Когда рабочий день подходил к концу, на улице ее уже дожидался Дэн, ее неотступная тень при любом освещении.

Иногда при взгляде на туалеты Лу, которые становились все более пестрыми и безвкусными, в его честных глазах появлялось беспокойство. Но это не было осуждением – ему просто не нравилось, что она привлекает внимание людей на улицах.

А Лу осталась преданной своей подруге. Неписаным законом стало, что Нэнси шла вместе с ними, куда бы они не отправлялись. Дэн весело и безропотно нес добавочные расходы. Этому трио искателей развлечений Лу, так сказать, придавала яркость, Нэнси – тон, а Дэн – вес. На этого молодого человека в приличном стандартном костюме, в стандартном галстуке, всегда с добродушной стандартной шуткой наготове можно было положиться. Он принадлежал к тем приятным людям, о которых легко забываешь, когда они рядом, но которых вспоминаешь часто, как только они уходят.

Для взыскательной Нэнси в этих стандартных развлечениях был иногда горьковатый привкус. Но она была молода, а молодость жадна и за неимением лучшего заменяет качество количеством.

– Дэн настаивает, чтобы мы поженились, – сказала как-то Лу. – Но зачем мне это? Так я свободна. Я могу сама тратить заработанные деньги, а он никогда не позволит мне работать. И послушай, Нэнси, ну что ты торчишь в своей лавчонке? Ни поесть, ни одеться толком. Хочешь, хоть сейчас выбью тебе место в прачечной. Ты бы сбавила форсу, у нас зато можно заработать.

– Тут дело не в форсе, Лу, – ответила Нэнси, – но я лучше буду жить победнее и останусь на своей работе. Кажется, я привыкла. Это именно то, что мне нужно. К тому же, я не собираюсь провести всю жизнь за прилавком. Каждый день я учусь чему-то новому. Я все время имею дело с богатыми и воспитанными людьми, – хоть я их только обслуживаю, – и можешь быть уверена, что я ничего не пропускаю и не теряю.

– Ну, заарканила своего миллионера? – насмешливо фыркнула Лу.

– Еще не выбрала, – ответила Нэнси, – я их пока просматриваю.

– О боже! Подумать только – она их просматривает! Смотри, Нэн, не упусти, если подвернется хоть один даже с неполным миллионом. Да ты смеешься – миллионеры и не смотрят в сторону простых девушек типа нас с тобой.

– Тем хуже для них, – рассудительно ответила Нэнси. – Некоторые из нас могли бы поучить их, как распоряжаться деньгами.

– Да если какой-нибудь со мной заговорит, – хохотала Лу, – я просто в обморок хлопнусь!

– Это потому, что ты с ними не встречаешься. Единственная разница между ними и простыми людьми – с этими щеголями нужно держать ухо востро. Лу, а тебе не кажется, что красная шелковая подкладка несколько ярковата для этого пальто?

Лу взглянула на простой жакет спокойного оливкового цвета на подруге.

– По-моему, нет – разве что рядом с твоей линялой тряпкой.

– Этот жакет, – удовлетворенно сказала Нэнси, – точно того же покроя, что был на миссис ван Олстин Фишер несколько дней назад. Материал обошелся мне в три девяносто восемь. А ей долларов на сто дороже.

– Ну, что ж, – легкомысленно сказала Лу, – что-то мне не кажется, что миллионеры на это клюнут. Не удивлюсь, если я подцеплю его еще скорее, чем ты.

Воистину, только философ мог бы решить, кто из подруг прав. Лу, лишенная той гордости и щепетильности, которая заставляет десятки тысяч девушек трудиться за гроши в магазинах и конторах, весело громыхала утюгом в шумной и душной прачечной. Зарплата давала ей возможность позволять себе все больше и больше, пышность ее туалетов все возрастала, так что Лу уже начинала бросать косые взгляды на приличный, но такой неэлегантный костюм Дэна – Дэна стойкого, постоянного и неизменного.

Что до Нэнси, то ее случай был всего лишь одним из десятков тысяч. Ведь шелка и драгоценности, кружева и безделушки, духи и музыка, весь этот мир изысканного вкуса создан для женщины, это ее законный удел. Пусть же она живет в этом мире, если является его частью. И она не предает, как Исав, права, данные ей рождением[230]. Похлебка же ее нередко скудна.

Нэнси принадлежала к этому миру; и она процветала в атмосфере магазина и со спокойной уверенностью съедала скромный ужин и обдумывала дешевые платья. Она уже познала женщину, и теперь изучала мужчину, все повадки и преимущества этого животного. Однажды она вступит в огромную задуманную ею игру, но она поклялась себе, что сделает это не ранее, чем появится что-то действительно крупное и стоящее, а на меньшее она не согласна.

