Шесть ангелов, вовлеченных в земную жизнь и связанных с человеческим разумом, действительно обрели лучшее понимания себя и своей ситуации в многомерном мире. Мне бы хотелось думать, что оракул, в котором я принимал участие, мог показать им больше, нежели любой другой оракул в любом месте Вселенной, но это — всего лишь блеск и мишура тщеславия. Что открылось им безошибочно, так это мощь угрозы, стоящей перед ними, как по одиночке, так и сообща. И одну вещь они смогли постичь определенно — они не смогут сражаться успешно, пока остаются привязанными к нам, ослепленными нами, находясь в тюрьме ограничений, построенных нашим воображением.

Они сделали свой выбор, но, как согласился Махалалел, его выбор был выбором абсолютного отчаяния. Единственное решение, которое могли сделать остальные — разорвать связи с человеческим разумом и стать… кем бы, ты считаешь, они могли стать, Харкендер? Пауками? Волками?

— Да уж, кем угодно, только не ангелами.

Джейкоб Харкендер давно закончил трапезу и теперь осторожно сметал крошки в отверстие в секции стены рядом с низким столиком. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы ответить на последний вопрос Дэвида, и теперь тот погрузился в почтительное молчание.

Из всех людей, которым он мог рассказать свою историю, Джейкоб Харкендер, как он сознавал, был идеальным слушателем. Принимая рассказ и доверяя полученной информации — а что еще ему оставалось делать — Харкендер должен был признать, что именно Дэвид, а не он, сумел лучше воспользоваться дарами ангельского оракула и даром человеческого разума. Дэвид был ошеломлен охватившим его чувством и без малейшей капли стыда признал, что он выиграл .

— Они лгали, — наконец, произнес Харкендер. — Зелофелон только и делал, что лгал мне. Дал мне молодость и силу, но никогда не сказал мне ни слова правды.

— Большинство из того, во что тебя заставили поверить, было простым заблуждением, — напомнил ему Дэвид. — А остальное — оптимистическими фантазиями. Но, разумеется, ложь тоже присутствовала. Нас использовали, и не слишком тщательно. С другой стороны, ангелы-пауки приняли такие образы, которыми мы их снабдили. Если они лгали, значит, научились этому у нас. В конце концов, мы постигли истину — в той степени, в какой это было возможно в этом откровении, принимая во внимание то, что мы и они существуем в разных концептуальных вселенных, разделенных плотной завесой непонимания.

— Теперь, когда мы — изгнанники в далеком будущем, когда сам мир, давший нам рождение, мертв, что толку нам в этой истине? — горько изрек Харкендер.

— А что хорошего было бы, если бы мы ничему не научились? — задал ответный вопрос Дэвид, не понимая еще, что в вопросе содержится провокация. — Ты бы предпочел быть мертвым уже тысячу лет? Без сомнения, ангелы должны были задуматься прежде, чем разорвать контакт с нами: что они обрели, разделяя разум с обреченными на саморазрушение. Какую пользу могло принести им такое приключение, если не считать очередного напоминания, что они обречены снова стать существами инстинкта, для которых просветление есть просто дорога в Ад, выстланная благими намерениями?

Харкендер выдавил кривую усмешку, хотя им все еще владело сильное беспокойство — Ты был бы прав, когда представил своего собственного ангела-хранителя в виде одного из божеств древнего Египта, получеловека-полуживотного.

— А ты — когда представлял своего в образе паука? До чего же просто, оглядываясь в прошлое, снять покров тайны с нашего сверхъестественного зрения!

— Да, очень просто, — с сарказмом согласился Харкендер. — Великое дело — когда ты задним умом крепок. Нам стоило бы гордиться — ведь, в конце концов, у нас нет богов, чтобы вознести им благодарность.

— А чему научился ты в своей части оракула? — спокойным голосом спросил Дэвид.

Харкендер не был ему признателен за этот вопрос. — Я узнал, что был неправ. Я сказал Пелорусу, что это ты задаешь неверные вопросы, но, по сути, это были ангелы. Они отправили меня с дурацким заданием, ибо ты в тот момент еще не объяснил им, что дураками были они сами. К тому же я не знал: то, что, как я считал, мне хочется выяснить самому, просто-напросто вызвано их паразитическим воздействием. Боюсь, я был одержим грехом гордыни.

