На рассвете, когда прощались, отец положил сыну руку на плечо, будто хотел передать свою силу и неуничтожимую веру:
- Знаю наверняка: когда-то будет свободной наша земля. А сейчас, когда не под силу нам самим одолеть поработителя, ищем в подмогу честных и мудрых людей по свету. Благослови тебя Бог на праведное дело, так как неизвестно, суждено ли нам еще встретиться.
Обнялись...
«Воздадут мне честь лишь тогда...»
1 января 1730 года капитан шведской гвардии Густав Бартель (Григорий Орлик понемногу привыкал к своему новому имени) ждал новогоднюю аудиенцию кардинала Флере. Придворный люд тем временем праздновал, фейерверки не угасали всю ночь, одиночные вспышки, будто кто-то выбивал огонь ударами кремень о кремень, сменялись внезапно множеством - небо цвело диковинными цветами, заполнялось неожиданными и причудливыми букетами; музыканты падали с ног, и оркестры не смолкали, чередуя мелодию за мелодией; шум и звон бокалов, беззаботный женский смех, казалось Григорию, звучали слева и справа, снизу и сверху, будто бы никто на белом свете не имел других хлопот и мороки, кроме веселья, круговерти танца в сияющих от переизбытка свечей раззолоченных залах.
«Счастливый народ, счастливая страна, - с привкусом горечи подумал Григорий, будто эти празднующие люди чем-то провинились перед ним лично. - А что у меня дома...»
Кардинал Флере принял Орлика в скрытом от нежелательных ушей и глаз кабинете.
- Многовато народ стал праздновать, - улыбнулся на мгновение кардинал, и морщинки на его всегда невозмутимом немолодом лице ожили, будто самостоятельную жизнь приобрели, зашевелились, будто им тоже захотелось веселья. - Но к делу. Чем закончился ваш разговор с Лещинским о родной вам козаччине?
- Его Величество Станислав Лeщинский дал согласие на восстановление гетманом Украины моего отца Филиппа Орлика.
- Великодушие Его Величества известно, как известны и непростые обстоятельства, при которых он берет на себя обязательства. И вдобавок дружественный гетман будет ему удобен не в таком уж и далеком будущем. Но, позвольте, какая выгода из этого для моей страны?
- Ваша эминенция, я знаю и уважаю русский народ - терпеливый и на таланты небедный, добродушный, готовый последней крошкой делиться. Но я не могу этого сказать о придворных кругах русского императорского двора. На редкость жадные, корыстолюбивые без всякой меры, они нагло обкрадывают даже императорскую особу, причем прямо на глазах. И царствующая персона вынуждена все это прощать, так как только от страха разоблачения и наказания они поддерживают венценосца.
- Капитан, не слишом огорчайтесь , этим грешат не только при русском дворе...
- Но это еще не все. В изможденном, обескровленном бесконечными войнами государстве значительная часть народа неимущего, озлобленного и голодного, того, который называют одним коротким словом - босяк. Представьте себе, как эта лавина, нищая духом и животом, возглавленная беспредельно жадными и хищными придворными, ринется сюда... Цветущие поля Европы надолго почернеют.
- Не многовато ли темных красок в вашей картине, капитан? Жизнь все же другая, как правило, она разноцветная...
- Ваша эминенция, в случае восстановления Станислава Лещинского на польском престоле Россия может послать свои войска на Варшаву. Хорошо бы, будь на то ваша милость, дипломатично предостеречь Россию - Швеция с севера, Польша и украинское козачество с запада, Порта и крымский хан с юга при поддержке со стороны Франции могут ударить в ответ. Иначе нет уверенности, что польский королевский престол достанется дружественной Версалю персоне. Санитарная граница против московитов позарез нужна. В случае русской экспедиции...
- В случае, - остановил Григория на полуслове кардинал Флере. - А с вашей, капитан, отчизной что тогда?
- Украина снова должна стать независимой, - быстро ответил Григорий. - Это будет хорошим порогом, не повторился бы только новый вариант Чингиз-хана, и вдобавок в ухудшенном виде. Если не просчитывать загодя, русские лапти еще могут топтать бульвары Парижа.
