Когда приверженцы новой веры завиделись на реке, один из этих людей как раз стоял на мосту в обществе трех школьников. Этот сержант Гражданской гвардии был родом с острова, расположенного у западного побережья графства Мейо, и считался в отроческие годы умным, способным далеко пойти ребенком. Он вырос в обаятельного мужчину по фамилии О’Мюрнехэйн, человека непредубежденного, прогрессивного, интересовавшегося всякого рода трудными для понимания вопросами, — к примеру: и вправду ли приливами правит Луна, управляют ли Америкой сплошные масоны, был ли Король Англии евреем, останется ли Папа непогрешимым, если тайком обженится, впадают ли ласточки в зимнюю спячку, приходился ли Партолон[43] родичем Адаму, а если приходился, то насколько близким, кроются ли в головах жаб драгоценные камни и кормят ли голуби своих птенцов молоком, — ну и сотнями других, какие взбредали ему в голову за время сознательной жизни. Фанатиком он не был, но был добрым католиком, хоть и высказывал — и нередко — мнение, что бесов приходской священник изгонять не способен. Информация какого угодно рода, — главное, чтобы она была печатной, — неизменно захватывала его, он любил озадачивать товарищей по казарме, разумеется, в свободное от службы время, зачитывая им по памяти точные извлечения из «Ридерз Дайджеста», «Еженедельника Джона Лондонского», «Католической Таймс», «Обзора новостей» и иных научных изданий, какие ему удавалось сыскать. Он знал, чему равна скорость звука, сколько корон носит Папа, из чего состоит сульфидин, что такое пенициллин, какую скорость может развить реактивный самолет, сколько народу живет в Аризоне, и какова разница в молитвах «Отче наш», произносимых католиками и протестантами. Он любил детей и был человеком деятельным, мягким, дружелюбным, тактичным, но, возможно, несколько возбудимым. Мягко говоря, у него не все были дома.

И как раз в то время, когда армада мистера Уайта предстала пред взорами сержанта О’Мюрнехэйна, последний пребывал в состоянии отчасти взволнованном. Его растревожили упорные и противоречивые слухи о джихаде, провозглашенном в верховьях реки, да и сам паводок тоже чего-то стоил. Последний был природным явлением, о котором можно было рассказать детям и внукам. Чтобы поглотить ту часть моста, на которой стоял сержант, воде оставалось подняться всего лишь на ярд. Школьники кричали, а три авангардных бочки очень походили, по его мнению, на боевую рубку подводной лодки.

Сержант О’Мюрнехэйн родился и вырос на западе Ирландии, где во время последних войн ничего, как известно каждому англичанину, и никто не видел, кроме запасавшихся провизией немецких подводных лодок. И хотя сам сержант, как и прочие жители запада, не видел, опять-таки, ни одной из них, зловещая репутация этих судов, рожденная тоже на западе, но только Лондона, эхом докатилась и до него. Вследствие чего он обратился в большого знатока подводных лодок.

Капитана первой из них, бородатого господина в пробковом шлеме с полями, он различал ясно, а неустанное чтение газет познакомило его с обликом императора Абиссинии. Между тем, как только на горизонте показалась армада, еще оставшиеся в Арнашидане жители начали стекаться к мосту и вскоре уже вопили, как чайки, требуя свежих сведений.

Первым под мостом прошел мистер Уайт, размахивавший руками и кричавший, перекрывая шум воды:

— Канат! Канат! Бросай канат!

Ученики же его, исчезая один за другим под мостом, размахивали флагами и обменивались с наблюдателями громкими восклицаниями.

— Это чего это вы?

— Потоп идет!

— За что ж вам такое?

— За окаянство да за бесчиния наши!

— Потоп! Потоп!

— Канат бросай!

Сержант О’Мюрнехэйн расстегнул было кобуру своего револьвера, но передумал, побледнел, выкатил глаза и помчался к казармам.

Оттуда он отправил множество телеграмм, сообщавших, что в Арнашидан вторгся Хайле Селассие с флотилией подводных лодок, захватчики же все, как один, восклицали:

— Всем гроб! Всем гроб! За Абиссинию! Гранат бросай!

