По завещанию Ивана, город Углич был определен как удел малолетнему Дмитрию. Борис отослал ребенка в его удел и, под предлогом заботы о воспитании молодого князя, он туда удалил ― выражение «он туда сослал» было бы более правильным ― вдовствующую царицу, Марию Федоровну, и трех дядей царевича: Михаила, Григория и Андрея Нагих. Борис знал от родственницы, что у нее с Федором не будет ребенка, знал от врачей, что тот умрет молодым. И он поступил соответствующим образом.

В 1591 году, то есть в эпоху, когда Генрих IV осадил и взял Париж, малолетнему Димитрию [Démétrius] было 10 лет, и он держал в Угличе свой маленький двор из воспитателей и офицеров большого звания. Не стоит говорить, что некоторые из этих сановников были платными шпионами Бориса. Значительное пособие на содержание малолетнего князя выплачивалось через секретаря регентской канцелярии по имени Михаил Битяговский[230], всецело человека Бориса Годунова. Нужда в деньгах этого маленького двора, особенно из-за трех развратных дядей, охотников и пьяниц, была огромной; они вели дискуссии, в которых князья ссылались на свой ранг, как бухгалтер на свои ведомости, и которые всегда заканчивались триумфом Битяговского, чувствующего поддержку регента. Битяговский мстил за себя мелочными притеснениями, что всегда доступно человеку, заведующему кассой. Дяди отвечали непристойными речами. Царица принимала сторону своих братьев и внушала юному Дмитрию [Dmitry] ненависть к Борису. Эти речи повторялись при дворе. Эта ненависть ребенка переходила границы: говорили, что слабеющее здоровье царя находилось в зависимости от колдовства, творимого тремя татарами, что один из них, в частности, Михаил, содержал астролога, который сообщался с коллегами Франции и Италии. Припоминаются восковые изображения, Ла Моля и Коконна, препровожденные на эшафот 20-ю годами ранее, такие же приемы были-де испробованы в отношении Федора.

Что касается юного Дмитрия, то это был достойный сын Ивана Палача; в 10 лет, утверждают, он обладал всеми кровавыми инстинктами покойного тирана. Не довольствовался тем, чтобы смотреть, как бьют животных. Он калечил их своими руками с варварской изощренностью, что заставляло обливаться кровью сердце чувствительного Бориса. Более того, налицо было самое большое преступление из приписываемых ему; однажды зимой будто бы играл он со своими пажами, и дети, забавляясь, вылепили снежных баб. Каждой дали имя одного из фаворитов Бориса. Самая большая из них получила имя регента. Потом в этих призраков швыряли камни, набранные из разваливающейся стены, тогда как малолетний Дмитрий, вооруженный деревянной саблей, лично снес голову тому, что носил имя Бориса, сказав:

― Так же поступлю, когда буду большой.

Теперь обратимся исключительно к факту, простому, историческому.

Около трех часов пополудни 15 мая 1591 года малолетний Дмитрий, которого мать оставила в этот момент, дурачился с четырьмя детьми-пажами и дядьками во дворе своего дворца, в широкой ограде с различимыми еще сегодня пределами, охватывающей сколько-то отдельных жилых построек, из которых какие-то сохранились. Возле него находилась гувернантка Василина Волохова, его кормилица и горничная. Он вытащил нож, чтобы ради забавы втыкать его в землю, целясь в лесные орешки. Вдруг, не слыша ни единого вскрика, кормилица увидела ребенка лежащим на земле и бьющимся в собственной крови. Она подбежала к нему; у него ― открытое горло, перерезана артерия. Он скончался, не проронив ни слова.

На крики кормилицы прибегает царица Мария Федоровна, теряет голову, увидев сына мертвым, хватает палку и сильно бьет ею гувернантку, которую она обвиняет в сообщничестве с убийцами. Затем, безумная от горя, она зовет своих братьев, показывает им тело ребенка и всю ответственность за преступление адресует Битяговскому.

Один из трех братьев, Михаил Нагой, как всегда был пьян. Он приказал ударить в набат с дворцовой церкви.

