Необъяснимое волнение охватило Петра. Он растерянно заулыбался. Подходя, видел, как легкий ветерок колышет подол светло-голубого крепдешинового платья-кимоно… Заметно похудевшая, Валя казалась еще стройнее, красивей. На ресницах ее блестели слезы, а по лицу блуждала легкая улыбка.

Поставив чемоданы, Петр продолжал растерянно улыбаться… Ему хотелось крепко-крепко обнять Валю, поцеловать ее в губы. Но сковавшая его робость — и оттого, что во дворе стояли шофер и Холмогорова, и оттого, что Валя не была ему женой, — мешала. И он, не пересилив себя, протянул ей руку.

Валя руки не взяла. Она припала к нему грудью, уткнулась лицом ему в шею. Он слушал, как бьется ее сердце. Шептал:

— Успокойся, Валюш, — и чувствовал, что слова пропадают в пересохшем горле.

Валя поглядела ему в глаза; и он понял, что она все время ждала его, помнила о нем и сейчас никак не верила, что все это не во сне.

Петр взял Валю за плечи. Проговорил еще нежнее:

— Успокоилась?

— Глупая я, правда? — улыбнулась в ответ Валя и стала вытирать глаза.

— Хорошая ты, — прошептал Петр.

С чемоданами они направились в дом. По пути Петр говорил:

— Сбор у вас назначил. Эвакуируем семьи военнослужащих. — И добавил, чтобы не испугать Валю: — На всякий случай.

— Да уж понятно, — вздохнула Валя, и зеленоватые искристые глаза ее потемнели.

Валя уже от Кольки слышала о цели их приезда, но значения его не осознала — ею владело одно желание: скорее встретиться с Петром. Сейчас же, услышав об эвакуации, она вдруг подумала, что их встреча — последняя. В голове промелькнуло все то, что узнала в эти дни от раненых, от беженцев… «Эвакуируем», — с трудом повторила она про себя слово, произнесенное Петром. — А кто о нас побеспокоится? И мы вот госпиталь тоже эвакуировали… А что с нами будет? О нас, выходит, и беспокоиться некому?..»

До этого Валя не задумывалась о своей судьбе. Ей все время казалось, что, если понадобится, этим кто-то займется. А тут вдруг… Даже утром, когда во двор госпиталя въехала колонна автомашин и на них стали грузить раненых и имущество, отправляя все это в тыл, а вольнонаемным объявили, что их, в том числе и Валю, взять не могут, — даже тогда оставалась она спокойной, верила, что Псков все же останется нашим. И вот… Петр… «На всякий случай…» Теперь-то она поняла значение этих слов!

Петр поставил чемоданы в коридорчике. Прошел с Валей в большую комнату.

— А где Варвара Алексеевна, Спиридон Ильич? — взяв Валю за руку, спросил он.

Валя прижалась к нему. Сникла. Ей было и радостно, что рядом Петр, и горько, что он скоро уедет, и жутко, потому что считала уже, что следом сюда непременно придут гитлеровцы… Петр не понимал ее волнений. Рассудив, что в семье у Морозовых что-то случилось, снова повторил свой вопрос.

Высвободив руку, Валя села на стул и сказала:

— Мама в очереди за хлебом. Приходила да опять ушла — сменить Акулину Ивановну с Колькой. Что-то хлеб сегодня не везут. А папа… он в истребительный батальон записался — немецких парашютистов вылавливает где-то.

— Как же он, больной?

Петр пододвинул стул, присел рядом и снова взял в свои Валину руку. Валя проговорила:

— Что ты, папу не знаешь? Я, дескать, как овца: куда стадо, туда и я. — И спросила: — Ты хоть ел?.. Не ел? А шофер тоже не ел?

Петр подошел к окну. Пошире распахнул полуоткрытые створки, поглядел на шофера, который стоял с Холмогоровой в конце огорода. Кричать было далековато, но Петр все же крикнул:

— Ты поел?

— Поел, — донеслось в ответ.

На кухне Валя поставила перед Петром овсяную кашу на молоке. Разожгла примус — грела чай. Петр, откусив от ломтя хлеба, спросил:

— Это такой хлеб выпекать начали?

— Такой, — вздохнула Валя, не переставая глядеть на него.

— Ну и хлеб!

— Хоть такой бы был, — тихо сказала Валя. — Скоро и такого, пожалуй, не будут давать. Вечер уж, а мамы все нет.

Петр вспомнил о Зоммере и поинтересовался:

— А как Соня?

Валя села напротив.

— Соня что! Все такая же, — немного повеселев, говорила она. — Беззаботная… Посмеивается… Может, сходить нам к ней? Узнает, что ты был и не зашел, обидится.

На пороге показалась Варвара Алексеевна. Петр сразу встал — будто перед командиром. Не зная, как себя вести, ждал, поспешно дожевывая хлеб.

— Ну, здравствуй, здравствуй, защитничек, — устало протянула она ему свою сухую руку. — Экуировать, значит, приехали? Всю Россию не экуируешь. Эх вы!.. Болтали, болтали, а теперь опять отцы за вас выправляй все. — И к Вале: — Чайник-то сними. Не видишь, кипит.

