— Проиграйте мне еще раз эту часть, — попросил Стаббс.

Уоррен снова включил магнитофон.

«— А если бы он уехал кататься на лодке в безлунную ночь, вас бы это обеспокоило?

— Меня обеспокоило?

— Да. Именно вас.

— Нет.

— Как же так? Ваш родственник… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, стал бы я беспокоиться».

Дальше шли слова «один в море», «ночью», «он не первый раз выходит в море».

Уоррен остановил запись.

— Что вы скажете? — спросил он.

— Это был не он, — уверенно произнес Стаббс.

— Точно?

— Совершенно. Тот человек как-то по-особенному произнес «беспокоиться». Я тогда не обратил на это внимания, ведь он представился Стивеном Лидзом, но когда слушаешь пленку… этот парень говорит иначе. Я не могу даже воспроизвести его интонацию.

— Он говорил с акцентом? Вы это хотите оказать?

— Нет, нет.

— Может, это был испанский акцент?

— Да нет.

— Или британский, скажем?

— Да нет, не в этом дело…

— Французский?

— Его слова вовсе не звучали как у иностранца. Жаль, что я не могу повторить. Он произнес очень чудно. «Беспокоиться».

— Этот парень на пленке говорит похоже?

— Нет, совсем не так.

«Замечательно», — подумал Уоррен.

— Где-то я слышал эту интонацию. Так говорит кто-то очень знакомый. Жаль, не могу вспомнить, кто именно.

— Это ваша арендованная машина, сэр? — спросил мальчишка.

— Да, — ответил Мэтью.

Этот парень просто телепат, подумал он. Откуда ему знать, что «форд» арендованный?

— Они точно определяют, у кого машина арендованная, — сказал он Май Чим. — Загадка всех времен.

— Может быть, у вас ключи какие-нибудь особенные, — предположила она.

— Наверное.

Тот мужчина в мастерской, в понедельник, задал аналогичный вопрос.

«Не могли бы вы ее отодвинуть? Чтобы я выехал».

Май Чим была в короткой бежевой юбке и кремовой шелковой блузке с длинными рукавами на пуговицах, две верхние были расстегнуты и приоткрывали жемчужное ожерелье. Туфли на высоких каблуках, длинные ноги без чулок, в такую томительную жару чулки выглядели глупой формальностью. Весь вечер она была разговорчивой и оживленной, может быть, потому, что выпила два бокала фруктового ликера и еще вместе с Мэтью они распили бутылочку «Пино Грижо». Она склонила голову ему на плечо, взяла его под руку и мечтательно смотрела на огоньки лодок, видневшихся в заливе.

Мальчишка подогнал к ним машину, пересел на пассажирское сиденье и открыл дверцу.

— Спасибо, — сказала она и села в машину. Даже не стала натягивать юбку на оголившееся бедро.

Мэтью дал парню доллар и подошел к машине со стороны водителя.

— Спасибо, сэр, — сказал мальчуган и поспешил к седовласому господину, выходившему как раз из ресторана. — У вас «линкольн», сэр? — спросил он, снова демонстрируя свои телепатические способности.

Мэтью захлопнул дверцу и включил фары. Он внимательно осмотрел брелок на своих ключах. Конечно, они были с названием фирмы, у которой он арендовал автомобиль, но все равно непонятно, как об этом узнал человек в мастерской.

«Чья это арендованная машина?»

— Ненавижу загадки, — сказал он, обращаясь к Май Чим.

— А я ненавижу енотов, — сообщила она загадочно.

Ему показалось, что она была немного пьяна.

— Во Вьетнаме енотов не было. Там много разных животных, но только не енотов.

Мэтью медленно обогнул здание ресторана и повел машину к шоссе. Кто-то из служащих стоянки переключил его радио на другую волну. Он терпеть этого не мог. Мэтью представил, что в его отсутствие чужой человек копается в его машине, слушает радио, расходуя его батарейки. Он переключил радио на волну джаза, — единственная станция, которая передавала в Калузе джаз.

— Ты любишь джаз? — спросил он.

— Что такое джаз? — удивилась она.

— То, что ты сейчас слушаешь, — ответил он.

Она послушала.

Джерри Маллиган.

