Однажды, как он надеялся, его любимый хозяин заговорит с ним, но пока он принуждал себя к терпению.

Даже в отсутствии любых постижимых ответов он продолжал обращать к хозяину вопросы и молитвы. Его внешняя слепота компенсировалась внутренним видением, также как внешняя немота компенсировалась внутренней речью. Некоторое время он беспокоился, потому что не знал имени своего хозяина, но решил в итоге, что в отсутствии известного имени подойдет любое, которое он придумает.

Так что он назвал своего хозяина Зиофелон, так о нем думал и так к нему обращался.

Иногда он о себе самом думал как о Зиофелоне, забывая, что однажды у него было иное имя. Не было никаких обязательных причин думать о себе как о Джейкобе Харкендере, теперь, когда у него не было ни лица Харкендера, ни дел в мире людей; гораздо разумнее казалось думать о себе просто как о проявлении или аватаре Зиофелона. Придуманное имя служило не только как ярлык, но и как связь: подтверждение единства со своим спасителем.

Находясь в процессе преобразования для выполнения мистических целей Зиофелона, Харкендер не мог измерять проходящее время. Он не мог сосчитать, сколько дней его тело лежало в постели, так как не ощущал смены дня и ночи, не замечал существенной разницы между состоянием сна и бодрствования. Он мог бы попытаться считать часы по количеству приемов пищи, но он даже не пытался. Казалось, что продолжительность его обучения является несущественной. Вернувшись, наконец, в поток времени, он обнаружил, что прошло более трех лет с момента пожара. Он не был ни поражен, ни встревожен этим открытием. Не то чтобы он не был способен поражаться или тревожиться, но простое знание, что он провел три года наедине с Зиофелоном и символическим Ангелом Боли, просто не заслуживало отклика какого-либо рода.

Он, наконец, смог прийти к выводу, в чем заключалась принципиальная причина продолжения его существования. Он не мог проверить своё заключение, но логика в данном случае казалась непогрешимой.

Он был спасен, чтобы видеть чужими глазами.

Как это ни странно, он не мог сказать, насколько восстановление чувствительности было результатом его собственных усилий или связи между ним и его хозяином. Это не имело значения, просто пришел день, когда правда стала очевидной. Он был спасен Зиофелоном, чтобы видеть не собственными слепыми глазами, но глазами других. Такова была способность его внутреннего зрения, которую он однажды надеялся развить в Габриэле Гилле, потому что считал, что сам недостаточно силен, чтобы быть видящим.

Теперь он был достаточно силен.

Сначала неуверенно, затем со все возрастающей уверенностью и силой Зиофелон-в-Харкендере создавал нити, связывавшие его в определенными людьми, чьи глаза и разум он паразитически использовал, собирая сквозь них калейдоскопический образ мира, включающий всевозможные человеческие чувства.

Он мог обладать легионом видящих, но фактически пользовался только тремя. Он не знал точно, почему Зиофелон так ограничивает себя, но он решил, что, видимо, существует опасность безумия и потери рассудка при дальнейшем разделении его сознания. Он также не знал, как и почему Зиофелон избрал этих трех, чье зрение и мысли он разделял. Он помнил, что все трое бывали в его доме в Виттентоне незадолго до пожара. Но Зиофелон точно был слишком могущественным существом, чтобы его ограничивало такое тривиальное условие, поэтому он предпочитал верить, что значение этого выбора откроется в будущем, и каждый из трех видящих однажды станет по-своему полезен для неясных пока целей.

Одним из ценнейших уроков, усвоенных Зиофелоном-в-Харкендере благодаря пожару и близким отношениям с Ангелом Боли, был тот, что терпение и покорность — гораздо более ценные добродетели, чем может показаться. Он стал гораздо терпеливее и скромнее, чем был раньше, и согласен был использовать своих наблюдателей, не зная окончательной цели этого. Но он был свободен в своих догадках и предположениях, в выводе уроков из увиденного и формулировании гипотез. Он знал, что у Зиофелона есть цель, ради которой почему-то важно изучать этих трех людей. Пусть пройдут годы, прежде чем тайна окончательно откроется, он знал, что событие это неизбежно.

