^{_{Q=Плитка}}

^{_{R=Холодильник}}

Это означало, что Ковчег следовало разделить на три палубы, причитая сюда и трюм. Палуба над трюмом делилась на три отсека, посередке кормового шел коридор, по обеим сторонам коего находились стойла для крупных животных: кобылы, коровы, свиньи с пометом, жеребенка и бычка, козы с козленком и ослицы с осленком. Средний отсек, от борта до борта Ковчега, предназначался для мешков с зерном, в том числе и с травным семенем, муки и проч. Здесь также располагались бочки с водой (бывшие смоляные), не считая тех, что содержали неприкосновенный запас и крепились вместе с ульями на верхней палубе. Носовой отсек предназначался для людей и должен был содержать плитку, холодильник, спальные места, необходимые в плаванье припасы, включая и провизию, инструменты и всякие вещи, о которых удастся вспомнить лишь в последнюю минуту. Возможность прямого сообщения между тремя отсеками отсутствовала. В людской каюте имелась лестница, которая вела на верхнюю палубу, еще одна шла с этой палубы в хлев. У зернового бункера имелся только люк в потолке. Палуба, устроенная над тремя отсеками, разделялась по всей ее длине проходом, по обе стороны которого находились каютки с двумя полками: нижняя предназначалась для запасов наподобие запасного ветрового генератора, различных семян, хрупких механизмов и инструментов, лекарств, сноповязального шпагата — да, собственно, для всех необходимых вещей, которые нельзя назвать скобяными изделиями; верхняя отводилась под клетки, в которых содержались кролики, лисы, мелкие птички и прочая фауна, сочтенная необходимой для будущего. Из прохода этой палубы третья лестница вела к люку, прорезанному в крыше из гофрированного железа, а к этой крыше, или верхней палубе были приторочены брусья два-на-два, к которым предстояло прикрепить ульи, запасные бочки с водой, работающий ветровой генератор и насос. Все проходы и отсеки были весьма невысоки.

На обдумывание всего этого ушел не один день.

Стойки и балки были изготовлены из брусьев три-на-три, стропила — из три-на-один, а каркас кают на палубе под «крышей» — из два-на-два. И опять-таки, одну палубу отделял от другой пол из шпунтованных досок, то есть всего их получилось две — верхняя палуба не в счет, она, разумеется была из гальванизированного железа.

Тем не менее, работа тут предстояла простая и проделать всю ее мог один человек.

Правда, концы основных балок требовалось прикрепить болтами к металлическим стоякам. То была единственная серьезная трудность, поскольку сверлить в стояках отверстия под болты, как прежде, с помощью коловорота и доски, было уже невозможно. Теперь по обеим сторонам каждого стояка шли металлические стены, мешавшие крутить коловорот. Однако мистеру Уайту удалось купить коловорот с трещоткой, о котором он всегда мечтал и который несомненно пригодится в Новом Свете, и это приобретение решило проблему.

А между тем, пошел дождь.

Поначалу самый обыкновенный, какой всегда шел в Беркстауне, и потому почти никто не заметил, что льет-то погуще прежнего. Медленно, монотонно, солидно, без настырности, дождь поливал остатки погибшего урожая и несчастный скот, который подставлял ему спину, едва подергивая хвостами. Время от времени, наиболее предприимчивые животины безрадостно встряхивались, облекаясь в нимб крошечных капель. Ковчег, по счастью, уже был накрыт гальванизированным железом, иначе его залило бы.

— Луна нынче сырая взошла, — сказала миссис О’Каллахан.

— А все треклятый Старый Мур[34], — сказал Микки.

И Микки, и миссис О’Каллахан верили, кстати сказать, что человек по имени Старый Мур имеет личный доступ к сведениям о намерениях Священной Воли Божией по части погоды, и перед сенокосом непременно консультировались с его предсказаниями на сей счет. Микки, впрочем, не только верил в касающиеся погоды предсказания Старого Мура на каждый день следующего года, но был уверен также, что сам этот Старый Мур погодой и правит, сам ее устанавливает. И если она совсем уж портилась в то время, когда Микки притворялся копающим картошку, он с превеликим отвращением втыкал вилы в землю и восклицал: «Треклятый Старый Мур!»

