В день, когда нас пригласили к адмиралу отобедать, ждали этого обеда с некоторым нетерпением: месье Струве предстояло там отважиться на довольно нескромное ходатайство ― выделить пароход, чтобы доставить нас Каспийским морем в Дербент и Баку.

Начнем с того, что скажем ― обед был отличный, и просьба была согласована. Однако мне показалось, что адмирал несколько затруднен вопросом о пароходе. Я поделился этим с месье Струве, который уверил меня, что я ошибаюсь. Путешествие должно было состояться на «Tpyпмaннe» ― зверобое русского морского флота, отошедшем к берегам Мазендерана[296], но ожидаемого со дня на день.

Назавтра, в восемь утра, мы погрузились на пароход со всем нашим снаряжением для охоты. Мы должны были, как нас заверили, найти фазанов на островах. Предстояла дорога примерно в 20 верст. Это было делом полутора часов. И вот ― пароход, и мы предались охоте, так как церемония, связанная с плотиной, намечалась на полдень. Упомянутые мессье должны были торжественно прибыть с войсками и духовенством.

Охотились добросовестно два с половиной часа, позволили камышу, что был выше головы на три-четыре фута, исхлестать лицо и руки, но не спугнули даже жаворонка. Ровно в полдень вернулись с охоты к месту церемонии, настреляв из дичи двух-трех коршунов и пять-шесть ястребов-перепелятников. Эти летуны дали понять, почему там не было фазанов, но их не заменили.

Алтарь установили на самом высоком месте берега. Прямо под ним лежала линия будущей плотины. Пушечный выстрел послужил сигналом к мессе, которую вероятно вершило значительное лицо из русского духовенства: облачение служителей культа было великолепно. Мы слушали мессу в кольце солдат и кольце, образованном населением. Второе кольцо состояло из калмыков, татар и русских. Большинство калмыков и татар пришли из простого любопытства, и им нечего было делать на религиозной церемонии; татары ― магометане, калмыки ― далай-ламисты. Лишь шестая часть зрителей, судя по тулупам, кумачовым рубахам, широким штанам, заправленным в сапоги, длинным волосам и бородам, были русские. У них был кроткий, терпеливый взгляд, красные лица и белые зубы. Татар отличали чудесные глаза, бритые головы, закрученные усы, белые зубы; на них были папахи, сюртуки с газырями на груди и широкие штаны с напуском на сапоги. Калмыки имели желтый цвет лица, подобранные уголком глаза, волосы и бороды ― редкие и пучковатые; длинные передники с рукавами, как бы приклеенные к телам, и широкие штаны. В основном они носили гладкий, квадратный, желтоватый головной убор высотой с польский кивер. Что, в частности, выделяет калмыков из других народов, это ― покорная осанка, кротость облика. Русские только кротки, калмыки еще и покорны. Говорят о схожести некоторых близнецов, например, о схожести братьев Лионне. Называем их, потому что их все знают. Так вот, Анатоль так же не похож на Ипполита, а Ипполит на Анатоля, как первый встречный калмык похож на всякого другого калмыка, хотя и не родственника. Один факт, дающий понятие об этом сходстве.

При вторжении 1814 года князь Тюмень, двоюродный дедушка нынешнего правящего князя, прибыл в Париж в свите императора Александра. Ему захотелось иметь свой портрет, выполненный рукой Изаби[297]. Очень ревнивый к тому, чтобы выполнить заказ хорошо, Изаби назначал для своих моделей помногу сеансов. На 12-м или 15-м сеансе он заметил, что князь Тюмень заскучал.

― Вы скучаете, мой князь? ― спросил его художник через переводчика.

― Должен признаться, ― ответил князь через того же переводчика, ― что не очень-то развлекаюсь.

― Хорошо, ― сказал Изаби, ― пришлите мне любого из вашей свиты, кого хотите, и не с вас, а с него я закончу портрет: получится то же самое.

Князь Тюмень велел позировать за себя одному из своих калмыков, и получил превосходный по сходству портрет.

Месса окончилась под грохот пушек; артиллерия смолкла, и грянул оркестр. Под музыку адмирал Машин сошел по склону и деревянным молотом нанес первый удар по свае, после него подошел месье Струве и сделал второй, за гражданским губернатором ― я и сделал третий удар. Каждый удар молота сопровождал пушечный выстрел. В интервалах играл оркестр.

