― По милости божьей, это нам нравится; продолжайте.

И все-таки, несмотря на успехи в Вене и Берлине, Зубов ― мы хотим сказать: князь Зубов, так как 2 июня 1706 года его сделали князем священной [Римской] империи ― князь Зубов жалел о Санкт-Петербурге; он обращался к Палену и молил серьезно заняться вопросом о его возвращении в русский свет. Пален не знал, каким образом добиться такого результата, когда вдруг его осенила блестящая мысль.

― У вас только одно средство вернуться в Санкт-Петербург, ― сказал он; ― просить руки дочери брадобрея Кутайсова. Вам не откажут. Вы вернетесь в Санкт-Петербург, откроете вашей невесте доступ ко двору, будете тянуть с женитьбой и, кто знает, не произойдет ли за это время какое-нибудь событие, которое позволит вам остаться в Санкт-Петербурге.

Совет показался Зубову разумным; он написал графу Кутайсову письмо с предложением отдать за него дочь. Тот получил письмо, прочитал и перечитал его, не веря своим глазам; князь Платон Зубов ― последний любовник Екатерины, самый красивый, самый изящный, самый богатый из русских дворян ― просил породниться с ним! Он побежал во дворец, бросился в ноги к императору и показал ему письмо. Император, в свою очередь, его прочел, а когда прочел, отдавая письмо:

― Это первая здравая мысль, какая пришла в голову этому сумасброду, ― сказал он. ― Хорошо, пусть возвращается.

Две недели спустя Зубов был в Санкт-Петербурге и, с согласия Павла, появился при дворе с дочерью фаворита.

Едва Зубов оказался в Санкт-Петербурге, как сплелся заговор, будто бы только и ждали его приезда. Сначала заговорщики обсуждали просто отречение от престола, просто замену царя, вот и все: император будет сослан под сильной охраной в какую-нибудь дальнюю провинцию, в какую-нибудь неприступную крепость, и великий князь, которым распорядятся без его согласия, поднимется на трон. Лишь некоторые знали, что обнажат кинжал, а не шпагу, и что обнаженный кинжал вернется в ножны только окровавленным; они знали царевича Александра и, понимая, что он не согласился бы с регентством, решили дать ему возможность унаследовать престол.

Пусть нам позволят позаимствовать у нас же подробности страшной катастрофы, что вознесла Александра на престол всея Руси.

Будучи главой заговора, Пален, однако, со всем тщанием избегал навлечь на себя хоть малейшее подозрение; так что, по развитию событий, он мог содействовать своим приятелям или выручить Павла. Такая осмотрительность с его стороны привносила некоторую холодность совещаниям, и все, может быть, тянулось бы еще год, если бы он  сам не ускорил дело, благодаря хитрости, странной, но которая при его знании характера Павла должна была удаться, и он в это верил. Он написал царю анонимное письмо, в котором предупреждал его об опасности, грозящей империи. К письму был приложен лист с именами всех заговорщиков. Первой реакцией Павла, после получения письма, было ― удвоить посты дворца на площади св. Михаила и призвать Палена. Ожидавший этого приглашения, Пален прибыл тотчас же. Он нашел Павла I в спальне на втором этаже. Это была большая квадратная комната с дверью против камина и двумя окнами во двор, кроватью напротив окон и скрытой дверью к императрице у изножья кровати; кроме того, с устроенным в полу люком, известном одному императору. Открывался люк под нажимом на него каблуком сапога; он выводил на лестницу, а лестница вела в коридор, которым можно было бежать из дворца. Павел прохаживался большими шагами, сопровождая их страшными междометиями, когда дверь открылась, и вошел граф. Император повернулся, и, стоя со скрещенными на груди руками, устремил взгляд на Палена:

― Граф, ― сказал он, после минуты молчания, ― знаете ли вы, что происходит?

― Знаю, ― ответил Пален, ― что мой милостивый суверен повелел позвать меня, и что я поспешил явиться за его приказаниями.

― Но известно ли вам, зачем я велел вас позвать? ― теряя терпение, выкрикнул Павел.

― Я ожидаю с почтением, что ваше величество соблаговолит сказать мне об этом.

