Развлекает всеми мерами Вера своих милых, но не знающих русского языка гостей. Не совсем-то это легкая задача. В театр их не поведешь — не поймут ничего, на лекцию не сходишь… Остается только «великий немой», который говорит на языке, равно понятном всем национальностям. По счастью, оба они очень любят кино. «Пикадилли» манит «Агонией земли», а «Гранд-Палас», — «Эликсиром жизни», — грандиозные постановки Совкино.

Решено идти на «Агонию». — О'Дэти и Уислоу интересно то, что там изображены и Англия и СССР. И потом, такая «колоссальная драма».

Кончилось… Толпа теснится у выхода… Дэти в восторге. В давке спускаются по лестнице. Но в выходных дверях какая-то особая теснота. Инженер осторожно ограждает Веру от толчков. Вдруг вскрикнул и обернулся: что-то резко и остро укололо его в локоть… «Что с тобой?» спрашивает Уислоу… «Да ерунда… Обо что-то здорово укололся…» Смех…

По проспекту 25 октября в теплый майский вечер, переходящий в белую ночь, молодые англичане, смешавшись в бесконечном людском потоке, провожают Веру домой.

Уислоу болтает, как всегда, на своем полиглотском наречии. Но О'Дэти почему-то неразговорчив. И эти белые сумерки утомляют его, да, кроме того, ему сегодня что-то нездоровится…

На углу проспекта Володарского он, неожиданно покачнувшись, остановился: «Простите… мне вдруг… мне совсем плохо…» И не успели еще обернуться Вера с Уислоу, как колени его ослабели, перед глазами поплыли разноцветные узоры… Медленно оседая, инженер О'Дэти опустился на панель…

В больнице имени Мечникова, в палате для подвергшихся действию ядов, на третьей койке от окна медленно угасает сотрудник Ростовского ГПУ, пожелавший умереть в родном городе. А рядом, пока еще тоже совсем плох, с огромной опухолью на локте, инженер Дэти.

Сегодня Соловьев получил ответ из Москвы на свое письмо о Дэти.

Ни он, ни сам Дэти не предполагали, что это так важно.

«Профессор Попов, вы должны приложить утроенные усилия, чтобы спасти этого человека».

«Ну, это не такой страшный случай, благо захватили в самом начале; посредством укола в локоть, был вспрыснут яд, который не успел еще рассосаться. Выживет! не беспокойтесь!»

«Спасибо, профессор. Этот товарищ чрезвычайно нужен Республике. Ведь он единственный, кто знает тайну лимонного газа…»

«Как!» перебил профессор.

«Ну да. Он и есть изобретатель этого газа».

Лорд N сегодня может известить своих компаньонов, что хлопоты о получении самшитовой концессии на Кавказе, которые велись от имени известного объединения деревообделочных фирм Британии, увенчались долгожданным успехом.

«Нам пришлось пойти на все условия, поставленные Советской властью».

Концессия не обещает быть слишком прибыльной…

«Это совершенно неважно… Какое нам дело до этого самшита… Н.Т.У…»

Вальсон, на основании полученных директив, делает предписание агенту Мак-Кину в Баку. Брук зашифровывает его. Мак-Кину предложено выехать в качестве инженера Самшитс-Компэни к месту разработок…

После неприятной встречи у магазина Шах-Назарьянца Валентиночке и Брегадзе пришлось, выбравшись из Баку, временно поселиться в одной из ближайших дачных местностей… Но ненадолго. Брегадзе недоволен. Опять какое-то предписание, опять надо укладываться и ехать.

Глава VI. Подарок с неба

Дорого бы дал Петров, чтобы можно было ему сейчас проехать куда-нибудь за город. Но нет, как ни силен молодой организм, а тяжело, страшно тяжело дается ему победа над смертью. В течение многих недель Петров то встает и, шатаясь, похудевший, желтый, как восковая кукла, небритый, бродит по веранде дома, где помещается лазарет, то снова валится с ног и по целым суткам лежит без сознания. О, эти убийцы из-за угла! Масками, гримом, засадами думают вырвать они у трудящихся всего мира то, чего не вырвали в борьбе лицом к лицу!

В конце июня доктор после осмотра: «Больной Петров просится домой. Разрешаю с завтрашнего дня считать выбывшим…»

Мягкий Бенц Аз. ГПУ проложил пыльные колеи от лазарета к маленькой уличке в центре города. И Петров у себя. Пред. Аз. ГПУ — дежурному: «За квартирой тов. Петрова установить надзор. Нельзя допустить, чтобы его еще раз вывели из строя. Я чувствую, наступает решительный момент».