Однажды, был он уверен, его второе зрение позволит открыть то, что желает узнать Зиофелон, и тогда… Тогда время наблюдения и ожидания придет к концу, и Чистилищу Зиофелона-в-Харкендере тоже придет конец. Тогда Зиофелон возьмется за дело.

Что сделает Зиофелон, Зиофелон-в-Харкендере не знал, он мог только догадываться. В одном он был абсолютно уверен: тот долгий покой, в котором они находились, был лишь прелюдией к действию, процессом подготовки.

В должное время деяния Демиургов, которые были приостановлены и отклонены, будут доведены до положенного завершения. Иначе быть не может, так как вселенная изменялась, и Зиофелон был вынужден видеть, как глубоко враждебны его собственным желаниям и стремлениям стали процессы и пути перемен. Ангел Зиофелон был вынужден знать и понимать без тени сомнения, что вечное ожидание было полностью тщетным; все, что он видел и понимал благодаря помощи Зиофелона-в-Харкендере, должно направляться к раскрытию того, что следует сделать, когда ожидание наконец завершится.

2

Первым и слабейшим из наблюдателей Харкендера был его бывший слуга Люк Кэптхорн.

Харкендера и Кэптхорна свело вместе случайное совпадение. Первые магические опыты Харкендера — поддерживаемые, хотя он не знал этого, Зиофелоном — привели его к попытке похитить созидательную энергию у спящего ангела, воплотив его душевный огонь в зародыше, которого должна была выносить и родить проститутка по имени Дженни Гилл. К несчастью, Дженни Гилл не пережила роды, и существовала опасность, что соседи, считавшие Харкендера злодеем (мало кто думал иначе), доведут несчастный случай до скандала и добьются, чтобы его посадили в тюрьму. Чтобы скрыть причину скандала, он поместил ребенка в сиротский приют в Хадлстоне, который призирали сестры святой Синклитики. Монахини наняли мать Люка Кэптхорна, чтобы убирать в приюте, и когда Харкендеру понадобился информатор о происходящем с Габриэлем Гиллом, Люк подошел идеально.

Когда лондонские оборотни похитили Габриэля из приюта, Харкендер был чрезвычайно раздосадован и принял Люка Кэптхорна на работу в надежде, что он может пригодиться, когда придет время освободить мальчика. Эта надежда не оправдалась, но Кэптхорн служил достаточно лояльно, когда его послали в Чарнли, чтобы привести Корделию Таллентайр в Виттентон в качестве заложницы Харкендера против её жениха, бывшего инструментом противника Зиофелона.

После пожара Люк ненадолго вернулся в Хадлстон, но вскоре уехал, чтобы стать кэбменом в Лондоне. Он достаточно хорошо знал свое дело, но был слишком ленив, и ему часто не хватало ловкости скрывать свои мелкие провинности. Поэтому он дважды сменил работу, прежде чем Харкендер стал постоянным наблюдателем его мыслей и привычек. Так что Люк был вскоре принужден искать новое место.

Сначала Харкендера не удовлетворяло и не радовало использование зрения и ума Люка Кэптхорна. Мирок слуг был тесным и низким, иногда Харкендер думал, что ему было бы интереснее наблюдать за блохой, живущей за подкладкой. Люк был не лишен любопытства — напротив, он оказался неплохим соглядатаем, — но то, что его сильнее всего интересовало, представляло мало интереса для Харкендера.

Для Люка информация была источником сплетен, и крайне редко — способом жалкого шантажа. Его амбиции не шли дальше удовлетворения корысти и похоти, и расправлялся он с полученными деньгами не более умело и ловко, чем со служанками, которых он постоянно старался заманить или затолкать в свою постель. Он пил скверный джин, играл в азартные игры без малейшего представления о принципах вероятности, и его разговоры с теми, кого он считал своими друзьями, были лишены смысла и цели и наполнены лишь вульгарными непристойностями.