Все молчали. Петр толчком ноги опрокинул бочонок. Оглядел бойцов. Увидав Егора, который только перед этим, очевидно, выпил, потому что вытирал своей клетчатой кепкой губы, подошел к нему вплотную и строго спросил:

— А где завтрак? Это вы что, — и мотнул головой на откатившийся в сторону бочонок, — вместо завтрака? Где завтрак?

— А завтрак еще будет, — ответил Егор. — Приволокут с минуты на минуту… А самогон… ето как десерта. — И вдруг спросил: — А ты, извиняюся, кто тута? Замом тебя еще не сделали, кажись, ведь?

Вокруг заулыбались.

Петр не нашелся, что ответить. Посмотрев на Егора презрительно, он сплюнул и попросил Семена, чтобы тот вел к лагерю — сам дорогу туда знал плохо.

В лесу Семен предложил идти прямиком.

— Я тут каждую тропу знаю, — говорил Семен. — Охотиться здесь любил. Вообще, я люблю природу, — и стал рассказывать, как за год перед войной они здесь с Непостоянным Начпродом охотились и, заблудившись, еле вышли.

Минут через сорок впереди показалась прогалина, залитая водой и усеянная кочками. Кочки стояли близко друг к другу. Все запрыгали по ним, мокрым, прогибающимся под ногой. Георгий Николаевич, уронив коробку с дисками от пулемета, ругался и тянулся рукой к холодной воде. Достав наконец коробку, он снова запрыгал по кочкам.

Семен и боец стояли уже с той стороны прогалины на мшистой, обросшей багульником и болотной травой тропке.

— Ну и завел! — сказал в сердцах Петр, когда оказался рядом с Семеном. — Тут сам черт не пройдет. Видел я топи на Оби, а таких, правду скажу, еще не видывал.

Тот посмеивался:

— Хочешь, в топи заведу тебя? Это еще не топи. Топи, где и мне пройти трудно, а тут что! — Семен вдруг повернул голову в сторону бани. И все повернули, потому что оттуда, показалось, совсем рядом, донеслась четкая дробь немецкого тяжелого пулемета, в которую почти сразу же вплелись, приглушив ее, режущие автоматные очереди.

Все четверо присели, пригнув головы. А когда разобрались, что стреляют у бани, встали. Цепенели от страшной догадки.

— Что же это такое? — выдавил Георгий Николаевич и посмотрел на всех чуть не плача. — Немцы же это стреляют… Каратели.

Петра начало знобить. Слышал, как под самым ухом, перебивая огонь немецких автоматов и пулеметов, постукивают о листья дождинки. Видел, как у Георгия Николаевича бледнело лицо. Боец до крови закусил верхнюю губу и так сидел не шелохнувшись, будто замороженный.

А низкое, серое небо поливало осенний лес мелким холодным дождем. Облаков не было — плыла сплошная туманообразная масса. И даже не плыла, а как бы стояла на месте, готовая вот-вот снизиться и поползти по земле, утюжа все живое.

Первым опомнился Семен. Он посмотрел на Чеботарева и спросил, что же делать. Петра это привело в себя, и он бросился, будто его подхватило ветром, через прогалину к бане. Следом кинулись остальные. Бежали, не разбирая где вода, где кочки. Момойкин начал отставать. Петр вырвал из его рук коробку с дисками.

Когда подбежали к опушке, за которой стояла баня, стрельба уже стихала, только слышались отдельные одиночные выстрелы да рванула сырой воздух лимонка.

Немцы — взвод, не меньше, — скучившись у глухой стены, что-то горланили, размахивали руками… Перед навесом виднелись убитые бойцы отряда, они лежали и на поляне, особенно много в направлении к речке, вероятно, в последние минуты бросились на гитлеровцев, чтобы вырваться из кольца, но не сумели.

Но в бане еще были партизаны.

Петр и остальные, кто находился с ним, бросились на землю.

Среди немцев появился возбужденный Егор в клетчатой кепке набекрень. Показывая автоматом в руке в сторону лагеря Пнева, он торопливо говорил что-то офицеру-эсэсовцу. Появление среди гитлеровцев Егора как ошпарило Петра. «Сволочь!» — с ненавистью прошептал Чеботарев и нажал на спусковой крючок пулемета. Воздух рванула длинная очередь. Егор и офицер сразу рухнули на землю. Стоявшие возле них гитлеровцы бросились за угол бани, на поляну, к лесу и к речке. Петровы пули настигали их и навечно укладывали на сырую, чужую им землю.

