Из окон почтовой станции открывался очень красивый вид, что довольно редко случается в России ― равнинной стране; и если он обнаружился, то для того, чтобы о нем упомянули. Так как от станции до карьера было не более километра, мы без спора решили пройтись пешком.

Какое-то время шли большой дорогой; потом наш гид повел нас полями, по ровному месту.

Вскоре напротив, примерно в 200 шагах от нас, увидели горку конической формы и ослепительной белизны; она смотрелась так, словно была из снега. Мы обогнули сверкающий холм и попали на обширный участок, уставленный огромными кубическими блоками мрамора, приготовленными к отправке. Я задался вопросом, какими транспортными средствами можно доставить эти глыбища к озеру, к пути, которым, очевидно, они отправлялись дальше в Санкт-Петербург. Поскольку дать себе удовлетворительный ответ не смог, то рискнул поставить этот вопрос на карту; наш начальник почты, который пожелал быть нашим чичероне, объяснил тогда, что с перевозкой их ждут до зимы, когда установится санный путь. Блоки так тяжелы, что их поднимут домкратами и рычагами на сани, те передадут блоки на большие парусные барки, которые доставят их в Санкт-Петербург.

Изучая все это с довольно-таки вялым интересом, я заметил, что остался один или почти один; мой последний компаньон ― его положение ничего не проясняло ― был предельно близок к тому, чтобы исчезнуть в своеобразной норе, вырытой у подножья горы из отходов мрамора. Этот проход, что я сначала не заметил, образованный в вертикальном карьерном разрезе, открывал доступ во внутрь скалы. Я тоже вошел туда и метров через 15 узкого коридора попал в огромное тупиковое четырехугольное пространство со стенами порядка 40 футов в высоту и 100 футов в ширину. Посередине было совершенно пусто. Стены белели как снег.

В трех километрах от этого располагался другой карьер ― зеленого мрамора. Наш начальник почты непременно хотел повести нас туда, расхваливая карьер, как нечто самое необыкновенное в мире. Договорились полюбовно. Я ему отдаю своих компаньонов по путешествию ― делай с ними, что хочешь, ― а сам возвращаюсь на стацию готовить обед. Мой уход ускорили несколько услышанных слов, которыми обменялись начальник почты и Дандре, о третьем карьере ― желтого мрамора, теперь заброшенного, но очень живописного, благодаря вторжению колючего кустарника, идущего по стопам эксплуатационников. Миллелотти, не испытывающий чрезвычайного любопытства к карьерам, высказался за возвращение со мной. Муане и Дандре продолжили путь.

Не стоит говорить, что мы возвращались прежней дорогой и через час дождались наших компаньонов у кухонной плиты. Застолье, возглавляемое превосходным начальником почты, слишком затянулось ввечеру, чтобы добираться до Сердоболя. Из большой станционной комнаты устроили просторный дортуар, где и провели ночь, в первую ее половину вкушая чай, во вторую ― почивая.

За время этой короткой экскурсии я установил факт: каждый русский в Финляндии пьет чай, каждый финляндец пьет кофе. Русский жаден до чая, но финляндец ― фанатик кофе. Не ново было встретить финского крестьянина, отправившегося в город за 10-12 лье без какой-либо иной цели, кроме покупки фунта-двух кофе. Если средства не позволяли ему приобрести побольше кофе, то он путешествовал ради полуфунта, четверти фунта или ради двух унций. Почти всегда в таком случае он становился посланцем ото всей деревни и приносил каждому долю драгоценного продукта.

На последнем этапе поездки по Финляндии мне приходилось 2-3 раза пить кофе; на почтовой ли станции, в плохих ли отелях, где мы ели, кофе всегда был превосходным, чудесно приготовленным, заправленным очень лакомыми сливками, которым пастбища Финляндии придают совершенно особенный вкус.

Утром следующего дня мы уехали в Сердоболь, где остановились только для замены лошадей; выехали из Сердоболя по длинной насыпи, берущей начало от крайних домов города; слева лежало озеро, справа были гранитные скалы, полосатые от очень изящных и от желобообразных борозд, напоминающих резьбу колонн. К несчастью, я был слишком посредственным геологом, чтобы уделить этим бороздам то внимание, какого, возможно, они заслуживают.