- Вы, капитан, ловкач: с Лещинским договорились об отцовском гетманстве, со мной вообще ведете речь о гарантиях украинской особности, - на холодном лице кардинала мелькнула улыбка, словно кто-то зеркалом бросил солнечный зайчик, и этот зайчик так же внезапно неведомо куда исчез . - Я, капитан, не любитель пиками или шпагами размахивать. Размах мысли должен быть во главе, умом не полениться сначала... Но когда русские войска действительно двинутся экспедицией на Варшаву, этот план будем вынуждены привести в действие.
Кардинал слегка склонил главу, давая знак об окончании аудиенции, а в двери неожиданно добавил:
- Мы еще, несомненно, таки будем встречаться...
Через час кардинал Флере давал доверенность министру иностранных дел Франции Шовелену готовить поездку Григория Орлика в Константинополь под чужим именем - хитрюга-канцлер, общепризнанный при тогдашних европейских дворах интриган и мастер решать французские дела чужими руками, весьма битый политик и опытный психолог, увидел в Орлике задатки непревзойденного разведчика и дипломата.
***
Доклад посольского дьяка Димитриева князь Долгоруков выслушивал за обедом – он должен был безотлагательно ехать к курфюрсту Саксонии, поэтому его взгляд торопливо скользил то по блюдам, то по лицу дьяка, будто князь хотел убедиться, не посягает ли наверняка голодный дьяк на его трапезу.
Наконец, ни разу не перебив Димитриева, вытер руки.
- Франция, сдается мне, сама не ведает, какой ногой ступить, - раздражение в голосе Долгорукова всегда невольно проскакивало, едва речь заходила о версальских делах. - То она заигрывает с Портой, то с присущей французам манерностью улыбается России. И вместе с тем, как доносят из малороссийских краев, ведет тайные сношения с запорожскими козаками, безошибочно ориентируясь, в какие Олешки или куда-либо еще эти подзаборники забрели...
- Ваша Светлость, вы же прекрасно знаете, кто устроился суфлером в этом французском театре, - с укором, но с осмотрительностью, чтобы не вызвать внезапный гнев, ответил Димитриев. - С Портой и козаками немало воды намутил младший Орлик...
- ...Которого вы бездарно прозевали несколько раз, даже когда уже гарантированно казался пойманным, - все-таки пробурчал князь.
- Остаюсь при мысли его порешить, - поджал губы дьяк. - Сегодня он роет на нашем огороде немало, а заматереет - будет рыть больше.
- Вторично напоминаю: тут такой переполох поднимут парижские писаки!..
- Сомневаюсь. Наш посол в Париже наловчился их уже охапками покупать за два червонца.
- Будем заканчивать рассуждения, не то опоздаю, - князь встал и начал собираться. - Коли мы не способны изловить и упечь туда, где наслаждается теплым якутским климатом Войнаровский, должны позаботиться о том, чтобы ославить Орлика, во всяком случае хотя бы навести тень подозрения или недоверия. Мозгуй как следует, дьяк.
- Да имею кое-какие наметочки...
- Расскажешь в Версале, какие отец с сыном паскуды и к тому же клятвопреступники? Не разжалобить их этим, мужичина.
- А почему в Версале? А почему аккуратненько так не запустить слушок от другого двора или посольства? - не сдавался Димитриев.
- Не иначе как из Москвы, - сыронизировал князь.
- А впрочем, у меня есть подходящая кандидатура для этого элегантного дела... Прежде всего наш школяр граф Щекин. У него и у Орликов, оказывается, есть общие знакомые при французском дворе. Никогда бы не подумал, но этому тихому и болезненно стыдливому юнцу, неповоротливому и мешковатому школяру удается каким-то образом привлекать к себе...
- Дайте мне покой с этим графом, - резко оборвал князь. – Кисель-то подслащен, а не русский. И вдобавок набрался, как пес блох, здешних гнилых идеек и выдает себя за верного гуманиста.