Все немедленно сбежались к воротам Интункуму — жилища царя и увидели большие кровавые пятна.

Храбрейшие из воинов почувствовали, что колени их подкосились, женщины громко плакали, как плачут над покойниками. Они плакали потому, что знали весь ужас такого предзнаменования.

— Кто это сделал? — кричал Чака громовым голосом. — Кто осмелился околдовать царя и пролить кровь на пороге его дома?

Все молчали. Чака снова заговорил.

— Такое преступление не отмыть кровью двух или трех и не забыть! Человек, совершивший его, отправится не один, а со многими другими в царство духов. Все племя умрет вместе с ним, не исключая младенцев в его шалаше и скота в его краале! Идите, гонцы, на восток, на запад, на север, на юг, созовите именитых колдунов. Пусть они позовут начальников каждого отряда и вождей каждого племени! На десятый день соберется круг Ингомбоко, и начнется такое выслеживание колдунов и ведьм, какого еще доселе не бывало в стране зулусов!

Гонцы тотчас же отправились исполнять приказание царя.

И вот стали стекаться люди к вратам царского крааля и ползком приближались к царю, громко восхваляя его. Но царь никого не удостоил вниманием. Только одного из военачальников он приказал немедленно предать смерти, заметив в его руке трость из королевского алого дерева, которую Чака когда-то сам же и подарил ему.

В ночь перед собранием Ингомбоко сто колдунов и пятьдесят колдуний вступили в крааль. Человеческие кости, рыбьи и волчьи пузыри, змеиные кожи, надетые на них, делали их отвратительными и страшными. Они шли молча, пока не достигли царского жилища Интункуму. Тут они остановились и хором начали песню, которую поют перед началом Ингомбоко. Окончив ее, они молча отошли на место, указанное им, где провели ночь в непрерывном бормотании и чародействе.

Призванные издалека дрожали от страха, прислушиваясь к их словам. Они знали, что многих из них отметит обезьяний хвост раньше, чем солнце успеет сесть еще раз.

Я тоже дрожал от страха. Ах, отец мой, тяжело было жить во времена царя Чаки. Все принадлежали царю, а те, кого щадила война, были во власти колдунов.

На рассвете глашатаи начали созывать весь народ на царское Ингомбоко. Люди приходили сотнями. В руках они держали только короткие палки — иметь при себе какое бы то ни было оружие запрещалось под страхом смерти. Они усаживались в большой круг перед воротами царского жилища. О! Вид они имели грустный. Богатый пир готовила себе смерть. Прислуживать ей будут воины, рослые и свирепые, вооруженные одними керри, — палачи.

Наконец все было готово. Из своего шалаша вышел царь, одетый в плащ из звериных шкур, на голову выше всех присутствующих. За ним — индуны и я.

При появлении Чаки вся бесчисленная толпа бросилась на землю, и уста каждого пронзительно и отрывисто прокричали царское приветствие: «Баете!»

Чака, казалось, не обратил на них ни малейшего внимания, чело его затуманилось, как горная вершина, задернутая облаками.

Воцарилось гробовое молчание. Затем из отдаленных ворот вышла толпа девушек, одетых в блестящие одежды, с зелеными ветвями в руках. Подойдя ближе, девушки захлопали в ладоши и затянули нежными голосами какой-то напев, а затем столпились позади нас.

Чака поднял руку, и тотчас раздался топот бегущих ног. Из-за царского шалаша показалась целая группа Абоягоме-колдунов, мужчины — по правую сторону, женщины — по левую. Каждый из них держал в левой руке хвост дикого зверя, в правой — пучок стрел и маленький щит.

Отвратительное зрелище! Кости, украшавшие их одежды, гремели при каждом движении, пузыри и змеиные кожи развевались за ними по ветру, лица, натертые жиром, блестели, глаза были вытаращены, точно у рыб, а губы подергивались. Они яростно осматривали сидящих в кругу. Ха! Ха! Ха! Эти дети зла тоже не знали, кто из них еще до заката станет палачом, а кто жертвой.

Но вот они стали приближаться в глубоком молчании, нарушаемом лишь топотом их ног да сухим бренчанием костяных ожерелий. Вот они выстроились в ряд перед царем. Так стояли они мгновение. Вдруг все одновременно протянули руки, с маленькими щитами и все в один голос закричали:

— Здравствуй, отец наш!