Немудрое хозяйство у Петрова. Оно в порядке. Толстая Зоя Родоканаки успела привязаться к своему спокойному, тихому, всегда опрятному жильцу; она долго проклинала по-русски и по-гречески его врагов, когда узнала о ране, и добросовестно следила за всем. Одно только ее смущает:

«Что с Абреком?»

Плохо собаке. То ли от горя по раненому хозяину, то ли от чего другого, — совсем запаршивел Абрек. Целыми днями чешется — то лапами, то трется о вещи, шерсть лезет огромными клочьями, даже воет от бешенства несчастный пес.

Петров, возвратившись, едва узнал животное. Красавец, пушистый, длинношерстый — и вдруг! Из-под остатков шерсти сквозит отвратительная, омертвевшая, сухая шкура. Глаза едва смотрят сквозь опухшие веки, горячий нос, жалобное взвизгивание.

«Что это с Абреком?»

«Сейчас же сбегайте за ветеринаром! Как не стыдно было до этого довести собаку. Я никогда не видел такой страшной чесотки. Это ужас! Как вам не стыдно!» О, Зоя Родоканаки не виновата в этом. Она тоже никогда не видела ничего подобного… Она сейчас сбегает за доктором, она знает хорошего, военного, русского…

Петров повалился на диван, чуть ли не со слезами. «Бедный ты мой, что с тобой сделалось!» Не каждого человека так пожалеешь, как умного Абрека. Вот и сейчас, подошел, слабо повилял хвостом, тяжело вздохнул и лег у дивана. Но почти тотчас же вскочил и, слабо воя от нестерпимого зуда, начал чесаться, чесаться, чесаться… Что за дьявольщина! Неужели… Ах, неужели и его отравил какой-нибудь злоумышленник… Может быть… нет, но это такая дикая мысль…

«Товарищ ветеринар. Эта собака мне крайне дорога. Прошу вас, сделайте, что можно… Меня самого долго не было, и вот…»

Высокий, сумрачный украинец наклонился над Абреком. Абрек даже не ворчит на ветеринара, только смотрит слабыми, печальными глазами. Но ветеринар ворчит над Абреком. Видимо, он тоже первый раз видит так страшно далеко зашедшую чесотку. Его спина закрыла от Петрова собаку. Он осторожно щупает его пальцами. Да, вот так болячки! Нагнулся ниже. Сел на корточки, исследует долго и внимательно… И вдруг повернул к Петрову досадливые сердитые глаза.

«Вы, товарищ, шо, голову мне морочите, или шо?»

«Как морочу голову? Почему?»

«Да какого это беса чесотка. Разве это чесотка? Стар я, товарищ, чтобы надо мной смеяться! Сами лечите такую чесотку».

Петров даже привстал с дивана. Он ничего не понимает. Что случилось с угрюмым, собачьим доктором? Но и доктор долго еще и недоверчиво смотрит на Петрова. И неожиданно, сразу начинает хохотать, как сумасшедший.

«А-ха-ха-ха! Чесотка! О, хо-хо-хо! Болячки! Эх, товарищ, товарищ, уморил ты старого человека. И зачем, кому это треба? Так вы, значит, и сами не знаете! Ну, смотрите!».

У него в руках маленький острый перочинный нож. Что за черт? Что он делает? Велел Абреку встать, собрал на его загривке всю его облезлую, полуголую кожу и смело прорезал острием ножа. Резкое движение… «А! Постойте!»

У Петрова вырвалось восклицание безграничного изумления. Хозяйка, смотревшая в дверь, истерически взвизгнула и убежала. И тут… тут случилось что-то дикое, нелепое, невозможное. Вся лохматая, ужасная, бело-желтая шкура сенбернара сразу, точно распоротая перчатка, упала к его лапам. Одно мгновение и Петрову показалось, что это либо сон, либо он сошел с ума. Из шкуры сенбернара, как бабочка из куколки, выскочил прекрасный, стройный тигровый дог, мускулистый, с гладким хвостом, настоящий бисмарковский и со счастливым лаем бросился к хозяину на грудь. Что это, что это значит?

Но времени на удивление оставалось немного. Хохочущий, как ребенок, фельдшер взял в руки пустую шкуру, встряхнул ее и… небольшой, завязанный в газету пакет, нечто вроде тетрадки или пачки бумаги, скользнув из нее, упал на пол. В ту же минуту Петров, как коршун на добычу, бросился на него.