Можно помнить, что первая в России «конная уборка на корню» построена в 1862 году — до написания «Анны Карениной», до «Братьев Карамазовых», а можно и быть не в курсе.
Но что это великая машина бережливости, что в XX веке она сберегла Земле миллиарды тонн зерна и тем помогла человечеству перевалить за четыре миллиарда одновременно живущих — ясно и ведомо всем. Что наше комбайностроение — победа первых пятилеток, что после ленинских ста тысяч тракторов именно комбайн стал символом сельского преображения, что индустриализация уборочных работ была рывком к аграрнопромышленному комплексу задолго до того, как вошла в употребление эта словесная формула, что имена Борина и Пятницы соседствуют в нашей памяти с именами Чкалова и Папанина — пока еще, слава богу, некому толковать. Темпы? В 1930 году выпущено 347 «Коммунаров», в тридцать пятом — 25 тысяч, в 1936-м — 42 тысячи машин. Наши комбайностроительные заводы, писала Большая Советская Энциклопедия в 1938 году, «по своему оборудованию и по размерам производства превосходят лучшие заводы США». Стратегически здравый курс: с самого начала зерновой комбайн приспосабливается к уборке широкого набора культур — подсолнечника, сои, семян трав и т. д., к тому же северные районы (хлеб влажнее, соломистей) получили особый вариант комбайна…
Волею войны мои ровесники без книг знают, что такое цеп. Капица — не только фамилия, но и ременное кольцо, чтобы могло крутиться било цепа. Жалею, что не могу привезти домой из причерноморских усадебных оград два-три молотильных камня — память если не о царских скифах, так о гнездюках-запорожцах наверное. Знаю сам, как работает молотилка от локомобиля, питаемого тут же промолоченной, свежей соломой. «Я тоби казав — ступай ты пид полову!» — грозил беспалый бригадир, посылая хныкающего верхового пацана под душный остюковый водопад.
За 28 рабочих осеней я стоял на мостиках (неловко же говорить — катался!) всех отечественных систем — от «Коммунара-1» до «Дона-1500», видел уборку в разных странах Евразии, комбайновое производство и молотьбу в Америке. Самостоятельно не убрал ни гектара, не знаю названий многих узлов молотилки. Не дело упрекать журналиста в техническом невежестве. Он невежа тогда, когда перевирает услышанное, тупица тогда, когда ему не говорят правды, пустозвон, если не дошел до тех концов, до каких дойти мог и был должен.
Неизменного нет, это уж точно. Каким трудным был возврат от прямого комбайнирования и раздельной уборки, хотя тогда, в средине пятидесятых, еще добрая половина колхозников помнила и сноп, и крестец, и молотьбу зимой… Не исключено, доживем до отказа молотить на ходу, вернемся к здравому дедову методу: убрать колос от стихий — а под крышей на стационаре молоти хоть до нового хлеба! Энергоемкая и комичная по тупости работа — заодно с колосом перебивать в труху сотни миллионов тонн соломы — тоже будет в свой час прекращена. Как — пока не знаем.
Твердо можно говорить одно: в стране, сеющей пшеницы больше всех в мире, машины хлебной уборки никогда не перестанут быть отметкой развития общества. Каков комбайн, таков и урожай — уже потому, что лучшего урожая, чем он сам, комбайн просто не пропустит. Вне комбайна, помимо уборочного комплекса хлебный сбор расти не будет — взвешивают ведь намолоченное, а не мнимости.
Впрочем, разве потери — мнимость? Что, как не комбайн, делит реальный, вызревший хлеб на валовой сбор и допущенные потери? Службы учета потерь (учета антинародного, скажем так, хозяйства) у нас нет, ЦСУ довольствуется только активом, брезгуя тем, что упало с возу. Никакая цифра оставленного на 130 миллионах гектаров зерна ныне не может быть объявлена точной, это так, но и с тем спора нет: свести потери до заявленного в характеристиках машин и технологий — теперь на деле и значит выполнить Продовольственную программу по зерну.
