– Я так рада, что ты занимаешься своим делом, – сказала Дэлиа воодушевленно. – Тебя ждет успех, дорогой. Тридцать три доллара! У нас никогда не было столько денег сразу. У нас сегодня будут устрицы на ужин.

– И филе-миньон с шампиньонами, – добавил Джо. – А где вилка для оливок?

В следующую субботу Джо вернулся раньше Дэлии. Он выложил на стол восемнадцать долларов и спешно смыл с рук что-то черное – видимо, масляную краску.

Через полчаса появилась и Дэлиа, ее кисть была вся в бинтах и напоминала бесформенный узел.

– Что случилось? – встревожился Джо после обычных нежных приветствий.

Дэлиа рассмеялась, но как-то натянуто.

– Клементине пришла фантазия угостить меня гренками по-валлийски после занятия, – принялась она объяснять, – она вообще со странностями. В пять вечера – гренки по-валлийски. Генерал был дома. Ты бы видел, как он кинулся за сковородкой, Джо! Такое впечатление, будто у них нет прислуги в доме. Видимо, у Клементины таки что-то неладно со здоровьем – она такая нервная. Плеснула мне на руку растопленным сыром, пока поливала им гренки. Было так больно, Джо! Ужасно. А бедная девочка так расстроилась! Но генерал Пинкни! – о, Джо, бедняга чуть с ума не сошел. Тут же сам побежал в подвал – и послал кого-то – истопника, кажется, или еще кого – в аптеку, за мазью и бинтами. Теперь уже почти не больно.

– А это что такое? – спросил Джо, осторожно дотрагиваясь до многочисленных бинтов и перевязок.

– Это такая мягкая штука, – сказала Дэлиа, – на которую кладут мазь. О, Джо, неужели ты продал еще один этюд? – она наконец заметила деньги, лежащие на столе.

– Продал ли я этюд? – воскликнул Джо. – О, продал ли я этюд! Спроси об этом того типа из Пеории. Сегодня он забрал товарное депо, а еще собирается заказать мне еще один пейзаж и вид на Гудзон. А во сколько сегодня ты обожгла руку, Дэлиа?

– Что-то около пяти… – жалобно сказала Дэлиа. – Утюг… то есть сыр, сняли с плиты что-то около этого времени… о, ты бы видел генерала Пинкни, Джо, когда…

– Присядь на секунду, Дэли, – попросил Джо. Он присел на кушетку, притянул к себе жену и обнял ее за плечи.

– Расскажи-ка, чем ты занималась эти две недели, Дэли? – спросил он. Минуту или две она храбро смотрела мужу в глаза, и в ее взгляде читалась любовь и упрямство, и бормотала что-то про генерала Пинкни; но потом ее голова опустилась, и вместе со слезами из ее глаз из уст полилась правда.

– Я не смогла найти уроков, – призналась она. – Но я не могла допустить, чтобы ты бросил свои занятия; и я пошла прачкой в ту большую прачечную, что на Тридцать четвертой улице. И, думаю, я поступила правильно, что выдумала Клементину и генерала Пинкни, не правда ли, Джо. И когда сегодня утром девушка в прачечной уронила горячий утюг мне на руку, я всю дорогу домой придумывала эту историю про гренки по-валлийски. Ты же не сердишься на меня, не правда ли, Джо? Не пойди я на работу, ты не продал бы свои этюды тому господину из Пеории.

– Он не из Пеории, – медленно произнес Джо.

– Да ну, неважно, откуда он. Ты такой молодец, Джо, и, Джо, скажи мне… нет, лучше поцелуй меня… Джо, скажи мне, как ты догадался, что я не даю уроков?

– Я и не догадывался до последнего момента, – сказал Джо. – И теперь бы не догадался, но сегодня я послал из котельной наверх лингин и мазь для какой-то девушки, которая обожгла руку утюгом. Я уже две недели топлю котел в этой прачечной.

– И, значит, ты не…

– Мой покупатель из Пеории, – перебил Джо, – и твой генерал Пинкни оба плоды одного и того же искусства – но это не назовешь ни живописью, ни музыкой.

И они оба рассмеялись, а Джо начал:

– Когда любишь искусство, никакие жертвы… Но Делиа остановила его, поднеся палец к губам.