С первыми ударами набата сбегаются люди, думая, что пожар. Царица показывает мертвого ребенка, избитую до потери сознания гувернантку и, увидев появление Битяговского в сопровождении сына и дворян:

― Вот убийцы, ― говорит она.

Битяговский пытается защищаться, говорит, что ребенок убился сам, упав на свой нож, или поразил себя в одном из приступов эпилепсии, которым был подвержен; но на все его доводы, на всю его защиту мать отвечает только криком обвинения, горя и ненависти:

― Вот убийца!

Битяговский видит, что всякий довод будет бесполезным; он осужден заранее, два десятка рук поднимаются уже его ударить. Он примечает ближайший от него дом, убегает туда, там баррикадируется в минуту; но дверь выбита, его убивают ударом ножа, вилами и палкой. Его сын растерзан.

Ожесточение было так велико, что сын крепостной гувернантки, пытавшийся вернуть на голову хозяйки чепчик, что один из Нагих сорвал с нее в знак высшего оскорбления, был убит в тот же миг и разорван на куски. Сыну гувернантки перерезали горло на глазах матери, которая стала приходить в себя. Василина и дочки Битяговского были спасены священниками церкви Спасителя.

Шум этой резни докатывается до Москвы; царь Федор объявляет, что сам намерен выехать в Углич, чтобы разобрать дело. В момент, когда он выезжает из Москвы, Борис Годунов распоряжается поджечь городской квартал. Крик «Пожар! Москва горит!» стрянет в ушах царя; он возвращается, видит свою столицу, охваченную пламенем, мгновение колеблется; но так как его присутствие может спасти Москву и никак не спасет брата, поскольку тот умер, он возвращается в Москву.

Между тем, Борис взялся провести расследование и наказать виновных.

Материалы следствия сохранились, и протокол в оригинале находится в имперских архивах Москвы, только все историки заявляют, что невозможно доверять одной детали, записанной под давлением такого могущественного министра, каким был Борис Годунов. Из этого протокола следовало, что юный Дмитрий убился сам ножом, который держал в руке, и что обвинения, выдвинутые царицей и ее братьями против Битяrовокого и его детей ― результат безумия или ненависти.

Приговор был обставлен торжественно.

Вдовствующая царица, осужденная постричься в монахини под именем Марфы, была водворена в монастырь св. Николая возле Череповца. Два ее брата, Михаил и Григорий, были высланы за 500 верст от столицы; жители Углича, в массе квалифицированные как мятежники, увидели, что 200 человек из них погибают в казнях, 100 других лишены языка и брошены в тюрьмы. Под тяжестью террора рассеялось почти все население, с 30 тысяч уменьшилось до 8 тысяч душ. Эти уцелевшие 8 тысяч были высланы в Сибирь и основали там город Pelim ― Пелым. Колокол, который звучал набатом, получил свой приговор, как все, что приняло участие в драме, более страшной последствиями, чем главным своим действием. Он был осужден на вечную ссылку, с отрывом одной из своих проушин бит кнутом, и потерял гражданские права, то есть ему навсегда запрещается звонить.

В 1847 году жители Углича подали прошение помиловать колокол. Оно было удовлетворено, и решение об этом доведено до сведения сибирского губернатора. Новость вылилась в большой праздник в Иркутске, где находился колокол: епископ его реабилитировал, и ссыльные, по обычаю, когда один из них прощен, приготовились проводить его в обратный путь песнями и гирляндами цветов. Но не предусмотрели одной вещи: расходов на возвращение при расстоянии 800 лье. Когда подсчитали и увидели, что они составят 10-12 тысяч рублей, больше ни у кого не было желания тратиться.

Но права гражданства были возвращены, и сегодня он звонит от радости, когда какой-нибудь ссыльный помилован.

Мы изложили исторический факт таким, каким он предстает из протоколов Бориса Годунова.[231] А теперь ― легенда, основанная на аксиоме: «Ищи, кому преступление выгодно, и найдешь виновного».

Итак, в смерти маленького Дмитрия был заинтересован один человек. Это ― Борис. И вот на него ополчилась народная молва.