Через 15 верст, на протяжении которых дорога не показала ничего примечательного, кроме финских крестьянок, торгующих превосходной земляникой в самодельных корзинах, объявилась станция Отсоис; два жареных цыпленка, о вывозе которых из Сердоболя я позаботился, свежие яйца и земляника, орошенные чаем и кофе со сливками, составили издержки отличного завтрака.

Покидая Отсоис, обнаружили, было, Ладогу, но вскоре опять потеряли ее из виду, чтобы предаться изумительно живописной и неровной дороге; она почти целиком выскреблена в гранитных горах, иной раз таких тесных, что дорога представляет собой узкий проход как раз для телеги, и если бы встретился другой экипаж того же вида, то там повторились бы сцены с Эдипом и Лаийем[176]. Одна из скал имела такое сходство с разрушенным замком-крепостью, что только с расстояния в полкилометра прояснилась ошибка, в которую все мы впали. Добавим, что горы покрыты великолепными лесами, и мы смогли увидеть вблизи действие упомянутых ранее пожаров. Ветер гнал огонь к северу, то есть в наиболее густые глубины леса, что давало возможность пожару продолжаться довольно долго. Мы отметили довольно странную особенность: огонь передавался не от дерева к дереву, а шел по земле; смолистый хворост помогал разрастаться пожару, который продвигался вперед как лава, охватывал снизу деревья и двигался дальше; через несколько мгновений, когда соки дерева, по всей вероятности,  были испарены, оно начинало потрескивать и искриться, кора светилась, и огонь,  поднимаясь снизу, набрасывался на ветви и пожирал их; иногда оголенный ствол  оставался стоять как сухое мертвое дерево, но оно было лишь углем и золой и от толчка  концом трости валилось и рассыпалось в прах.

Насколько помню, мы легли спать на почтовой станции Мансильда.

От Мансильды до Кроненборга пейзаж посредственный; но вот Кроненборг оставлен позади, вновь появляются гранитные горы самых фантастических форм; большая крутизна и обрывы наводили на мысль, что вот-вот окажемся в одном из самых гористых кантонов Швейцарии.

Справа остались два-три озера, сияющие как зеркала из полированной стали в зеленом обрамлении. За пунктом замены лошадей Поксуйлялка мы вновь встретились с Ладогой и по мосту въехали на небольшой остров, где расположен город Кексгольм[177]. Там землянику предлагали еще чаще, и при въезде в город можно было подумать, что мы прибыли создать конкуренцию между торговцами ягодами страны.

В Кексгольме оставались полдня частью из-за усталости, частью из любопытства: нужно заметить, что нас пленила чистота улиц с деревянными почти сплошь двухэтажными домами ― и только по обе стороны. Кексгольм, как и Шлиссельбург, ― старая шведская крепость. В саму крепость попадают через широкий ров, над которым высится вал с бастионами. Два жилых корпуса, один кирпичный и разрушенный, восходящий к шведам, и другой ― деревянный и пустующий, датированный эпохой императора Александра, образуют ряд и в результате уединенности и запустения придают глубоко тоскливый вид этому комплексу, военная архитектура которого довольно курьезна. Мы пересекали крепость во всем ее охвате без остановки, так как не было никакого прижившегося в ней исторического предания, и прибыли к потайному проходу к озеру. Перед нами на островке возвышались руины некогда укрепленного замка. Когда-то крепость с замком связывал мост; но замок обрушился, сочли бесполезным поддерживать мост в исправном состоянии, который больше никуда не вел, разве только к камням, и мост стал непроезжим. Наш гид, которого я беспощадно расспрашивал, отважился тогда рассказать нам историю одного государственного преступника, умершего при шведах в этом форту, после долгого заключения; но память бравого гида была затянута такими тучами, что вскоре я потерял надежду увидеть просвет в его рассказе. Претендовал он также на то, что слышал от отца, который все здесь обошел и осмотрел, будто недра башни изрыты подземельями и каменными мешками, где оставались еще кольца, цепи и инструменты для пыток. За что купил, за то и продаю эти справки и очень остерегаюсь брать на себя за них какую-либо ответственность.