— Говорил!

— Вдобавок ты, помню, заметил, что Эллен даже не прикоснулась к мартини? — Оскал его снова стал волчьим. — Все море спиртного специально заправлено усовершенствованным ЛСД Демареста, лейтенант. Ты, как мне помнится, принял целый бокал?

Мне пришлось напрячься, чтобы не потерять ощущение реальности. Я осознал это и внезапно почувствовал в глубине души всепоглощающий ужас.

— А открытие Эверарда? — еле выдавил я. — Оно в самом деле крупное? Стоило ради него убивать?

— Этого мы никогда не узнаем, — с сожалением провозгласил Демарест. — Записей никто не нашел по той простой причине, что их не существует. Этот хитрый подонок Эверард все держал в голове.

Комната вдруг завертелась, перевернулась, на миг замерла вверх ногами, и я отчаянно вцепился ногтями в потолок, но комната опять бешено закрутилась. Я полетел во вращающуюся воронку, визжа от беспомощности и страха, видя, что на дне меня поджидает волк. Стенки воронки были мягкими, как диванные подушки, и я, яростно вонзив в них ногти, попытался карабкаться вверх. Волк завыл, и это был самый жуткий звук, какой я когда-либо в жизни слышал. Я лез вверх, от подушки к подушке, пока наконец вновь не выбрался на край воронки. А там меня поджидал волк, длинная морда подрагивала от нетерпения, из пасти текла слюна. Я испустил вопль и нырнул обратно в воронку. Все, что угодно, только бы не попасть волку в зубы. Я себя чувствовал совершенно бессильным, нарастающая сила инерции вертела меня и наконец швырнула на дно.

Я приземлился легонько, как перышко. Ноги коснулись мягкой зеленой травки, до слуха донесся тихий ласковый плеск водопада. Я инстинктивно понял — здесь мир и убежище. И пошел вперед, прислушиваясь к нежному пению птиц в благодатных деревьях, чувствуя на спине тепло солнышка. Потом солнце внезапно исчезло, птицы смолкли. Яркая вспышка света ударила в гигантское дерево прямо передо мной, и оно рухнуло под ноги, сотрясая землю сильнейшим ударом. Грянул зловещий раскат грома, я обхватил руками голову и помчался к спасительному водопаду. Там был скалистый навес, и я знал, что под ним окажусь в безопасности, если только сумею добежать. Вновь сверкнул яркий луч, срезав другое дерево. Оно стало падать, бросив тень на дорожку передо мной. Я делал неимоверное усилие — легкие горели огнем, ноги налились свинцом, — и я бежал в убежище к водопаду. А как только забрался под нависающую скалу, увидел его. Волка. Он притаился с пылающими огнем предвкушения злобными желтыми глазами, роняя из пасти слюну в ожидании своей добычи — меня!

Пути назад не было. Я снова вцепился ногтями в подушки воронки и полез вверх. Я знал, что до края миллион миль, только выбора не оставалось. Меня неумолчно сопровождали хриплые завывания, но я не обращал на них внимания. Главное — выбраться наверх, где я избавлюсь от волка. Были моменты, когда я слабел и едва не сдавался, но неистовый страх в душе придавал силы, подгонял меня. Порой до меня долетал жуткий вой волка откуда-то снизу, возможно по-прежнему от водопада. Я знал — он надеется, что у меня ослабеет хватка и я полечу назад в истекающую слюной пасть, но мне это лишь придавало решимости. Потом наконец, через миллион лет карабканья, я добрался до верха. Удалось перевалиться через мягкий край, и я рухнул всем телом на подушки. Казалось, полностью обессилев, я лежал очень долго. Потом все мое существо постепенно преисполнилось победным чувством. За мной охотился чудовищный волк, а я спасся. Сколько еще мужчин смогли выжить и рассказывать о себе такую легенду? Я не спеша оторвался от подушек и собрался домой, просто радуясь, что остался жив.

Но тут произошло нечто жуткое. Где-то совсем близко я услыхал жуткий смех. Обернулся, инстинктивно нашаривая рукой оружие, отвратительный смех быстро приближался. А потом прямо передо мной неожиданно вырос волк, торжествующе насмехаясь над моей глупой уверенностью в избавлении от него. Выбора не было. Либо я должен его убить, либо он меня разорвет. Я услышал низкий утробный голос:

— Ты почему не сдаешься, Уилер? Кому нужны такие кошмары, коп? Почему не ложишься поспать, а?