— О да, — сказал, вспомнив об этом, мистер Уайт, — надо будет взять с собой несколько мешков с картофельным семенем. Сколько я знаю, картофельная диета способствует плодовитости. По крайней мере, так говорят работники Дублинского зоопарка.

Дождь барабанил в стекла его игровой, стремглав соскальзывал по окну кухни, рокотал, ударяясь в гальванизированное железо Ковчега. Не барабанил, нет, то было не в его характере. В Беркстауне все делалось косвенно, украдкой. Дождь вздыхал и постанывал, и тихо порыкивал, непрестанно, бессолнечными днями и безлунными ночами. Раскисшая навозная куча обратилась в пространное кофейного цвета озеро бедствия; на коре буков появились темные пятна застойной воды; стены фермерского дома впитывали, как промокательная бумага, насыщенный влагой воздух и переносили его — в виде плесени — на разнообразные изображения Священного Сердца.

Глава XVI

Мистер Уайт, проводивший теперь вечера за сочинением писем в Кью-Гарденз и иные места этого рода, а утра — за разбором доставляемых почтой книг по астронавигации, противоинфекционным прививкам и чему угодно, сидел у кухонной печи.

Микки, проводивший большую часть каждого дня на железнодорожном вокзале Кашелмора — в надежде, что какой-нибудь товарный поезд доберется до этого стоящего в тридцати милях от Дублина аванпоста цивилизации, рискнув доставить в него новый груз микроскопов и стеклянных реторт, сидел, грея ладони о тарелку с окутанной парком кашей, по другую сторону очажной решетки.

Домовуха стала в последнее время медиумом и коротала вечера, разглядывая снизу сидение кресла.

Миссис О’Каллахан сидела, выпрямившись в струнку, за кухонным столом, готовая к новому обсуждению Священной Воли Божией.

— Стиральная машина! — жалобно воскликнул мистер Уайт. — Если бы вы продали ферму, мы могли бы раздобыть просто-напросто чудесный ветровой генератор, который питал бы вашу, миссис О’Каллахан, стиральную машину! Вы бы засовывали в нее одежду, добавляли немного мыла — кстати, а чем мы, в конце концов, мыло заменим? — поворачивали выключатель и через минуту все было бы постирано!

Стирка временами становилась для них еще одной больной темой, ибо, стирая носки мистера Уайта, миссис О’Каллахан — какими-то лишь ей ведомыми средствами — ухитрялась с первой же попытки добиться такой их усадки, что они приобретали в стопе длину, не превышавшую двух дюймов. Мистер Уайт подробно объяснил ей, что она должна (1) обходиться без кипятка, (2) не тереть носки с чрезмерной силой, (3) использовать мыло «Люкс» и (4) стирать носки только в дождевой воде. Миссис О’Каллахан отвечала: Да, но это все Микки виноват, он куда-то ведро задевал.

— А еще вы могли бы, — продолжал мистер Уайт, — гладить электрическим утюгом, который нагревался бы мгновенно!

— И чего только люди не придумают, — ответила миссис О’Каллахан.

— Все это мы получили бы, будь у нас деньги.

— Миккина Тетушка…

— Да будь она проклята, Миккина Тетушка! — вскричал мистер Уайт и, торопливо покивав Микки, прибавил: — И да смилуется над нею Господь.

Отличительная особенность споров с миссис О’Каллахан состояла в том, что они никогда не возобновлялись с того места, на каком прерывались. Она была генералиссимусом, который считал своих солдат, если и убитыми, то лишь pro tem[35]. К следующему спору они оживали снова, да, собственно, если какой-нибудь частный спор продолжался долгое время, миссис О’Каллахан имела обыкновение воскрешать своих павших через полчаса или около того, дабы вновь использовать их в том же сражении. И потому мистер Уайт, штурмом взяв бастион Тетушки, обойдя после жаркой стычки с фланга Папу и вклинившись в ряды погрешимости Архангелов, мог обнаружить, что Тетушка вновь подбирается к нему с тыла. Споры с миссис О’Каллахан, как и ее волнения по поводу погоды, бегали по кругу. Да если на то пошло, по кругу, большей частью, бегала и ее жизнь.