— И они тоже, — тихо заметил Дэвид.

— Интересно, действительно ли они рассматривали возможность воплотиться, стать правителями некоего выдуманного людьми Рая? — спросил Харкендер. — Или просто смаковали доступ к человеческому воображению, со всей его изумительной сложностью и комической извращенностью? И я был просто нанятым проводником, образованным экскурсоводом? — Сама идея показалась ему унизительной и обидной.

— Мы делали все, что могли, — отозвался Дэвид. — Я думаю, нам удалось все, чего от нас ожидали. Лучше, чем нашим собратьям, которые не стали дожидаться, пока упадут с небес, а предпочли уничтожить друг друга. Разве наше падение больше, нежели падение ангелов? И, если я прав, то они обречены на падение снова и снова, почти сразу же забывая о полученных уроках. Ангелы проживают чужую жизнь, но мы, люди, живем свою собственную. Пожалуй, выбор Махалалела не такой уж отчаянный. Пожалуй, он оказался мудрее всех остальных.

Харкендер снова улыбнулся, но по-прежнему горько. — И мы все еще здесь, разве нет? Человеческая история продолжается, как и история ангелов… хотя теперь сюжет будет складываться по-другому. Мы потеряли мир, но обрели атом: узкий гроб, где будем видеть сны смерти. Все надежды исчезли, — но сам он как будто не верил в это.

— Нет, — возразил Дэвид. — Ничего подобного. — Но тут он вспомнил, что говорит со своим врагом. Он сделал то, что должен был сделать: продемонстрировал свое превосходство и выиграл свою личную войну. Последствия привели их к общей цели и вызвали в них сходные ощущения. Он отвернулся от стола со словами: — Мне нужно найти Гекату; она сказала мне кое-что, в чем я должен разобраться, хотя в тот момент меня занимали совсем другие мысли.

Харкендер не стал спрашивать, что он имеет в виду.

Приближаясь к дверям, Дэвид оглянулся и увидел, что его недруг наблюдает за ним, и в глазах его отразилась черная скорбь. Это выражение послужило Дэвиду, хоть и недобрым, но честным комплиментом.

Когда он нашел Гекату, она смотрела в окно. Это окно оказалось куда больше того, которое он обнаружил при первом пробуждении, да и сама стена была в два разе больше. Он смог разглядеть кусочек поверхности планетоида, и это несмотря на то, что стена была наклонена, и горизонт — всего в нескольких сотнях ярдов. Ландшафт не выглядел совсем уж пустынным. В нем было полно свидетельств человеческого присутствия: люки, отверстия определенной формы, разнообразное оборудование.

«Пожалуй, даже и не мирок, — думал он. — Просто огромный и сложный механизм. Узкий гроб, где полумертвые видят сны о жизни».

Встав под определенным углом, можно было разглядеть свое изображение в зеркале.

— Ты была права, — сказал он Гекате. — Это реальный мир. Миновала тысяча лет, Земля — всего лишь воспоминание. Все это правда. Я уже могу принять эту мысль. И могу смотреть на себя, хотя по-прежнему кажусь себе чужим.

— Хорошо, — отозвалась она. — А можешь ли ты принять мысль о жизни здесь, бодрствуя, еще тысячу лет, пока Махалалел разрабатывает план дальнейшего спасения?

Вопрос вызвал в нем неловкость. — Все зависит от компании, — ответил он. — перспектива прожить еще дюжину жизней не так уж неприятна, даже если провести их все в подобном месте… но сама мысль о том, чтобы видеть перед собой лицо Джейкоба Харкендера и слушать его голос день ото дня совершенно меняет дело. Не могу понять, каким образом Махалалел подбирал персонал. Или наша жалкая компания являет собой своего рода демократию — теперь, когда ни у тебя, ни у него не осталось магии, чтобы управлять нами.

— Да, интересно, — тихо повторила она и прикрыла глаза, словно ее ослепило ярким светом.