— Да. — Она как-то очень неопределенно кивнула. — У нас во Вьетнаме был только рок, — сказала она. — Повсюду на улицах Сайгона играли рок. Я ненавижу рок. И енотов тоже ненавижу. Они похожи на больших крыс, ты не находишь?

— Это только здесь, — сказал он. — На севере они маленькие и пушистые.

— Может быть, мне переехать на север? — спросила она.

Слово «может быть» прозвучало довольно невнятно.

— На севере много больших городов, — уклончиво произнес Мэтью.

Она вновь кивнула и замолчала, как будто всерьез размышляя над возможностью переехать на север.

— Мой отец ненавидел солдат, — сказала она безо всякой связи с предыдущим. Слово «солдат» опять прозвучало не очень естественно. — Получается, что он ненавидел всех мужчин, — добавила она. — Во Вьетнаме были только солдаты. Наши солдаты, их солдаты, ваши солдаты. — С каждым разом слово «солдаты» звучало все более неразборчиво. — Мой отец не позволял ни одному солдату даже оказаться поблизости от меня. Он как-то подрался с американским капралом, который мне улыбнулся. Он просто улыбнулся мне. Мой отец по-настоящему его ударил. Представляешь? Такой худой, маленький, ударил такого здорового, высокого солдата. А тот засмеялся.

Сколько раз можно повторять это несуразное слово «солдат»…

— Ты не против, если мы заедем ко мне? — спросила она.

Они ехали в молчании. Под звук саксофона Маллигана.

Мэтью подумал: как можно вот так играть на саксофоне?

— Я их боялась, — говорила Май Чим. — Солдат. Мой отец предостерегал меня. Он говорил, что они меня изнасилуют. Они изнасиловали многих вьетнамских девушек. И я боялась того же.

Природа любит равновесие, подумал он.

Американские солдаты насиловали вьетнамских девушек.

Теперь американка была изнасилована тремя вьетнамцами.

— Но тебя я не боюсь, — прошептала она.

— Хорошо, — успокоил ее он.

А про себя подумал, что нет в этом ничего хорошего. Она слишком много, пожалуй, выпила, и если ее признание о девственности было истинным, он не хотел заниматься с ней любовью, во всяком случае сейчас, когда она была пьяна или почти пьяна. Фортепьяно Оскара Паттерсона разорвало наступившую тишину. Внезапно в его памяти всплыло Чикаго, заднее сиденье отцовского автомобиля, где шестнадцатилетняя девчонка Джой Паттерсон лежала на спине с закрытыми глазами, прерывисто дыша, от нее сильно пахло спиртным, она раскинула ноги. Так ли уж она была пьяна, как изображала? Он дрожащими от волнения руками нащупывал резинки, на которых держались ее нейлоновые чулки, дотронулся до ее нежной мягкой кожи, и его словно огнем опалило, когда он коснулся шелковистой подкладки ее трусов. И все же он стянул их, отчетливо осознавая, что если Джой действительно пьяна, это будет изнасилованием.

Если сегодня он переспит с Май Чим, это тоже будет равносильно изнасилованию.

Прошлое не оставляет нас.

Они подъехали к ее дому на Сабал-Кей. Специальное предписание не позволяло здесь строить дома выше пяти этажей. За домами можно было увидеть океан. Он поставил машину на место, обозначенное табличкой «для гостей», выключил зажигание и свет.

— Не хочешь подняться ко мне выпить на посох? — с милой гримаской спросила она.

Это была не хмельная оговорка, просто слабое знание языка. А где нет общего языка, по ее словам, там всегда возникают подозрения. И, как следствие, ошибки. Много ошибок. С обеих сторон. Он подумал: не грозит ли ему сейчас одна из таких ошибок? И тут же вспомнил фразу, произнесенную ею в их последнюю встречу. Тебя тянет ко мне, потому что я азиатка? И он подумал, что не так-то уж она и неправа. Вопрос Май Чим повис в тишине: не хочешь ли подняться ко мне, выпить на посох? И еще он подумал, что не пойдет он сегодня ни на какой посох, особенно когда Май Чим в таком состоянии. Возможно, этого вообще не произойдет, потому что, несомненно, он очень, очень хочет ее, хочет обладать ею, азиаткой, он никогда не спал с азиаткой. Но это не причина, чтобы ложиться с нею в постель, потому что какими глазами он наутро посмотрит на себя в зеркало.