– Нет, – сказала она, – просто: когда любишь…

Неоконченный рассказ

Мы теперь не стонем и не посыпаем голову пеплом при упоминании о геенне огненной. Ведь даже проповедники внушают нам, что Бог – это радий, эфир или еще какое-нибудь особое вещество, и худшее, что ждет нас за наши прегрешения, – это какая-то химическая реакция. В такую гипотезу приятно верить, но в нас теплится еще что-то от старого религиозного страха.

Есть только два предмета, в разговоре о которых вы можете дать волю своему воображению, не боясь быть опровергнутым. Вы можете рассуждать о снах и о том, что слышали от попугая. Как Морфея, так и попугая нельзя призвать к суду, и ваши слушатели не рискнут с вами спорить. Поэтому основой моего рассказа будет сновидение, при сем приношу свои извинения попугаям и сожалею, что у них такой ограниченный словарный запас.

Я видел сон, настолько далекий от скептицизма, что в нем фигурировала старинная почтенная и безвременно погибшая концепция Страшного суда.

Гавриил протрубил в свою трубу; и те из нас, кто не откликнулся на ее зов, были привлечены к ответу. В стороне я заметил группу профессиональных поручителей в черных одеяниях с воротничками, застегивающимися сзади; но, кажется, что-то не так было с их имущественным цензом, и непохоже было, что нас собирались выдать им на поруки.

Ангел-полисмен подлетел ко мне и схватил за левое крыло. Совсем рядом стояла группа очень респектабельных духов, призванных в суд.

– Вы принадлежите к той шайке? – спросил полисмен.

– А кто они такие? – в свою очередь спросил я.

– Ну как же, – сказал он, – это те, кто…

Но все это не имеет отношения к делу и только занимает место, которое должен занимать рассказ.

Далей работала в универсальном магазине. Она торговала лентами, а быть может, и фаршированным перцем, или автомобилями, или еще какими-нибудь безделушками, которыми торгуют в универсамах. Из всей получки Далей полагалось шесть долларов наличными, остальное записывалось ей в кредит или же кому-то в дебет в главной книге, которую ведет Господь… о, ваше преподобие, вы говорите, Первичная Энергия? – что ж, в главной книге Первичной Энергии.

Первый год работы в магазине Далей получала пять долларов в неделю. Интересно было бы узнать, как она исхитрялась жить на такую сумму. Вам это не интересно? Отлично; вероятно, вас интересуют большие суммы. Что ж, шесть долларов – несомненно, больше, чем пять. Я расскажу вам, как она жила на шесть долларов в неделю.

Однажды, в шесть часов вечера, прикалывая шляпку так, чтобы булавка прошла в одной восьмой дюйма от мозжечка, она обратилась к своей сослуживице, Сади – той самой, что всегда старается поворачиваться к покупателям левым профилем:

– Сади, а Пигги пригласил меня сегодня на обед.

– Что, серьезно? – воскликнула Сади с восхищением. – Ну надо же, как тебе повезло! Пигги просто шикарный, и он всегда водит девушек в шикарные места. Вот Бланш он водил к Гофману, там такая шикарная музыка и пропасть шикарных людей. Ты шикарно проведешь время, Далей.

Далей поспешила домой. Ее глаза блестели, а на щеках расцветал нежный румянец, предвещающий расцвет жизни – настоящей жизни. Была пятница, до получки оставалось пятьдесят центов.

По улицам текли реки людей. Огни на Бродвее подмигивали, привлекая к себе ночных бабочек, которые прилетали сюда за сотни миль из темноты, чтобы обжечь себе крылья. Солидно одетые мужчины, с лицами, подобными тем, что умельцы-матросы вырезывают из вишневых косточек, оборачивались вслед Далей, когда она пробегала мимо, не удостаивая их вниманием. Манхэттен, ночной кактус, начинал раскрывать свои мертвенно-белые лепестки с тяжелым запахом.

Далей зашла в магазин, известный своими дешевыми товарами, и купила белый воротничок из машинных кружев на свои пятьдесят центов. Собственно, эти деньги были предназначены для другого – пятнадцать центов на ужин, десять на завтрак и десять на обед. Еще десятку Далей хотела доложить к своим скромным сбережениям; а пять она мечтала растранжирить на лакричные леденцы – засунешь такой за щеку, и кажется, что у тебя флюс, и тянутся они долго, как флюс. Это удовольствие было излишеством, почти роскошью – но что наша жизнь без удовольствий?