― Я велел вас позвать, месье, потому что против меня плетется заговор.

― Я это знаю.

― Как! Вы об этом знаете?

― Конечно. Я один из заговорщиков.

― Ну ладно, я только что получил их список. Вот он.

― И я, sire, у меня дубликат, вот.

― Пален! ― прошептал Павел, приходя в ужас и не зная еще, что и подумать.

― Sire, ― снова заговорил граф, ― вы можете сравнить списки; если доносчик хорошо информирован, то они должны быть одинаковы.

― Посмотрите, ― оказал Павел.

― Да, одно и то же, ― холодно сказал Пален, ― только трое забыты.

― Кто? ― быстро спросил император.

― Sire, благоразумие мешает мне их назвать; но, после доказательства, что я сейчас дал вашему величеству относительно точности моих сведений, надеюсь, что ваше величество соблаговолит отнестись ко мне с полным доверием и положиться на мое усердие в неусыпной заботе о безопасности вашего величества…

― Нечего опасаться, ― перебил его Павел с яростью ужаса; ― кто они? Я хочу знать, кто они, и немедленно.

― Sire, ― ответил Пален, опустив голову, ― почитание не позволяет мне открыть августейшие имена.

― Я слушаю, ― настаивал Павел глухим голосом, взглянув на скрытую дверь, что вела в покои императрицы. ― Вы хотите сказать, императрица, не так ли? Вы хотите сказать ― царевич Александр и великий князь Константин?

― Раз уж закон должен иметь дело только с теми, кого он может карать…

― Закон настигнет всех, месье, и преступление, особенно, самое великое, не останется безнаказанным. Пален, немедленно арестуйте обоих великих князей, и завтра они отправятся в Шлиссельбург. Что же касается императрицы, то я сам займусь ею. Другие заговорщики ― ваше дело.

― Sire, ― сказал Пален, ― дайте мне письменный приказ, и, как высоко ни была бы голова, которую нужно снять, какими знатными ни были бы те, кого нужно схватить, я повинуюсь.

― Добрый Пален! ― воскликнул император. ― Ты ― единственный верный слуга, какой остается со мной. Позаботься обо мне, Пален, потому что отлично вижу, что все они хотят моей смерти, и что у меня есть только ты.

С такими словами Павел подписал приказ арестовать обоих великих князей и вручил его Палену. Это было все, чего желал ловкий заговорщик. Получив на руки несколько приказов такого рода, он бежит домой к Платону Зубову, где, как он знал, собираются заговорщики.

― Все раскрыто! ― говорит он им; ― вот приказ вас арестовать. Итак, нельзя терять ни минуты; в эту ночь я еще губернатор Санкт-Петербурга, завтра, быть может, я буду в тюрьме. Решайте, что вам делать.

Колебаний не было, ибо колебания означали эшафот или, по меньшей мере, Сибирь. Той же ночью заговорщики собрались у графа Tалицынa, командира Преображенского полка, и, поскольку их было не так много, решили пополнить свои ряды всеми недовольными, арестованными за истекшие сутки. Эти сутки были удачными, так как утром три десятка офицеров, принадлежащих лучшим семьям Санкт-Петербурга были разжалованы и осуждены на тюрьму или ссылку за прегрешения, заслуживающие выговора. Граф распорядился, чтобы дюжина саней стояла наготове у ворот разных тюрем, куда угодили те, с кем хотели бы объединиться; затем, видя, что сообщники настроены решительно, он отправился к царевичу Александру.

Царевич только что встретил своего отца в коридоре дворца и, как принято, пошел справа от него, но Павел жестом руки предложил ему удалиться, приказал вернуться к себе и ожидать нового приказа. Итак, граф нашел его тем более обеспокоенным, что он не понимал причины гнева, прочитанного в глазах императора; поэтому, едва завидев Палена, он спросил, не отдан ли отцом какой-нибудь приказ графу в отношении него.

― Увы, да, ваше высочество! ― ответил Пален. ― Я получил ужасный приказ.

― И какой же? ― спросил Александр.

― Задержать Ваше высочество и потребовать у вас шпагу.

― У меня! Шпагу! ― воскликнул Александр. ― А почему?

― Потому что, с этой минуты, вы арестованы.