Присутствующим раздали хлеб, вино, соленую рыбу, и праздник плотины открылся братским пиршеством мужиков, калмыков и татар. Только русские и калмыки воздали почести вину; татары, будучи магометанами, спустились к самой Волге, вода которой не годилась в питье для нас, но ничем не отталкивала потомков Чингисхана и Тамерлана.

Большие рыбные ловы на Волге, дающие икру и соленую рыбу для всей России, ― ими занимаются и русские, и вообще люди Востока: татары, персы, грузины и армяне ― подразделяются на три отчетливые периода. Первый ― с конца марта по 15 мая, то есть со времени ледохода до половодья. Называют его периодом нереста, потому что, действительно, обилен икрой, а также визигой и клеем.

Второй охватывает июль-август, то есть время, когда воды вернулись к обычному уровню, и рыба, исполнив долг, возвращается в море.

Третий ― тот самый, ради которого мы приезжали, длится с сентября до ноября; в этот сезон Волга, кроме осетра, дает белугу и севрюгу.

Правда, есть и четвертый период, с января по февраль, но он очень опасен: берега Каспийского моря скованы льдом, рыбаки заведений сидят без работы и рискуют в экспедициях по льду, удаляясь на 15, 20, 30 километров от берега. В таких случаях, они отправляются вдвоем, в санях с одной лошадью, прихватив с собой 2500-3000 метров снасти, которую заводят под лед и берут любую рыбу и даже тюленей. Ну вот, иногда бывает, что сильный северный ветер отрывает и уносит льдины в открытое море; тогда несчастные рыбаки, пусть даже с продуктами в достаточном количестве, неизбежно пропали, так как, попадая в широты, где Каспий никогда не замерзает, то есть на широту Дербента или Баку, они видят, как мало-помалу тают льдины, на которых они находятся, и они попадают в ситуацию моряков, чье судно идет ко дну в открытом море. Вспоминают, однако, случаи чуда, когда ветер, изменив направление, вновь пригонял к берегу оторванные льдины, которые были уже к югу за тысячи миль. Между прочим, рыбаки утверждают, что несчастье происходит только с неосторожными или новичками. Инстинкт лошади предупреждает хозяина об угрожающей опасности: расширенными ноздрями своего носа, повернутого в сторону, откуда ожидается ветер, благородное животное улавливает атмосферные изменения и, вовремя запряженное, само берет направление к берегу полевым галопом.

Мы посетили одно из самых значительных в крае заведений рыбной ловли; одинокие обиталища рыбаков образовывали небольшую деревню из сотни домов. Рыбаков предупредили с утра, так что они медлили поднимать снасти с рыбой, ожидая нас.

Огромные заграждения из свай, забитых в десяти сантиметрах одна от другой, препятствовали рыбе подниматься по Волге. Поперек реки были натянуты канаты в пространстве 3 х 3 метра; с канатов, удерживаемых кольями, свисали цепи с очень острыми крюками. Крюки были без наживки, о которой я подумал, было, в начале; они лишь висели в водах на разной глубине. Проходя, рыба пронзается одним из крюков и после нескольких рывков в стремлении продолжить свой путь замирает, обездвиженная болью.

Протягивают канаты и поднимают цепи с помощью судна; если рыба попала на крючок, то это чувствуется по весу; тогда ее поднимают на поверхность воды, что довольно легко, но дальше начинается борьба.

Когда имеешь дело с белугой на семь-восемь сотен фунтов, требуется иной раз пять-шесть лодок и восемь ― десять человек, чтобы овладеть монстром.

Менее чем за полтора часа, мы выбрали 120-130 рыбин разного размера. Ловля окончена, рыбу подали на скотобойню своего рода и приступили к заготовке икры, жира и нервов [визиги].

Год лова, которым занято восемь-девять тысяч рабочих и 250 охотников на тюленей при трех тысячах малых шлюпок в среднем дает 43-45 тысяч осетров, 650-660 тысяч севрюг, 23-24 тысячи белуг. Такая масса рыбы ― полагают расчет сомнительным ― дает приблизительно 375-380 тысяч килограмм икры, 18-20 тысяч килограмм визиги и 20-21 тысячу килограмм клея.