Тогда мы отправили бы тебя в замечательную прогулку в твоем собственном автомобиле!

Я помнил, что пистолет лежит в кобуре на поясе. Нащупывая его, я старался не смотреть волку прямо в глаза, чтобы его взгляд меня не гипнотизировал. Пальцы сомкнулись на рукоятке, и я, резко вытащив из кобуры пистолет, наставил его на волка. Он воззвал к своим богам. Я слышал вопль: «Эллен!» Я дважды нажал на спусковой крючок, и волка не стало…

Только я кое-что позабыл. Рядом с каждым волком есть волчица. И теперь она мчалась ко мне, скалясь от ненависти, ибо я убил ее господина. Остановить ее можно было единственным способом. Так я и сделал. Вновь нажал на спусковой крючок, и ее просто не стало. Наконец, все было кончено. Я каждой косточкой ощущал усталость. Я инстинктивно понимал — из всего этого сложится сага. Эпическое повествование, которое будут вечно рассказывать и пересказывать, где бы ни собрались члены племени копов. Я стану героем. Отныне мои соплеменники с восторженным придыханием начнут произносить мое имя. Но в данный момент это, кажется, не имело значения. Я слишком устал, чтобы раздумывать дальше. Мне хотелось лишь одного — спать. В итоге я повалился на диван, доверившись мягким объятиям Пуха — святого патрона племени копов.

Никому это особенно не понравится.

Кто-то из обитателей квартиры, расположенной прямо под апартаментами Эллен Спек, услыхал стрельбу и позвонил в службу шерифа. Патрульная машина подкатила минут через пятнадцать. Двое копов, одетых в форму, вломились в дверь и обнаружили меня мертво спящим на диване. В моей правой руке был по-прежнему крепко зажат пистолет 38-го калибра. Демарест лежал на полу со снесенным наполовину черепом, а рядом с ним до потери сознания визжала от боли раненная в живот Эллен Спек.

Другое обстоятельство, вызвавшее, в частности, возражения Лейверса, заключалось в том, что никто не сумел меня разбудить. Ему казалось немыслимым, будто я смог не только пристрелить насмерть мужчину, но и, кроме того, серьезно ранить женщину, после чего сразу же с наслаждением завалился спать. Любого, не проснувшегося при появлении окружного шерифа, ожидали бы серьезные неприятности.

Меня спас док Мэрфи. На месте еще оставалось море мартини, и он отослал его на анализ. А на следующий день, когда я пытался убедить группу субъектов с каменными физиономиями, что действовал под влиянием усовершенствованного ЛСД Демареста, док Мэрфи вколол себе в вену дозу и попросил пару коллег понаблюдать за реакцией. Таким образом, мне удалось сорваться с крючка Лейверса, но лишь в самый последний момент. Он был вынужден доверять заключению дока Мэрфи, поскольку оно оказалось научным и подтверждалось фактами, удостоверенными двумя независимыми свидетелями-медиками. Таким образом, Лейверс милостиво разрешил снять с меня обвинение в человекоубийстве, и до него дошло, что произошло на самом деле. Именно в этот момент на сцену вышел прокурор федерального судебного округа и сообщил ему, что коллегия присяжных при коронере вынесла решение наградить меня какой-то медалью за раскрытие тройного убийства, ибо, если бы дело осталось нераскрытым, чуть ли не все чины в Пайн-Сити, а главное окружной шериф, — попали бы в идиотское положение, так как коллегия присяжных при коронере состоит из шести человек и решает вопрос о наличии преступления в случае смерти по результатам расследования коронера, обязанного засвидетельствовать смерть человека, предположительно погибшего насильственной смертью. Пробовать объяснить Лейверсу мотивы поведения таких двух свихнувшихся психопатов, как Демарест и Эллен Спек, все равно что растолковывать папуасскому охотнику за скальпами теорию относительности. Он просто клацал зубами от недоверия и в конце концов предположил, что мне нужен отпуск.

Из живота у Эллен Спек извлекли пулю, и выяснилось, что особенного вреда она не причинила. Было действительно больно, но явно не смертельно. Эллен вдруг взялась за ум, может быть, потому, что избавилась от влияния усовершенствованного ЛСД Демареста, и сделала полное признание. Изложила она дело так, что стала невинной жертвой дьявольского замысла, от начала и до конца разработанного Демарестом. На мой взгляд, учитывая ее внешность и все прочее, только самый жестокосердный судья дал бы ей больше, чем от трех до пяти.