Хотя мы и медленно идем, но я замечаю, что с каждым шагом она все тяжелее ступает, над верхней губой у нее проявились маленькие бусинки пота, хотя день не был жарким.

Здесь недалеко я сына родила. Вон там здание роддома, двухэтажное, — она указала рукой, — на втором этаже третье окошко слева. Это моя палата. Эх, столько воспоминаний, как они все внутри помещаются? Как не проедают нас насквозь?

Я думаю, время стирает острые углы.

Время очень опасная штука, Ирочка. Оно многим из нас прибавляет мудрости, а значит, и свои поступки мы может пересмотреть заново. И я не скажу, что это приятно. Иногда прошлое открывается мне с такой шокирующей правдивостью, что дыхание перехватывает. Правда иногда сбивает с ног похлеще рака.

Может быть, вызовем такси?

К тому моменту, когда мы дошли до проспекта, у Наиры появилась одышка.

Да, было бы неплохо.

Я достаю мобильный, набираю службу такси и называю адрес.

Машина приезжает уже через пять минут.

Куда? — интересуется водитель.

На смотровую площадку, — отвечает Наира.

За окном такси мелькают жилые дома, маленькие магазинчики, мы проезжаем кинотеатр, площадь с низкими фонтанами и, наконец, сворачиваем в парк.

Смотровой площадкой заканчивается небольшой сквер, ведущий от проспекта к обрыву, с которого хорошо просматривается порт, пляж и море внизу.

Половина лавочек свободна, но Наира проходит мимо них, не собираясь любоваться прекрасным видом.

Куда мы? — интересуюсь я.

Там, слева за деревьями есть маленькое кафе, — говорит Наира. — Когда-то его держали армяне, не знаю, кто хозяин сейчас, но я с удовольствием выпью чего-то освежающего.

Мы спускаемся по каменным ступеням и выбираем столик на летней площадке. Официант приносит меню, я заказываю безалкогольный мохито, Наира выбирает Боржоми.

Ветер здесь более свежий. Солнце прячется в листве и, будто из засады, иногда выстреливает лучами по глазам. Мы какое-то время наблюдаем за морем, играющим тысячей бликов, смотрим на корабли, стоящие на рейде у самого горизонта. Я, наконец, решаюсь на признание.

Наира, я знаю вашего сына.

Она смотрит на меня так, будто я произнесла какую-то глупость. Но я выдерживаю ее взгляд. И ее лицо начинает меняться: удивление, боль, надежда.

Сережу?

Да. Я поняла это в нашу прошлую встречу, когда вы назвали его фамилию.

Что же вы сразу мне не сказали?

Потому что должна была рассказать ему о вас.

И рассказали?

Да. Я знала, что у него есть мать, но он не поддерживает связь. И мне известна его позиция относительно вас. Поэтому мне нужно было с ним посоветоваться.

Она делает медленный глоток и отводит глаза. Плотно сжатые губы подрагивают, уголки рта опускаются ниже, морщины вокруг рта обозначаются резче. Наира не начинает плакать или истерично заламывать руки. Эта женщина умеет держать удар.

И что же он сказал?

Удивился сначала.

Не захотел встречаться, — то ли вопросительно, то ли утвердительно прокомментировала она.

Сказал, что ему нужно подумать.

Она кивает и снова смотрит на подернутое дымкой море. Тонкие руки с дряблой кожей, обтягивающей косточки и сухожилия, едва заметно дрожат на запотевшей бутылке.

Откуда вы знаете его?

Он когда-то был начальником моего бывшего мужа.

Она кивнула, потом еще немного помолчала.

Вы специально с ним связались?

Нет. Так получилось, что мы продолжаем общаться.

Да? — она проницательно смотрит на меня.

Я вижу, как она разглядывает мой свободный от колец безымянный палец правой руки. Да, не замужем. Но для меня это абсолютно не важно. Я не стремлюсь закрепить свою любовь, шлепнув по ней печатью. Я больше не считаю это гарантией того, что чувства в один момент не исчезнут.

И кем он вам приходится?

Мы встречаемся.

Полная официантка, подошедшая поинтересоваться, не нужно ли нам еще чего-то, заставляет нас прервать разговор.