Ее заправленный светильник не угасал, и она готова была принять жениха, когда бы он ни пришел[231].

Но невольно она усвоила и еще один урок. Мерка, с которой она подходила к жизни, незаметно менялась. Порою знак доллара тускнел перед ее внутренним взором и вместо него складывались слова: «искренность», «честь», а иногда и просто «доброта». Прибегнем к сравнению. Бывает, что охотник за лосем в дремучем лесу вдруг выйдет на цветущую поляну, где ручей журчит о покое и отдыхе. В такие минуты сам Немврод[232] опускает копье.

Иногда Нэнси думала – так ли уж нужен каракуль сердцам, которые он покрывает?

Однажды вечером Нэнси вышла из магазина и завернула на Шестую авеню, западнее, и направилась к прачечной. Они с Лу и Дэном собирались на музыкальную комедию.

Она как раз подошла, когда Дэн выходил из прачечной. Против обыкновения, лицо его было хмуро.

– Я зашел узнать, не слышали ли здесь что-нибудь о ней, – сказал он.

– О ком? – удивилась Нэнси. – Лу что, тут нет?

– Я думал, вы знаете, – сказал Дэн. – Ее нет ни здесь, ни дома, с самого понедельника. Она забрала все свои вещи. Она сказала одной девушке в прачечной, что собирается в Европу.

– Ее где-нибудь кто-нибудь видел? – спросила Нэнси. Дэн жестко посмотрел на нее. Его рот был угрюмо сжат, а серые глаза холодны, как сталь.

– Мне сказали в прачечной, – быстро заговорил он, – что она вчера проезжала мимо – на автомобиле. Подозреваю, с одним из миллионеров, которыми вы с Лу вечно забивали себе головы.

Впервые в жизни Нэнси была в замешательстве перед мужчиной. Она положила свою слегка дрожащую руку на рукав Дэна.

– Вы так говорите, Дэн, будто это моя вина… и будто я могу что-то сделать!

– Я не имел этого в виду, – проговорил Дэн, смягчаясь. Он порылся в кармане жилета.

– У меня билеты на сегодня, – сказал он с напускной веселостью. – Если вы…

Нэнси умела ценить мужество в любых его проявлениях.

– Я пойду с вами, Дэн, – сказала она.

Прошло три месяца, прежде чем Нэнси вновь встретилась с Лу.

Как-то вечером в сумерках продавщица торопилась домой. У ограды тихого парка она услышала свое имя, обернулась и угодила в объятия Лу.

После первых поцелуев они чуть отодвинулись, как делают змеи, готовясь ужалить или зачаровать добычу, а на кончиках их языков дрожали тысячи вопросов. И тут Нэнси заметила, что на Лу снизошло богатство, воплощенное в шедеврах портновского искусства, в дорогих мехах и сверкающих драгоценностях.

– Ах ты, дурочка! – громко и эмоционально вскричала Лу. – Я смотрю, ты все еще работаешь в своей лавочке, и как всегда в чем-то убого-ветхом. А как же твой крупный улов, на который ты охотишься, – как вижу, по-прежнему ничего?

И тут Лу заметила, что на ее подругу снизошло нечто лучшее, чем богатство. Глаза Нэнси сверкали ярче драгоценных камней, на щеках цвели розы, и губы с трудом удерживали радостные, признания.

– Да, я по-прежнему в магазине, – ответила Нэнси, – но на следующей неделе увольняюсь. Я выиграла в лотерею – о, это самый большой выигрыш в моей жизни! Это ведь не имеет уже значения, Лу, ведь правда? – я собираюсь замуж за Дэна – за Дэна! – о, за моего, моего теперь Дэна, – представляешь, Лу?

Из-за угла сквера показался один из тех молодых подтянутых блюстителей порядка нового набора, которые делают полицию более сносной – по крайней мере, хотя бы на вид. Он увидел, что у железной решетки сквера горько рыдает женщина в дорогих мехах, с брильянтовыми кольцами на пальцах, а худенькая, просто одетая девушка обнимает ее, пытаясь утешить. Но, будучи гибсоновским фараоном нового толка, он прошел мимо, притворяясь, что ничего не замечает. У него хватило ума понять, что полиция здесь бессильна помочь, даже если он будет стучать по решетке сквера до тех пор, пока стук его дубинки не донесется до самых отдаленных звезд.