Глава XXVI

Стоявшая в Баллинабраггарте военная часть предприняла попытку связаться с проплывавшим мимо караваном военных судов посредством гелиографа, но, поскольку никто в нем азбуки Морзе не знал, усилия ее остались безрезультатными.

При нормальном уровне воды средняя скорость течения Слейна составляла две мили в час. Паводок увеличил ее и потому бочки делали больше шести узлов. Время от времени их сносило с фарватера, однако, некоторое время покружившись и покачавшись, они возвращались в струистый поток. В широких местах река текла медленно, в узких быстро и потому надежды добраться до берега были невелики.

Какое-то время мистер Уайт размышлял.

А потом вдруг сказал:

— Знаете, миссис О’Каллахан, все, что я делал и говорил, было неверно, а все, что говорили и делали вы, — правильно. Это вы прихватили бренди; вы отказались продать ферму, а значит, когда наводнение спадет, у нас будет какая-то опора; и это вы отрицали, что Архангел было послано Духом Святым.

— Боже благослови нас и спаси! Да я отродясь Святого Духа не отрицала!

— Как же не отрицали? Вы говорили, что это мог быть и Дьявол!

— Ох, мистер Уайт! Да никогда!

— Но это было едва ли не первым, что вы сказали.

— Видать, вы меня не так поняли, мистер Уайт. Разве я не знаю, что отрицание Духа Святого — это единственный грех, какой никогда не прощается?

При этих словах глаза ее капитана вспыхнули. Он сел в своей бочке попрямее.

— Вот как?

— Кто согрешит против Духа Святого, того вечное проклятие ждет.

После крушения Ковчега мистер Уайт вернулся к атеизму, ну и бренди на него все еще действовало.

— Понятно. А прегрешение против Святого Духа состоит в его отрицании. Но позвольте спросить, что представляет собой Святой Дух, отрицание коего ведет к вечному проклятию?

— Она навроде голубки.

— Ага. Это многое проясняет. Полагаю, причина, по которой вы не желали продать ферму, состояла в том, что Архангел не взяло с собой голубку? Ну, точно. А могу ли я осведомиться, откуда вы знаете, что Святой Дух походит на голубку?

— Так в церкви же ее фотография висит, а на ней голубка.

Когда мистер Уайт еще был католиком, он посещал ту же приходскую церковь, что и миссис О’Каллахан, и потому вспомнил теперь литографию, часть которой была видна с галереи. Она изображала Святого Иосифа и Деву Марию, а может быть, — Иоанна Крестителя и кого-то, приготовлявшегося к крещению, но на самом переднем ее плане размещался Младенец Иисус в белой рубашке, смотревший вверх, на голубя, который летел головой вниз, держа в ключе лозунг. Голубя окружало лучистое сияние.

— «Qui vous a mis dans cette fichue position? — горько процитировал мистер Уайт. — 'C'est le pigeon, Joseph?»[44]

Миссис О’Каллахан вежливо улыбнулась.

У мистера Уайта просто глаза на лоб полезли. Он не без труда сглотнул слюну.

— Вы всерьез говорите мне, что верите, будто человек, отрицающий существование голубя, обречен поджариваться веки вечные на настоящем огне?

— Ад, он же…

— Ради Бога, не заводите вы канитель насчет Ада. Давайте держаться за голубя. Так верите вы или не верите, что человек… Верите в то, что я сказал?

— Верю, — твердо ответила миссис О’Каллахан.

— Верите. Хорошо, попробуем достичь некоторой определенности. Попробуем выяснить несколько больше об этом голубе, понять, что представляет собой тот, кого нам нельзя отрицать. Он летает вниз головой, не так ли? И предположительно, существует лишь в единственном экземпляре, как феникс. А в клюве он держит лозунг.

— «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение.»[45]

— Вот именно. Что-нибудь еще вам о его обыкновениях известно? О времени гнездования? О пении? О питании? Летает ли он на какой-то определенной высоте? Что происходит при его столкновении с аэропланом? Когда его в последний раз наблюдали? И так далее? И тому подобное?