Верю твердо, как в земное притяжение, что ворох бессмыслиц с комбайном и вокруг комбайна, способный озадачить (расстроить, взбесить) и дилетанта, и, наверное, ученого, — аномалия. Временный сбой в зерновой истории страны. Все мнимосложное и убого-значительное так не вяжется с вековой
мудростью земледельческого по рождению и по восприятию мира народа, что убеждать кого-то или себя самого — непременно, мол, перемелется, мука будет, со смехом станем вспоминать — занятие пустое. Но пока живем мы (а живем все срок, увы, ограниченный) — это дело крупной жизненной драки. В новой пятилетке надо, просто необходимо, подчеркнуто на Пленуме ЦК в октябре 1980 года, «создать и начать выпуск такого пропашного трактора и такого зернового комбайна, которые по своим характеристикам отвечали бы самым высоким современным требованиям».
Машина, считает словарь, есть устройство, выполняющее механические движения с целью преобразования энергии, материалов или информации.
Она же, машина, может быть запечатленным образом времени, оттиском отношений между людьми. Потому и возникла эта манера: памятником людям ставить машину — «тридцатьчетверку», «универсал» или «трехтонку». Все тут разом: и производительные силы, и производственные отношения…
II
«Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это все, что ни описано здесь, это все наше — хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?» На такие мудрые замечания, особенно насчет мнения иностранцев, признаюсь, ничего нельзя прибрать в ответ.
В цехах «Ростсельмаша» я решил бывать только без пропуска. Мальчишество или похуже что? На руках командировка газеты, в кармане надлежащие удостоверения — стоит ли рисковать?
Но в кузницу входят без стука, верно? В поля, ради которых и дымят все кузни — даже такие большие, как «Ростсельмаш», — вообще пропусков не требуется. Никто не ведет несмышленыша, разъясняя ему — осот, дескать, вами якобы замеченный, отнюдь не сорняк, тем более не корнеотпрысковый, а вызванный временными сложностями сознательный допуск. Именно сознательный, ведь здешний бригадир — участник ВДНХ. И хлеб, что перед глазами, вовсе не полег, просто стеблестою придано горизонтальное направление. В целях фотосинтеза! А как же? Ведь колхоз соревнуется за звание высокой культуры…
Нет, поле — открыто. Оно — чистое поле. Даже спутники, и отнюдь не только наши, видят и фотографируют состояние зерновых — какие уж там пропуска.
Ходить — так только таким, как всегда, как и для «Сельского часа» снимаюсь. Задержат — скажу правду: ищу, откуда возник комбайн № 320808.
«Нива» под этим номером с патетической надписью «Лучшему комбайнеру Казахстана в честь 50-летнего юбилея «Ростсельмаша» поступила кустанайскому механизатору, лауреату премии Ленинского комсомола Николаю Ложковому, а он разберись да и напиши в «Литературную газету»: «Ничего себе подарочек!» Согнут вал выгрузного шнека, рычаги набивателя соломы приварены не в одной плоскости, в направляющей втулке выжимного подшипника не нарезана маслогонная резьба. В письме своем (ЛГ, 1979, 31 октября) он сдержанно, без истерик, взывал к совести всей Донской Кузницы:
«Потери запланированы в самой конструкции комбайна. Но потери — это не только оставшееся зерно после обмолота в поле. Это и зерно с низким качеством при запоздалой уборке. Вы думаете, я и мои товарищи хотим этого? Ни в коем случае. Это ж наш труд, наш пот, почти круглосуточная работа весной и осенью. Наша работа — не физзарядка для здоровья и удовольствия. И вроде бы в нашей бригаде нет разгильдяев и транжир. Живем-то своим трудом, с рубля… А на практике получается, что мы сами себе вроде бы враги. Все-таки часть хлеба оставляем в поле.
И причиной этому то, что мы не можем работать, как надо бы, как нам хотелось бы. Когда все на ходу, работа не изматывает тебя. Намолотишь бункеров 30–40 и не падаешь с ног от усталости. А устаешь от разного рода безобразий… За всю уборку не было такого дня в бригаде, чтобы из-за поломок не стояли 3–4 комбайна».