Интересно, какой меня видит Наира? Легкомысленной женщиной, бросившей мужа ради того, кто выше его по статусу? Дурочкой, которая безрассудно отдалась во власть страстей, пытаясь задержать молодость? Или женщиной, которая любит глубоко и сильно, небезразличной к своему избраннику настолько, что решает примирить его с матерью.

Зачем вам все это нужно?

Потому что я хочу, чтобы он был счастлив.

Он несчастлив? — она взволнована.

Я думаю, он был бы еще счастливее, если бы перестал думать, что не нужен собственной матери.

Она поджала губы, будто я влепила ей пощечину. Но я сразу решила показать ей, на чьей я стороне. Это могло бы быть услугой умирающей женщине, но на самом деле это была забота о любимом мужчине. Возможно, она прочла это в моих глазах, потому что внезапно улыбнулась.

А вы неравнодушны к моему сыну.

Я не знаю, как к нему можно остаться равнодушной.

Ах, девочка, не суди меня! Ты многого не знаешь!

Я уже давно не девочка, Наира. Я мать, и ради ребенка уже однажды отказалась от собственного счастья.

Значит, вы мудрее меня, Ира, — немного успокоившись, говорит Наира.

Вряд ли дело в мудрости. Я просто очень люблю свою дочь.

Вам повезло, что вы сразу почувствовали это, что не натворили глупостей, пытаясь отыскать в себе дремлющий инстинкт. Я же пыталась найти затерявшуюся любовь до тех пор, пока не отчаялась, пока не решила, что я — испорченная женщина. Что материнство не сделает меня счастливой, наоборот, принесет горе мужу и сыну. Я была одинока, молода, я никогда так сильно не боялась, как тогда.

Неужели вам не к кому было обратиться?

Я и обратилась. К матери.

Вы же уехали.

Я искала поддержки, от мужа ее не дождалась. А она была единственным родным человеком кроме него. Но, к сожалению, материнский инстинкт в ней так и не проснулся. Наверное, это наследственное. Мы были отличными подругами, но никогда матерью и дочкой.

Я не знаю, захочет ли он встретится с вами, Наира, — говорю я с сожалением.

Ради него постарайтесь, Ира. На вас у меня последняя надежда, — она опять усмехается, — слово-то какое — «последняя». В моем положении страшно разбрасываться такими эпитетами. Ведь может буквально оказаться, что иного шанса у меня не будет. Итак, расскажите мне, каким он стал мужчиной. Мой сын … он достойный человек?

Вы можете им гордится, Наира. Он умный, смелый, упорно добивается поставленной задачи. Сергей очень целеустремленный мужчина. У него стальной характер. Он гордый, но в то же время очень нежный. Быть любимой таким, как он, настоящее счастье, — я умиротворенно улыбаюсь как буддист, достигший просветления.

Вы любите его, я вижу. Ну хоть от вас он получил то, чего так и не дождался от меня.

Через десять минут я вызвала такси и вернулась на работу с номером Наиры в телефонной книжке, оставив немолодую женщину наблюдать за морем, хотя мне казалось, что думала она совсем о другом, а не о красоте сине-зеленых просторов.

В начале июня Сергей обрадовал меня новостью о поездке на Крит. Женя возбужденно запрыгала вокруг, когда я сказала, куда мы едем отдыхать.

А этот остров далеко?

Довольно далеко, потому что нам придется туда лететь на самолете.

Лететь на самолете?! — глаза Жени распахиваются от восторга, я даже вижу в них отражение комнаты.

Да.

А это не страшно?

Нет, если тебе будет кого держать за руку.

А ты тоже полетишь?

Конечно.

Тогда я буду держать за руку тебя. И ты кого?

Сергея, — я улыбаюсь.

Хорошо, — соглашается Женя и выбегает из комнаты.

Я сажусь на кровать, продолжая перебирать вещи. Пока я складываю теплую одежду в пакеты, чтобы спрятать ее до осени подальше, стараюсь подобрать то слово, каким бы могла описать отношение Жени к Сергею. Пожалуй, «нейтральное» подойдет. Они будто обмениваются невидимыми кивками, давая понять друг другу, что не представляют опасности. Сергей настороже, но и Женя тоже. Они не подходят близко друг к другу, но и не рычат, выражая предупреждение, как звери на своей территории, завидев нарушителя границы. Я не знаю, радоваться этому факту или нет. Близкими людьми они тоже не становятся, хотя, возможно, все дело в том, что мы не живем вместе?