Валя сняла чайник. Налила Петру кипятку. Спросила у матери:

— Не дали хлеба-то?

— Как видишь, — ответила мать, положив на скамью пустую сумку. — Акулина осталась… Может, говорят, и будет.

Петр пил, обжигаясь, слабо заваренный чай. Пил не садясь. Когда Варвара Алексеевна вышла из кухни, предложил:

— Так сходим к Соне-то?

Они вышли из дома. Пока шли до моста через Пскову́, их дважды останавливал военный патруль. Петр показывал документы, и их пропускали.

Дверь в сени была закрыта. Валя сходила к соседям. Там сказали, что Соня как будто дома. Петр постучал в дверь из тонкого теса. Дверь задрожала.

Соня, распахнув окно, высунулась наружу и увидела Валю.

— Ты?!

Они ждали еще минут пять. Наконец внутренняя, из коридора, дверь заскрипела на петлях.

— Подожди, Валюша, сейчас, — говорила Соня, копошась в сенях. Петру показалось: в чулан кто-то вошел. — Не ждала.

— Вижу, что не ждала, — весело ответила Валя и толкнула Петра за угол сеней: — Спрячься.

Соня была в домашнем ситцевом платье. На румяном лице подруги Валя заметила растерянность. Такой Соня делалась всегда, когда ее в чем-то уличали.

— Значит, не ждала? — пристально оглядела подругу Валя. — Хороша. Ничего себе. А я тебе сюрприз приготовила.

— Письмо от Петра получила?

— Впускай, тогда скажу.

Валя притворно насупилась и направилась в сени.

Соня хотела уже закрывать дверь, но в это время из-за угла вышел улыбающийся Петр. Соня сначала было не поверила, что он один, без Федора, и, придя в себя, как это делала она всегда, ойкнула — очевидно, так у ней получалось от избытка чувств — и бросилась за сени. Убедившись, что Федора нет, схватила Петра за плечи. Долго вопросительно смотрела в его сияющие глаза, будто хотела узнать: почему он один? Потом, прислонив рывком к его плечу голову, отстранилась и снова побежала за сени. Заглянув за угол, вернулась.

— А Федя?.. — глаза Сони беспокойно остановились на Петре.

— Один я. За семьями приехал, — сказал Петр и пошел в дом.

В комнате все было как прежде. Заправленная кровать Сониной матери стояла в углу слева. Вздымались к невысокому потолку взбитые пуховые подушки… Кушетка справа укрыта ситцевым чехлом, давно сшитым Соней на руках. На столе, застланном вязаной скатеркой, стояла с колокольчиками и ромашками кринка.

— Откуда это цветы у тебя? — сразу же обратила внимание Валя на кринку.

— Откуда? — спросила Соня и, смешавшись, стала их нюхать. — Это я… нарвала…

Валя увидала на спинке стула мужской пиджак. Соня стала против стула, пытаясь загородить его от Петра и Вали, потом поняла, что это глупо, и, взяв пиджак в руки, понесла его в коридор.

— Ну и ну, — только и сказала Валя, когда та вышла, а Петр, ничего не говоря, поднялся и заходил по комнате.

Сони не было долго. Вернулась расстроенная, без пиджака. Сказала, садясь на стул:

— Что же вы стоите? И к Петру: — Рассказал бы, как вы живете? Где находитесь? Не пишете что-то… Федор-то как?

— Да так… Живем… — неопределенно ответил Петр, думая все о пиджаке: «Откуда он?.. Не успел Федор из головы выветриться, а тут… другой».

Ему не хотелось больше быть у Сони. Подмигнув Вале — пойдем, дескать, — он остановился у двери. «Порадую Федора, — рассуждал про себя Петр. — Вот еще мне вертихвостка!» — И вспомнил, чем кончилась, по рассказу Зоммера, их помолвка. Оказалось, она переросла у них, как выразился Федор, в свадьбу. Вот как это вышло. Сидели они за праздничным столом втроем: Федор, Соня и ее мать. Выпили. Закусили. Мать куда-то ушла. «Ну, я осторожно начал, — рассказывал Петру Федор, — а Соня и поставила над всем точку. Судьба, говорит, видно: не могу я против твоей воли. Да и посуди: что ждать нам твоей демобилизации? Да и к чему ждать?..» Рассказывая, Зоммер делал вид, будто смущается, потому что получилось у них очень уж прямо. Но возразить, дескать, Соне не смог, только спросил: «А как мать на это посмотрит?» «На что на это?» — удивилась в ответ Соня. «На что, на что, — заворчал он. — На то, что поженились, не расписавшись еще». «Улажу, — проговорила она. — Я ведь у ней активисткой слыву, а активистка должна ломать старые представления о браке…» Слушая Зоммера, Петр удивлялся своему другу: не промах, мол. «И тут не изменил себе», — думал он, позавидовав Федору, потому что Софья, ясно, теперь его, а вот Валя — это еще на воде вилами писано… Только и сказал, когда Зоммер смолк: «Получилось, ты женился до войны, а мою свадьбу справлять после войны будем…»