С той стороны бани занялась, выплескивая пламя, стена. Из предбанника в белых кальсонах, без рубахи вышел Пнев. Левая нога у него была залита кровью и ступала нетвердо. В руке он держал трофейную немецкую гранату.

Гранату Пнев не бросил — только успел поглядеть в сторону стрелявшего Петра; гитлеровская пуля сразила его наповал, и он, выпустив деревянную ручку гранаты, ухватился за столб навеса и пополз по нему вниз…

Израсходовав диск, Петр понял, что вести бой дальше бессмысленно: оставшиеся в живых гитлеровцы спрятались за горевшую баню, а от деревни по лесной опушке бежали к ним на подмогу немцы с собаками.

Осознав это вовремя, Петр махнул рукой своим товарищам на лес и стал отползать.

Немцы за баней опомнились не сразу. А когда опомнились, Чеботарев с бойцами уже бежал по лесу вглубь.

Сзади, приближаясь, слышалась стрельба и собачий лай. Семен свернул вправо.

— Сюда! — кричал он на Момойкина, который все бежал прямо. — Слышишь, с собаками гонятся.

Почти тут же они очутились в болоте. Вода была по колено, а кое-где и выше. Уставшие, еле перебарывая одышку, шли они по ней, обходя островки земли, заросшей кустарником и чахлой березой да осиной. Минут через тридцать, когда лай за ними стих, выбрались на островок. Залезли под березу с жесткой, почти совсем опавшей листвой. Семен проговорил:

— Надо бы к лагерю… Пока каратели не поспели туда, взять бы оттуда людей. — И добавив: — Ждите меня тут, — сполз, как сидел, в болотную воду.

Момойкин, глядя вслед удаляющемуся Семену, громко прошептал:

— Уж идти, так всем бы.

Боец задвигал губой с засохшей на ней кровью.

— Кто-то нас предал, — сказал он, задумавшись.

Петра слова его как ужалили. В голове зазвенело. Сурово посмотрев на него, он вспомнил сраженного пулеметной очередью Егора и процедил, постукивая от холода зубами:

— Сами вы себя предали! Бдительней надо было быть друг к другу и строже.

Тот повернулся к нему корпусом. Повернулся и замер, пораженный жестокостью этих слов… А Чеботарев смутился, по лицу его пошли красные пятна. Рассуждал сам с собой: «Не «вы», а «мы» все. И я. Я же на пятачке… пусть случайно, а ведь обратил внимание… Вале вот сказал, а Пневу — даже с ним не поделился этим. Забыл даже об этом!» Чувство какой-то доли ответственности за гибель отряда не проходило. В то же время появлялось недоверие уже и к Семену, и Петр вдруг поднялся.

— Уйдемте отсюда, а то… если и этот, — кивнул он головой в сторону, куда ушел Разведчик, — если и он… и не договорил: так тяжело было произнести это слово — «предатель».

— Ты что?! — возмутился тут же боец. — Да я его по работе знаю! Комсомолец он, в активе у нас ходил.

— Комсомолец или не комсомолец, — решительно заявил Петр, — а отсюда уходим… Вон туда переберемся. — И махнул рукой вправо. — Там подождем. Оттуда видно будет, если он придет.

Поднялся дрожавший от холода Момойкин.

Петр, ничего больше не сказав, ступил в воду. За ним пошли остальные.

В болото уходили кое-где по пояс. Метров через двести выбрались на островок. Сквозь кусты и чахлые березы, облепившие этот кусок земли, было видно и то место, где они находились раньше. Петр сел на сырой мох под голыми ветками.

Семен показался на болоте через час, а может, и больше, когда Петр уже начинал думать, что надо куда-то идти. Разведчик постоял на кочке, поглядел по сторонам и скрылся в кустах, потом снова показался, всматриваясь в болото.

— Ну что? Откликнемся? — стуча зубами, обратился к Петру боец.

Но Разведчик их уже заметил.

— Успел, — выбравшись к ним на островок, обрадованно говорил он, а сам счищал ребром ладони со стеганки темно-коричневую торфяную жижу. — Ждут неподалеку. — И спросил, ни к кому не обращаясь: — Так пошли?.. К лужанам пойдем?

— Пошли, — ответил, поднявшись, Петр и ступил в воду.

Вода сначала обожгла его. Потом ледяной ее холод перестал ощущаться.