— Здравствуйте, дети мои! — ответил Чака.

— Что ты ищешь, отец? — спросили они. — Крови?

— Крови виновного! — ответил Чака.

Они повернулись и заговорили шепотом между собой, женщины переговаривались с мужчинами.

— Лев зулусов жаждет крови!

— Он насытится! — закричали женщины.

— Лев зулусов чувствует кровь!

— Он увидит ее! — опять закричали женщины.

— Взор его выслеживает колдунов!

— Он сосчитает их трупы!

— Замолчите! — крикнул Чака. — Не теряйте времени в напрасной болтовне, приступайте к делу. Слушайте! Чародеи околдовали меня! Чародеи осмелились пролить кровь на пороге царского дома. Ройтесь в недрах земли и найдите виновных, вы, крысы! Облетите воздушные пространства и найдите их, вы, коршуны! Обнюхайте ворота жилищ и назовите их, вы, шакалы, ночные охотники! Тащите их из пещер, где они прячутся, верните их из далеких стран, если они убежали, вызовите их из могил, если они умерли. К делу! К делу! Укажите мне их, и я щедро награжу вас, и даже если это целый народ, уничтожьте его. Теперь начинайте! Начинайте группами в десять человек. Вас много — все должно быть окончено до заката солнца!

— Все будет исполнено, отец! — отвечали, хором колдуны.

Тогда десять женщин выступили вперед во главе с самой известной колдуньей того времени престарелой Нобелой. Для нее темнота почти не существовала, она обладала чутьем собаки, ночью слышала голоса мертвых и в точности передавала все услышанное.

Остальные Изангузи обоего пола сели полукругом перед царем. Нобела выступила вперед, а за нею — девять ее подруг. Они поворачивались к востоку, к западу, к северу и югу, зорко вглядываясь в небеса. Они поворачивались, стараясь проникнуть в сердца людей. Потом, как кошки, поползли по всему кругу, обнюхивая землю. Все это происходило в глубоком молчании. Каждый из сидящих в кругу прислушивался к биению своего сердца. Одни коршуны пронзительно кричали на деревьях.

Наконец Нобела заговорила:

— Вы чувствуете его, сестры?

— Чувствуем! — ответили те.

— Он на востоке, сестры?

— Да, на востоке! — отвечали они.

— Не сын ли он чужеземца, сестры?

— Да, он сын чужеземца!

Колдуньи поползли на руках и коленях и остановились у того места, где я сидел около царя. Индуны переглянулись и позеленели от страха, а у меня, отец мой, затряслись колени, костный мозг превратился в воду. Я отлично понимал, кого они называли сыном чужеземца. Конечно, меня, отец мой. Меня-то они и собирались выследить. Если же меня заподозрят в чародействе, то убьют со всем моим семейством, и даже клятва царя едва ли спасет меня от приговора колдуний.

Я смотрел на свирепые лица Изангузи передо мной, следил, как они ползут, точно змеи. Я увидел палачей, уже схватившихся за свое оружие, готовых приступить к исполнению своих обязанностей. Да, чаша горечи моей переполнена.

Но тут я вспомнил, о чем шепнул царю, для чего созван Ингомбоко, и надежда вернулась ко мне, подобно первому лучу рассвета после бурной ночи. Но… что если царь лишь подставил мне ловушку, чтобы вернее поймать меня?

Колдуньи уже остановились прямо передо мной.

— Оправдывается ли наш сон? — спросила престарелая Нобела.

— Виденное во сне сбывается наяву! — отвечали колдуньи.

— Не шепнуть ли вам его имя, сестры?

Женщины, как змеи, подняли головы, костяные ожерелья звякнули на их худых шеях. Затем они соединили головы в круг, а Нобела просунула свою среди них и что-то произнесла.

— Ага! Ага! — засмеялись они. — Мы слышим тебя. Ты верно назвала его. Пускай его имя будет произнесено перед лицом Неба, как и всего его дома!

Все вдруг вскочили на ноги и бросились ко мне со старухой Нобелой во главе. Они прыгали вокруг, указывая на меня звериными хвостами, а старуха Нобела ударила меня этим хвостом по лицу и громко закричала: