера принимались читателями без особого энтузиазма. Так, «Саламбо» пользовалась отнюдь не бесспорной популярностью. Скорее всего, это была дань моде, господствовавшей в то время в светских салонах. Роман «Воспитание чувств» и вовсе оказался провальным, что причинило много горя его автору. Несмотря на то что Флобер делает вид, что ему безразлична судьба его произведения и он демонстрирует легкое презрение к мнению публики, для писателя его уровня было невыносимо видеть, какой громкий успех имеют некоторые авторы, обладающие весьма сомнительным талантом. В особенности когда у этого писателя только что из-под пера вышел литературный шедевр, в чем он абсолютно уверен, поскольку настоящий художник способен дать объективную оценку своему произведению. Он также знает, что его работа будет подвергаться нападкам критиков и не получит признания у широкой публики.
Ничто больше не вдохновляет Флобера на воплощение еще одного безумного замысла по образу и подобию «Святого Антония». И все же летом 1872 года он решает взяться за новую работу — роман «Бувар и Пекюше», которая станет его последней схваткой с таким чудовищем, как глупость.
Флобер уже давно думает о том, как подступиться к этому проекту, но все откладывает до лучших времен. Его пугает масштаб поставленной задачи. «Надо быть трижды помешанным безумцем, чтобы начать работать над подобной книгой», — пишет он 19 августа 1872 года Эдме Роже де Женетт.
Эта книга приходит к нему из далекого прошлого. Из детства, юности, времени «мальчиков», из его ранних неврозов. На данный момент писатель все еще сохраняет прежнее название книги — «Две мокрицы». Он уже составляет план работы. На этот раз творческий процесс у него начинается немного по-другому. Впрочем, проект требует большой подготовительной работы. Писателю предстоит прочесть множество книг на самые разные темы. От такой перспективы у него голова идет кругом. Это будет «современный роман, полная противоположность „Святому Антонию“ и с некоторой долей юмора»[282].
Между тем Гюстав переживает такое время, когда ему совсем не до смеха. Хотя его финансовое положение еще нельзя назвать плачевным, но оно все же заметно пошатнулось. Комманвиль, управляющий его «финансами», выплачивает ему весьма скудные денежные суммы. Флобер теряет покой и сон, его нервы на пределе. В начале лета он отправляется вместе с племянницей в Баньер-де-Люшон. Общение с компанией глупых и никчемных «буржуа» лишь вызывает раздражение. Он спешит возвратиться в Круассе.
У Гюстава появляется замечательный компаньон, борзая по кличке Жулио — подарок его нового друга из числа старых и давно забытых знакомств — Эдмона Лапорта. Этот человек, однако, будет играть весьма важную роль в жизни писателя, почти до его самых последних дней. Он станет его финансовой опорой, а также окажет неоценимую помощь в работе. С ним Гюстав составит новый творческий тандем, как это было раньше с его прежними друзьями. Работа над «Буваром и Пекюше» уже не за горами… Флобер знаком с Лапортом с 1865 года. Его представил ему Жюль Дюплан. Немного моложе Гюстава (Эдмон родился в 1832 году), он — человек долга и чести. Истовый республиканец, в 1870 году он был одним из парижских вольных стрелков. Кроме того, он был из числа не последних людей в городе и руководил фабрикой по производству кружев, а затем занимал должность генерального советника. До разрыва отношений, случившегося всего за несколько месяцев до смерти Флобера, Лапорт оставался восторженным почитателем таланта писателя и его верным и бескорыстным другом. Могла ли эта дружба заполнить Гюставу пустоту, образовавшуюся вокруг него? В октябре 1872 года уходит из жизни Теофиль Готье. Постоянно проклинавший свою эпоху, Флобер воспринимает эту смерть как следствие «загнивающей современности», о чем пишет Тургеневу и Жорж Санд. Он умер от «пожиравшего его изнутри гнева» и от «слишком затянувшегося удушья из-за современной глупости»[283]. Столь образно высказываясь о своем дорогом Тео, Гюстав, безусловно, думал о себе. Ему казалось, что он сам вот-вот задохнется, словно видя собственный конец. В действительности, Флобер поддерживал в себе огонь творчества, который разгорится ярким пламенем при работе над «Буваром и Пекюше». Он хочет окончательно свести счеты с вопиющей несправедливостью эпохи, которую он всей душой ненавидит: «Я размышляю над планом новой книги, в которой я мог бы дать выход своему гневу и наконец избавиться от всего, что не дает мне свободно дышать. Я выражу в ней всё накопившееся во мне отвращение к нашим современникам, даже если для этого мне придется умереть. Это будет мощное произведение»[284].
Постоянное пребывание в раздраженном состоянии, вспышки иррационального гнева не могут объясняться одними только объективными причинами. Дожив до пятидесятилетнего возраста, Гюстав погружается в черную меланхолию. Его преследуют мысли о смерти, поскольку он знает, что не блещет здоровьем. У него подвижная психика, готовая в любой момент привести его к депрессии. Переедание, курение, малоподвижный образ жизни довели его до ожирения. У него грузная фигура и одутловатое лицо, изуродованное кожными высыпаниями. Гюстав себя не узнаёт. Ведь он был так хорош собой! Долгие периоды затворничества сказались на его физическом состоянии. Флобер ненавидит свое тучное тело, которое предало его. Он скрывается ото всех и не желает никого видеть. Сколько ему еще осталось? Хватит ли ему сил, чтобы претворить в жизнь этот грандиозный замысел, который станет последним залпом салюта? Ему больше не хочется заниматься своими прошлыми работами. Он не спешит с публикацией «Искушения святого Антония». Ему не интересна дальнейшая судьба «Госпожи Бовари» и «Саламбо», несмотря на то что он имеет права на эти произведения. Ему претит вести переговоры о том, чтобы напечатать его сочинения. Что хорошего может быть в этом продажном и вульгарном мире? Меньше всего ему хочется смешивать свою литературную деятельность с денежными вопросами. Деньги покрывают грязью все, к чему прикасаются. Что же касается его политических взглядов, то они свидетельствуют о том, что всё его человеконенавистничество носит скорее экзистенциальный, чем идеологический характер. В глубине души ему ненавистна сама жизнь с ее борьбой амбиций и низменных интересов, а также постоянные нападки на идею, которую он отстаивает, — на красоту. Его пассивное и созерцательное отношение к жизни, мирской суете, тщеславию во всех его проявлениях, исключая искусство, приводит к тому, что Флобер сваливает в одну кучу всех подряд: коммунаров и буржуа, левых и правых. Он задается вопросом: «Не были ли правы коммунары в своем желании поджечь Париж, ибо разгневанные безумцы не так отвратительны, как глупцы»[285].